— Я не плачу? за то, о чем не просила. — Деньги мне не нужны. — А мне не нужно благотворительности! Я попробовал зайти с другой стороны: — Это меньшее, что я могу сделать. Мне очень неловко, что я не помог вам вчера с покупками. Вы окажете мне честь. Она нахмурилась, потом дверь закрылась. Что ж, я старался… Вскоре звякнула цепочка, и дверь снова отворилась. Лола смерила меня подозрительным взглядом, после чего неохотно отступила в сторону, пропуская в дом. Прихожей в доме не было. Входная дверь открывалась прямо в маленькую гостиную. В комнате царил полумрак: плотные шторы почти полностью скрывали ее от солнечного света. В ноздри сразу шибанул запах нечистот и несвежего белья, напомнивший мне о давней врачебной практике. Громко тикали часы. Когда мои глаза немного свыклись с темнотой, я разглядел, что часть гостиной занимала кухонная зона, а остальное пространство превратили в больничную палату. В центре ее лежал на кровати мужчина, укрытый грязными простынями и одеялами. Определить его возраст не представлялось возможным; в любом случае он был значительно моложе женщины. Немытые темные волосы, впалые щеки поросли клочковатой бородой. Он лежал с открытым ртом, и на мгновение мне показалось, будто он мертв. Потом я увидел его глаза: живые, настороженные. — Ладно, давайте сюда! — Лола выхватила пакет у меня из рук. — Это мой сын, — пояснила она. Я так и предполагал. Сервант за кроватью был сплошь уставлен фотографиями в рамочках, снятыми, когда больной был значительно моложе — от пухлого, круглолицего мальчишки до неуклюжего подростка. На всех фото он отличался избыточным весом и застенчивой улыбкой. Впрочем, сейчас он не улыбался. Болезнь обглодала с него всю избыточную плоть. Только темные волосы и остались у него от того подростка на фото. Я улыбнулся изможденному лицу. — Привет, меня зовут Дэвид. — Зря время тратите, он все равно не может вам ответить, — буркнула Лола, бесцеремонно плюхнув пакет на кухонный стол. Рядом громоздилась в раковине груда немытой посуды. — У него был удар. — Ничего страшного, должен же я представиться. — Я не думал, чтобы ее сын не осознавал происходящего только потому, что был лишен подвижности. Нет, взгляд следивших за мной глаз казался осмысленным. Он не отпускал меня с того мгновения, как я ступил в дом. В общем-то, за этим я сюда и пришел. Ну конечно, мне хотелось возместить продукты, но еще больше — узнать, чей стон я слышал вчера утром. Пока Лола распаковывала содержимое пакета, я осматривался. В углу, прижатая к стене складным инвалидным креслом, громоздилась куча упаковок памперсов. Другие предметы ухода за больными и медикаменты валялись по всей комнате. Столик у входной двери был захламлен рекламными буклетами и нераспечатанными конвертами. Я прочитал имя адресата на верхнем конверте: «Миссис Л. Леннокс». — Вероятно, это нелегко, — произнес я, стараясь вовлечь в разговор и неподвижного мужчину. — Вам кто-нибудь помогает или сами справляетесь? — А кому это еще нужно? — Лола достала из пакета вакуумную упаковку. — Мне не нужны сосиски — я вчерашние сполоснула. — А социальные службы? Она все еще копалась в пакете и не стала оборачиваться. — А что с ними? — Разве они не могут организовать вам доставку продуктов на дом? — Говорю же вам, я не нуждаюсь в помощи. Тем более от таких, как они. — Лола с отвращением посмотрела на очередную упаковку. — Зачем это вы пирожки с яблоками принесли? Я их не люблю. — Извините. Как вы в одиночку меняете белье и моете его? — Я знаю, что делаю. Работала медсестрой. — В Сент-Джуд? — воскликнул я. — Вот уж куда, а в эту помойку ни за какие пряники не пошла бы. Даже жить рядом с ней тошно. — Она повернулась и испепелила меня взглядом. — Что-то вы больно много вопросов задаете! — Я просто хотел поговорить. Пожалуй, следовало сменить тему. Я показал на фотографию, висевшую в рамке на стене. На ней была запечатлена полная молодая женщина в слегка тесноватом ей красном платье, с тщательно уложенными волосами. Фотография изрядно выцвела, но, судя по платью и чуть неестественным цветам, ее сделали примерно в 1970-х годах. Женщина на ней выглядела вполне привлекательно; она смотрела в объектив со спокойной улыбкой, чуть подбоченясь. Я бы не узнал ее, если бы не глаза. Они не изменились. — Это вы? — В самом соку. Мужчины вокруг меня как мухи вились. Не то что теперь. По лицу ее пробежала тень сожаления. Впрочем, оно почти мгновенно снова приобрело раздраженное выражение, когда со стороны кровати донесся негромкий стон. Я посмотрел на мужчину. Он напряженно смотрел на нас, по подбородку его стекала струйка слюны. Он заерзал и сшиб на пол пластмассовую чашку-поилку. — Нам ничего такого не нужно, — буркнула Лола. — Заткнись, сейчас тобой займусь. — С ним все в порядке? — Памперс надо поменять. Я с ним разберусь, как вы уйдете. — Она отвернулась от него и шагнула к своей сумочке. Достав из нее кошелек, начала отсчитывать деньги. — Право же, мне не надо… — Сказала же, обойдусь без благотворительности. Голос ее был тверд как сталь. Я понял, что спорить бесполезно, и в замешательстве повернулся к ее сыну. Тот немного утих, словно усилие утомило его, однако продолжал смотреть на нас. На каминной полке, под давно погасшим газовым рожком монотонно отсчитывали время старые часы. Вот бедолага, подумал я. Лежать вот так, отсчитывая секунду за секундой, — это настоящая медленная пытка. Рот его осторожно открывался и закрывался, как у рыбы, по щеке сползла еще одна струйка слюны. — Вот. — Лола сунула мне в руку деньги. — За сосиски и пирожки я не плачу: мне они не нужны. Однако, заметил я, она их оставила себе. Впрочем, я и так уже задержался здесь дольше, чем хотелось бы хозяевам. Я повернулся, чтобы уйти, но помедлил. — Забыл спросить, как зовут вашего сына, — сказал я, обращаясь больше к мужчине на кровати, чем к его матери. Лола посмотрела на меня так, словно я задал сложный вопрос. — Его зовут Гэри. Открывая дверь и выходя из дома, я ощущал на себе его взгляд. — До сви… — начал произносить я, обернувшись, но дверь уже закрылась. После духоты помещения оказаться на свежем воздухе было облегчением. И все равно меня не отпускало то, что я увидел. Сын Лолы — хронически больной, требующий круглосуточного ухода… Это как минимум. Возможно, его мать и работала когда-то медсестрой, но я не видел никаких признаков того, что она в состоянии ухаживать за ним должным образом. Ну и ее возраст… Наверное, ей около семидесяти лет, и хотя она выглядела достаточно крепкой, смена белья и подгузников — работа весьма утомительная и для гораздо более молодых. — Вот ведь несчастная коровища, да? На крыльце одного из соседних домов стояла женщина. На вид я дал бы ей лет тридцать пять, хотя обильный макияж мешал определить точнее. Волосы были неестественно густого черного цвета, а лицо и шея — оранжевого оттенка тонирующего крема. Все это придавало ей какой-то желчный вид. Женщина помахала сигаретой в сторону двери, из которой я только что вышел. — Да мне безразлично, чем вы там занимались. Впрочем, чем вообще с ней такой заниматься? Я холодно улыбнулся в ответ и двинулся к машине. Заводить с ней разговор не хотелось. Однако женщина намека не поняла. — Вы из социальных служб? — Нет. — Я замедлил шаг. — А что? Она затянулась сигаретой и посмотрела на меня сквозь дым. — Давно пора с этим что-то делать. Нельзя держать сына дома вот так. Его нужно поместить куда-то. Даже отсюда чувствуется, как воняет. Я оглянулся на дом Лолы. Шторы, похоже, оставались задвинуты, но я все равно отошел подальше, так, чтобы меня не было видно или слышно из дома. — Он давно такой? Она пожала плечами: — Без понятия. Я живу здесь год, и он уже был таким, когда я сюда переехала. Я его один раз-то и видела, вскоре после того, когда она его на коляске вывозила. Бедняга. Пусть меня пристрелят, если я вдруг стану такой. — Кто-нибудь приходит ей помогать? Другой сын? Или дочь? — Никого не видела. Да если у нее и есть еще дети, кто ж их будет винить? Кислая старая карга. Однажды я спросила у нее, что с ним, а она посоветовала не совать нос в чужие дела. Только что грязью не полила. Чтобы я еще чего у нее спросила… — Женщина внимательно посмотрела на меня. — А если не из социальных служб, тогда вы кто? Доктор или вроде того? — Вроде того. — Я даже не соврал, и это избавляло меня от пространных объяснений. — Ну я так и подумала. Вид у вас такой. — Она, похоже, была очень довольна собой. — Что, сыну хуже стало? Чего удивляться, при таком-то уходе. После всего, что она наделала. Женщина явно напрашивалась на разговор. Спрашивать мне не хотелось, однако любопытство взяло верх. — А что она совершила? Женщина ухмыльнулась: — Она говорила вам, что работала медсестрой? — Да. — А за что ее выгнали, не сообщила? — Ее уволили? За что же? — Из того, что я слышала, ей повезло, что ее в тюрягу не закатали. Ходят слухи, что она убила ребенка.