— Это были места для выживания определенных ценностей. Места, где можно было сохранить то, что определяет нашу суть, несмотря на все исторические вихри. Теперь пожал плечами Мержва. — И что? — буркнул он. — Вы считаете, будто бы его, — указал он на Василевского, — призвали древние славяне, в качестве, ну, не знаю, Стража Горы Шленжи? Или как? — Тогда у них должны были иметься неплохие колдуны, — вмешался Крашницкий. — Тип, который живет тысячами лет, и только время от времени меняет шкуру. Словно змея. — Все время такой же самый, но и не такой же, — вздохнул ксёндз. — А меня весьма увлекла идея славянского ордена. — Аааа… — буркнул Мержва. — Мне бы хотелось знать, кто пришил Дароня. И где, мать его за ногу, находится тело. Всех попросили пройти на выход. Небольшой самолет уже ждал на стартовой полосе. Стюардесса, уже известная им по залу ожидания, до сих пор на что-то злая, приветствовала их у трапа профессиональной, отработанной улыбкой. Вместе с остальными пассажирами они заняли места внутри салона. Разговаривать о чем-либо было невозможно. После того, как двери были закрыты, пилот начал запускать двигатели, и шум сделался невыносимым. Самолет начал выворачивать и остановился в начале взлетно-посадочной полосы. Затем проба тяги, в кабине на носу регуляторы вывели до упора при задействованных тормозах. Затем тормоза были отпущены. Машина двинулась вперед, поначалу медленно, а затем со все усиливающимся, втискивающим в кресла ускорением. Самолет поднялся в воздух, шасси тут же спрятались в гондолах двигателей. Они поднимались все выше. Стюардесса начала раздавать леденцы. Вторая, повернувшись к пассажирам спиной, разговаривала с кабиной через интерком. — Две стюардессы в таком маленьком самолете? — спросил Мержва. — Не нужно вам вникать в то, что пил тип, устанавливающий дежурства, — улыбнулась девушка и подсунула поднос. — А вот знаете, господа, — сказал священник. — Кое-что заставляет меня задуматься. — Что? — буркнул Вашков. — Если он и вправду является стражем Горы Шленжи, то почему при очередных «смертях» у него меняются отпечатки пальцев, группа крови, но сам он выглядит точно так же? — Да что святой отец пиз… — Мержва удержался в самый последний момент. — В жизни не слышал больших глупостей. — Это не глупости, — вмешался Крашницкий. — Лицо святого отца видно на снимке такого качества, что при всей нашей чертовой современной технологии мы и мечтать не можем произвести что-либо подобное. — Так что? Время от времени «умирает», потом возрождается, происходят определенные изменения, а он все время точно такой же? — Быть может, волшебники древних славян не могли предвидеть, что людей на свете станет жить так много? — задумчиво произнес священник. — Он меняет шкуру, словно змея. Но все время он остается той же самой змеей. — В течение тысяч лет? Господи Иисусе… — Видите ли, — снова вмешался Крашницкий. — Мы думали об этом. Имеются сообщества, которые справляются с реальностью, а есть такие — которые не могут. Это точно так же, как и с отдельным человеком. Если все в порядке, человек пытается изменить свое окружение. Если же все паршиво, тогда он начинать изменять сам себя. — Это факт, — буркнул Мержва. — Самые большие придурки, которые не способны справиться с окружением, начинают покрывать себя татуировками, прокалывают брови и суют туда кольца, а потом достают волыну и начинают шмалить в детвору. — Мы рассматривали другую возможность. Если какое-нибудь общество не способно сформировать меняющееся окружение, не желая при этом поменяться самому, то может существовать и третья возможность. — Какая же? — Быть может, они умели изменить время? — Свернуть в петлю? — спросил ксёндз. — Если чего-то не удалось первым разом, тогда они завернули колесо времени, чтобы попробовать еще раз? И оставили стража, который заботится… — тут он замялся. — О чем? — Возможно, об их боге, — сказал Крашницкий. — Святой отец не думает же, будто бы это была технология. Время делает петлю, а мы — словно персонажи на пожелтевшей пленке, повторяющие, раз за разом, свои роли. — Нет, всякий раз — чуточку по-другому, — рассмеялся Мержва, вырисовывая пальцем кружочки на лбу. — И на сей раз на него, — указал он на Василевского, — у нас имеются неуязвимые доказательства. И мы посадим его в тюрягу. — Погодите, господа, — ксёндз вынул из-под сутаны карту и начал ее раскладывать. — Я тут обозначил все места, где он жил, а так же все места — где умер. Но, похоже, я ошибся. — Почему? — Совершенно не важно, где он жил, — человек в сутане прикусил губу. — Важно, где он умирал. Он вынул из кармшка в кресле салфетку с эмблемой компании «LOT», после чего начал отрывать небольшие кусочки и слюной приклеивать их в тех местах, где красным фломастером были отмечены места очередных «жизней» Василевского. Через пару минут остались только черные — места предполагаемых «смертей». — Я тут подрисую святому отцу несколько новых, — буркнул Крашницкий, вынимая карандаш. — Это уже из наших документов. Вот тут, и тут, — рисовал он значки на карте. — И вот. И еще здесь… — Боже!!! Боже!!! Боже!!! — ксендз расстегнул свой пасторский воротник под шеей. — Но ведь это же идеальная окружность! — И что с того? — произнес Мержва, не понимая. — Господи! Да вы что, не понимаете??? — Чего? — Он не может покинуть окрестностей Горы Шленжи. Всегда гибнет. Всегда умирает. А потом возрождается. — Мать моя женщина! — рявкнул Крашницкий. — С какой скоростью летит этот самолет? — Не знаю, — пожал плечами Мержва. — Километров триста-четыреста в час. — О Боже! — священник начал расстегивать верхние пуговицы сутаны. При этом он побагровел, будто бы ему не хватало воздуха. — Так вот, мы приближаемся к границе этой окружности. Вы должны завернуть самолет! Крашницкий тоже ослабил галстук. — Мы что, сейчас погибнем? Вторая стюардесса, та самая, что разговаривала по интеркому, вдруг повернулась к ним с улыбкой. — Приветствую вас, господа! — Да это же Рита Лауш! — закричал Вашков, поднимаясь с кресла. — Это же Рита Лауш!!! Стюардесса изобразила театральный книксен, придерживая пальцами подол своей коротенькой юбочки. — Меня зовут Гося Маевская, — усмехнулась она заговорщически Василевскому, посылая ему воздушный поцелуй. Такой женственный. Такой теплый. Такой, который способна послать только женщина. Который делает то, что мужчина внезапно понимает, зачем родился мужчиной. Божечки! Он любил эту женщину! Любил ее… Она принадлежала ему. Он попросту ее любил. Был ее пожизненным фаном и обожателем. — Это же Рита Лауш, Рита Лауш… — только и повторял Вашков. — Наверняка, раньше она звалась по-другому, — буркнул ксёндз. — Как до нас не дошло, что их было двое… — Но ведь я же украдкой обследовал его на детекторе лжи, — вмешался Крашницкий. — Он и вправду ничего не знал… Гося Маевская присела рядом с ними на корточки, с той же улыбкой на лице. — Он не мог ничего помнить. После каждой смерти ему необходимо довольно длительное время, чтобы вернулось сознание. Точно так же, как и я. Точно так же, как и вы. — Мы? — ксёндз казался совершенно ошарашенным. — Сейчас все умрут. Он обязан выполнить слишком важную миссию. Вы выживете, потому что обязаны закрыть следствия по его делу и уничтожить документы. — Как Рита Лауш? — спросил Вашков. — История повторяется… Гося усмехнулась еще шире. — Это как раз является ответом на ваш вопрос, — глянула она на Крашницкого. — Все так, повторяется, но довольно коварным образом. Впрочем, сами увидите. — Мы все погибнем? — Честное слово, это не больно. Вы временно выживете, чтобы довести все дела до конца. А потом: вновь смерть и возрождение. И теперь будете ему помогать. Вы получите бессмертие… А точнее, умение выйти из любой смерти и перемены. И вновь та самая бабская, тепленькая улыбочка в сторону Василевского. Такой взгляд, который невозможно описать, заговорщический. Сам Василевский чувствовал, как мурашки пошли по спине. Он вновь чувствовал себя принятым в круг своих. Он чувствовал, что был у себя. — И вы свяжете Польскую Республику с Богом? — Нет проблем. Уже через пару секунд, — рассмеялась она, на сей раз громко. — Хотя, это вам может и не понравиться, поскольку, видимо, это не тот бог, о котором думаете. Крашницкий вырвал пистолет из кобуры и перевел затвор. Затем побежал по проходу между сиденьями, держа в одной руке ствол, а в другой — свое служебное удостоверение. — Управление по Охране Государства!!! — завопил он прямо в лицо второй стюардессе, уже сильно напуганной, поскольку первой выловила из всеобщего бардака меняющийся тон двигателей. — Открывай двери в кабину пилотов!!! Я офицер УОГ! Та открыла ему среди нараставшей паники. — Mayday! Mayday! Mayday! — кричал первый пилот. — Мы падаем! — Ну, сделай же хоть что-нибудь. Вруби… — Второй пилот поднес микрофон губам в тот самый момент, когда замолкли оба двигателя, предыдущий рев которых теперь сменился нарастающим свистом воздуха. — А… Что же, спокойной ночки! Нам хана. Ксёндз начал молиться. Вашков тоже инстинктивно вырвал пистолет, только не слишком знал, что с ним делать. Мержва укрыл лицо в ладонях. Пассажиры вопили, одна Госька Маевская продолжала улыбаться. — Все это записывается в черном ящике… — Капитан все еще пытался действовать рычагами. — Девочка моя, когда-нибудь пленку воспроизведут. Крыся, помни, папа тебя очень любил! — Да я из УОГ!!! — все так же орал Крашницкий, размахивая удостоверением. — Немедленно разверните самолет! Второй пилот повернулся к нему.