Сквозь щели в прикрывающем люк поддоне проникал дневной свет. Артур сидел, прислонившись к шершавой поверхности бетонной трубы, и глядел, как в солнечных лучах кружились пылинки. Его глаза лихорадочно блестели, губы дрожали, голень распухла и обрела цвет созревающей сливы. Боль немного притупилась, но иногда она начинала пульсировать в такт биению сердца — в такие моменты Артура бросало в жар, перед взором вставала красная пелена, и оставалось лишь стонать, проклиная всех и вся. В руке он держал выключенный фонарик. Когда его выключил — не помнил, не помнил и то, как отполз от трупа на несколько метров. Полчаса назад Артур вынырнул из вязкого омута тревожного сна, в котором два чудовища — одно с головой волка, другое с головой хряка — орали человеческими голосами: «Прыгай, богатый мальчик! Прыгай! Прыгай!..» И во сне он летел в пропасть, слыша громогласный хохот. Очнулся из-за собственного крика — в холодном поту, с гулко бьющимся сердцем. Не сразу вспомнил, где находится, а когда сообразил — зарыдал. Сейчас, глядя на кружащиеся в лучах света пылинки, он думал о том, что его уже ищут. Цеплялся за эту мысль, как за спасательный круг. Мама, конечно же, найдет. Она всегда добивалась своего, а ради сына горы свернет. Ох поскорей бы, поскорей… Взгляд переместился на труп журналиста. — Все из-за тебя, Фролов, — прошептал Артур. — Ненавижу тебя… ненавижу… Резко затошнило, но рвотные позывы продлились всего несколько секунд. Артур облизал пересохшие губы, прикрыл глаза. Очень хотелось пить, перед внутренним взором возникла бутылка с минералкой, потом еще одна и еще… целые стеллажи до горизонта с бутылками с водой. В них искрились пузырьки — такие чудесные, манящие и будто бы живые. Он отметил, что за всю свою жизнь ни разу не испытывал ни сильного голода, ни сильной жажды. Сколько себя помнил — на обеденном столе всегда были деликатесы. И воспринимал это как должное. Однажды, будучи еще ребенком, он увидел по телевизору экзотический фрукт, похожий на волосатую клубнику, со странным названием «рамбутан». Сказал всего лишь одно волшебное слово: «Хочу!» — и уже к вечеру деликатес лежал перед ним на тарелке. Быть может, именно тогда он впервые испытал чувство превосходства над другими людьми, в полной мере осознал собственную значимость. Ведь именно ради его прихоти прислуга носилась по зимней Москве, разыскивая рамбутан, фрукт, который ему даже не понравился — откусил кусочек, поморщился и отодвинул тарелку. Мама ни в чем не отказывала. Голод и жажда казались чем-то из жизни маленьких людей, для которых слово «хочу» не являлось волшебным. Несправедливость — вот какое определение дал Артур своему положению. Высшая степень несправедливости. Он ведь был застрахован и от голода, и от жажды, и от боли. И страховка должна была действовать до самой его смерти в очень преклонных годах. Так почему он здесь, в вонючей дыре, в компании разлагающегося трупа? Это какая-то ошибка. Одна большая ошибка! И кое-кто за это ответит. Обязательно! Локомотив «несправедливость» приволок вагон с кипящей злостью. И очень даже кстати. Дело плохо — злость в помощь. Мощным потоком она смыла состоящую из боли и отвращения преграду, и Артур, сунув фонарик в карман пиджака и стиснув зубы, пополз к лучам света. Он упирался руками, подтягивал тело, кряхтя и помогая здоровой ногой, и садился. Упирался, подтягивал и садился. Получалось неплохо. Метр, еще метр… Потревоженные мухи закружились над трупом, в их жужжании Артур слышал упрек. Конечно, без нового жильца этим тварям здесь было спокойней, знай себе откладывай личинки в мертвую плоть. Идиллия, черт возьми, маленький зловонный Эдемчик. Артур усмехнулся своим мыслям и удивился, что еще способен усмехаться — великая сила злости творила чудеса. — Мама скоро найдет меня, вот увидишь, урод! — обратился он к мертвецу. — И скоро у тебя будет новая компания, Свинья с Волком. В ноге запульсировала боль. Артур скривился, зажмурился, подождал, пока пожар в голени не превратится в тлеющие угли, и открыл глаза. Подтянул тело еще немного и оказался возле трупа. Цель достигнута. Морщась от жуткой вони, Артур уставился на колодец. Прикинул, что до поверхности земли метра четыре, не меньше. На самом верху под поддоном, как подлая насмешка, торчал обломок ржавой лестницы. Бетонные стены колодца в некоторых местах поросли лишайником, а из трещин выглядывали шляпки бледных, почти прозрачных, грибов. Свобода была так близко и в то же время далеко. Четыре метра. Артур понял: этот путь непреодолим. Во всяком случае, для него. С таким же успехом можно штурмовать Эверест без специального снаряжения. Трещины в поверхности колодца были слишком мелкими, чтобы просунуть в них пальцы и зацепиться, да и до этих трещин нужно как-то добраться. Нет, нереально. А уж с покалеченной-то ногой… Артур сел поудобней, подтянул штанину и коснулся пальцами распухшей голени. Закрытый перелом? Судя по всему — вряд ли, боль тогда была бы адской, и любое движение сводило бы с ума. Возможно, трещина в кости. Ну ничего, скоро о покалеченной ноге позаботится один из лучших хирургов Москвы. Как же его фамилия? Полтавченко, кажется. Мама с ним уже много лет в дружеских отношениях. К лицу подлетела муха, Артур отмахнулся от нее и устремил взгляд в темный тоннель по ту сторону от мертвого журналиста. А что там? Вряд ли путь к свободе, но проверить стоило. Все ж лучше, чем сидеть на одном месте. Несмотря на боль, ему хотелось двигаться — это был внутренний зуд, коктейль из адреналина и надежды. Движение не позволяло ощущать себя частью этого вонючего места. Он вынул из кармана фонарик, включил и направил его в темноту. Свет озарил бетонную растрескавшуюся поверхность трубы, и если там что-то и было, то мощности фонарика не хватало полностью рассеять мрак. Артур пополз, волоча больную ногу и стараясь не коснуться мертвеца. Труп преграждал путь, пришлось двигаться в неудобном положении, прижимаясь к вогнутой стенке тоннеля. Мухи совсем обезумели — десятками выползали из-под одежды журналиста и присоединялись к своим кружащимся в воздухе собратьям. Артур теперь слышал в их жужжании не упрек, а ярость. Но вот мертвец остался позади. На то, чтобы проползти мимо него, ушло немало сил. Артур остановился, отдышался, представил, как станет потом матери рассказывать о своих злоключениях. Да уж, история та еще выйдет. Но кое о чем, конечно же, умолчит, не стоит никому знать о том, что он обмочился, что блевал, скулил, рыдал. Его история будет историей героя. Возможно, он даже запишет ее в тетрадь, чтобы потом перечитывать и с гордостью вспоминать эти нелегкие часы своей жизни. Отличная мысль. Во всем можно найти положительные стороны. — Скоро меня найдут, — подбодрил себя Артур и пополз дальше. Преодолел пару метров. В пересохшем горле першило, во рту ощущался вкус собачьего дерьма. Боль пульсировала, но не разгоралась, и Артур подумал, что смог бы подняться, чтобы дальше перемещаться по тоннелю, прыгая на одной ноге и опираясь руками в поверхность трубы. Ширина тоннеля метра два, можно было бы даже головы не пригибать… Но, поразмыслив, решил с этой идеей повременить, ползком все же надежней, да и спешить, в общем-то, некуда. Пройдут часы, прежде чем мама найдет его… В голове что-то щелкнуло, и Артур, к своему ужасу, услышал ехидный голос бывшего приятеля: — Тебя никто не найдет. Не надейся. Фролов всегда говорил чуть насмешливо, даже если разговор шел о серьезных вещах. Странный стиль речи, который был показателем его природной сути — ехидной, пронырливой. Артуру понадобилось с десяток секунд, чтобы сообразить: голос прозвучал в его воображении. Мертвые журналисты не разговаривают! Всего лишь злая шутка мозга и не более того. Но после нее остался мерзкий, замешанный на первобытной жути осадок. Артура бросило в жар, темнота в тоннеле больше не казалась безобидной. Чувствуя, как разрастается паника, он включил фонарик. Рука дрожала, на поверхности трубы заплясали тени, но там дальше… а дальше был завал, как в другом конце трубы: куски бетона, из которого торчала арматура, земля. Тупик. Предсказуемый тупик. Артур выключил и убрал в карман фонарик. Паника стихала. Двигаться больше не хотелось, неожиданно накатила дикая усталость, будто вид завала вытянул все силы. В голове снова прозвучал голос журналиста — тихий, как далекое эхо: «Не надейся…» И Артур с тоской подумал, что мертвые все же могут говорить здесь, в железобетонной могиле. Не сойти бы с ума, дожидаясь, пока его найдут. Колотилось сердце, в голени пульсировала боль, монотонно жужжали мухи. Артур прикрыл глаза и увидел озеро в окружении высоких стройных сосен. Вода — чистая-чистая, в ней отражались плывущие по голубому небу облака. Ему было тринадцать, когда они с матерью провели возле этого озера в Карелии целый день. От прозрачной хрустальной воды веяло прохладой. Рыба плескалась. Боже, как же хотелось пить! Даже слюны во рту не осталось… Артур встрепенулся, распахнул глаза. Послышалось или он действительно только что слышал какой-то странный звук? Снова шутка мозга? Но вот опять… кашель? Это кашель! Звук, приглушенный расстоянием. Пополз к лучам света, порывистыми движениями подтягивая тело и лихорадочно внушая себе, что множество людей кашляют, не только Волк. — Помогите-е! — хрипло заорал. По трахее и пересохшей глотке будто песочная буря промчалась. — Эй! Я здесь, внизу! Помогите-е! Ослепленный надеждой, он едва не наполз на труп, ладонь все же коснулась головы журналиста. И плевать, сейчас было не до брезгливости, ведь там наверху… А наверху раздался смех — писклявый, мерзкий. Именно так смеялся Свин. Артур застыл, чувствуя, как гаснет надежда. Щуря глаза, он глядел на поддон, лучи света падали на его изможденное лицо. — Чего разорался? — послышался веселый голос Свина. — Знаем, что ты внизу, где же тебе еще быть-то? Глаза защипало от подступивших слез, и Артур зажмурился, а когда разомкнул ставшие вдруг тяжелыми веки, поддона наверху уже не было. В круглом проеме, на фоне ослепительного неба, маячили два темных силуэта. — Как ты там, освоился? — с притворным участием спросил Виктор. — А мы вот решили к тебе в гости заглянуть. Проведать старого приятеля, так сказать. Свин хихикнул. — Дружеский визит. — Вытащите меня отсюда! — завопил Артур. — Я не должен здесь быть! — Голос резко стал плаксивым: — Пожалуйста, я ведь отдал вам деньги. Это… это все неправильно. — У нас свои правила, богатый мальчик. — Виктор присел на корточки. — Вот скажи мне, ты заслуживаешь наказания за то, что сделал, а? Ну, знаешь, там, око за око, зуб за зуб и прочая хрень… Ты ведь соучастник убийства. — Да, заслуживаю! — с обидой выкрикнул Артур. — И я за все расплатился! Он не понимал, как эти отморозки вообще смеют его судить. На их руках наверняка немало крови — смердящее доказательство в виде журналиста лежало рядом. Они меньше всего подходили на роль борцов за справедливость. Садисты, по которым психушка плачет. — Ух ты. — Виктор улыбнулся и кинул в колодец камешек. — В твоем голосе такая уверенность. Деньги как плата за грех? Все просто, верно? Для тех, чьи жопы привыкли к золотым унитазам, всегда все просто. Знаешь, в чем между нами конкретная такая разница, Артур Аркадьевич? Я за свою жизнь сделал много всякого дерьма, и вонь от него преследует меня, не позволяет забывать. И это правильно, так и должно быть. Как только забуду, превращусь в равнодушного мудака. Ты же свое дерьмо похоронил, а на могилку положил «дипломат» с баблом. Вони нет, и ты со спокойной совестью говоришь, что за все расплатился? Уверен, если бы мы вчера отпустили тебя домой, ты уснул бы сном праведника. И тебе никогда не приснилась бы мертвая Тамара. Что называется — подкупил собственную совесть, чтоб не мучила, сука драная. — Он вздохнул, бросил в колодец еще один камешек. Тот упал на живот журналиста. — Бесишь ты меня, мажор, ей-богу, бесишь. Пуп земли, мать твою. Если бы мы встретились при других обстоятельствах, ты побрезговал бы мне руку подать. Артур решил ничего не отвечать на эту чушь. Понимал: с этими уродами невозможно найти общий язык и договориться, хотя что-то внутри настойчиво подталкивало к тому, чтобы молить о пощаде, оправдываться, уверять. Виктор поднялся, сунул в рот сигарету, прикурил. Артур с тоской глядел, как в круглом окошке клубился дым. — Жаль журналюшка шею свернул, — заявил Виктор после очередной жадной затяжки. — Он был забавный тип. Черт, да он мне даже нравился. — Рассмеялся, сплюнул и продолжил: — И знаешь, мажор, он ведь всю свою вину пытался на тебя свалить. И это было так предсказуемо. — Недолго пытался, — заметил Свин. — Да, недолго. Всего два сломанных пальца и несколько ударов в печень сделали из него честного человека. Видел бы ты, как он каялся… волосы на себе рвал, говорил, что хотел даже повеситься, так его, беднягу, совесть мучила. Как видишь, недолго он был честным. — И я ему еще три пальца сломал, — с широкой улыбкой и торжеством в голосе заявил Свин. Артур покосился на руку Фролова, но сразу же отвел взгляд. Не хотелось рассматривать свидетельство экзекуции. Виктор швырнул в колодец окурок. — А вот скажи-ка мне, мажор, тебе жалко журналюшку, а? — Нет, — выдавил Артур. — Хм-м… вы ведь вроде как приятелями были. — Дружбанами, — продолжая улыбаться, уточнил Свин. Артур с ненавистью взглянул на труп. — Я сейчас не понимаю, как вообще мог с ним связаться. — О, он, похоже, неплохо умел входить в доверие, — заметил Виктор. — И знаешь, он ведь еще кое в чем сознался… — Момент истины! — торжественно заявил Свин, сделав серьезное лицо. — Ага, именно так. Момент истины. Редкий случай, когда тайное становится явным. Готов услышать правду, Артур Аркадьевич?.. Журналюшка-то наш собирался подставить тебя, причем конкретно так подставить. Мать твою, да он именно ради подставы и втерся к тебе в доверие! Свин, будто бы только и ждал этих слов, вскинул руки и радостно запел — фальшиво и пискляво: — На ду-рака не нужен нож… ему с три ко-ро-ба нав-решь и делай с ним, что хошь… — В точку, брат. В самой яблочко, — похвалил Виктор, после чего склонился над колодцем. — Кстати, при нас он тебя только дураком и называл. Артур совершенно не понимал, о чем мелют эти уроды. Какая такая подстава? Уже то, что он помог Фролову от трупов избавиться, являлось одной огромной подставой. Неужели было что-то еще? Или они просто издеваются? Виктор выдержал паузу, наслаждаясь моментом, а когда заговорил, в голосе его звучало злорадство: