Я почти уверена, что Банни святотатствует. — Что ж, кажется, раньше никто этого не замечал, — произносит отец Коннери. — Может быть, скульптура просто не слишком правдоподобная. Ты знаешь, что это за женщина? — Привидение? — Банни показывает себя во всей красе. Я закатываю глаза. Интересно, сказала бы Банни то же самое, если бы здесь была Лилия? Думаю, да. Но отец Коннери, кажется, в восторге от Банни. — Да, это привидение. Эта женщина жила много лет тому назад. — Она мама Бога, — говорит Дамплинг. Обычно она не разговаривает с незнакомцами. Мы с Банни таращим на нее глаза. — В некотором смысле да. Это Дева Мария, — объясняет отец Коннери. — Бог — ребенок? — Банни ошарашена. — Это долгая история, — еле слышно произносит Дамплинг и смотрит на меня, будто я каким-то образом могу направить разговор в другое русло. Мы обе слышали, как Лилия пыталась объяснить все это Банни, но очевидно напрасно. Лилия рассказывала, что Иисус — сын, а Бог — его отец. Бог смог поместить Иисуса внутрь Марии так, что ей не пришлось делать ничего непристойного (Лилия так и сказала), и Банни была уверена, что тут речь идет о мужских срамных частях. Если Банни заговорит об этом при священнике, клянусь, я ее убью. — А можно мне содовой? — спрашиваю я. — Конечно! — отец Коннери вскакивает со стула. Дамплинг в качестве последнего предупреждения вдавливает ногти в запястье Банни и смотрит на меня, намекая, что нам пора уходить. Но в этот момент дверь открывается, и на кухню входят две пожилые женщины. У них на груди висят распятия, и одеты они в длинные черные облачения. У них красные лица, и на лбу виднеются маленькие капельки пота, наверное, из-за черных капюшонов, напоминающих полотенца, намотанные на голову. Женщины улыбаются и приветствуют нас, будто для них нет ничего необычного в том, чтобы прийти домой и обнаружить там детей, которые едят их крекеры и пьют их чай. — Вы трое, должно быть, из рыболовецкого лагеря, который расположен вверх по течению, — говорит та, что пониже ростом. Дамплинг кивает, но не поднимает глаз. Ее вдруг страшно заинтересовал голубой узор на фарфоровой чашке. — Что ж, я сестра Мэри Пэт, а это сестра Мэри Луиза. Добро пожаловать. Женщина, которая произнесла эти слова, очень худая, и лицо ее покрыто морщинами, но у нее блестящие добрые глаза, похожие на две спелые ягоды. Вторая женщина, которая просто кивает и тянется за печеньем, чуть полнее своей спутницы, и морщин у нее поменьше, а за толстыми стеклами ее очков почти не видно глаз. Я задумываюсь, всех ли монахинь зовут сестра Мэри что-то там. — Нам пора, — говорит Дамплинг. — Нас, наверное, ждут в лодке. — Она кладет руку Банни на плечо и подталкивает ее в тот момент, когда та хватает мою баночку содовой, и напиток разливается по столу. Мы в ужасе смотрим на растекающуюся лужу, но все остальные как будто не обращают на нее никакого внимания. — Постойте, куда вы так торопитесь? — спрашивает отец Коннери. — Разве вы не хотели задать какой-то вопрос? Но Дамплинг думает только о том, чтобы увести нас отсюда. Она копошится, надевая ботинки, и мы с Банни следуем ее примеру. Банни приходится сложнее всех: одной рукой она держит баночку содовой, и весь пол от стола до двери теперь усеян липкими капельками. — Спасибо за чай, — мямлит Дамплинг. Как только мы оказываемся на улице, Дамплинг крепко хватает Банни за руку и ведет нас мимо статуи обратно к болоту, где мы оставили мотоциклы. Я оборачиваюсь и вижу, что отец Коннери и две монахини стоят на крыльце и смотрят нам вслед. Я поднимаю руку, чтобы помахать им, но тут из дома выходит еще один человек. Женщина в джинсах и с черными волосами, собранными в конский хвост. Откуда она там взялась? Дамплинг заводит свой мотоцикл, оборачивается, чтобы убедиться, что Банни садится на свой, и вдруг замечает женщину на крыльце. Они смотрят друг на друга несколько мгновений, а потом Дамплинг поворачивает ключ, и мотор, чихнув пару раз, снова глохнет. Она, даже не взглянув на меня, соскальзывает с мотоцикла и идет обратно к дому. Женщина поднимает голову, будто олениха, которая что-то почуяла, и неуверенными шагами идет вперед, словно принюхиваясь к Дамплинг. Я тоже спрыгиваю со своего мотоцикла и в недоумении иду за подругой. — Мой отец сказал, что я смогу найти вас здесь, — говорит Дамплинг, остановившись напротив женщины. — У меня для вас записка от Руфи. Эти слова приводят в изумление и меня, и женщину, которая смотрит на Дамплинг с таким видом, будто не уверена, что может ей верить. — Она просила передать вам это. Дамплинг протягивает женщине клочок голубой бумаги, который она достала из кармана, — именно его Руфь на моих глазах отдала Дамплинг в ту ночь, когда уезжала на автобусе. Женщина долго смотрит на записку отсутствующим взглядом. — Что это? — спрашивает женщина. У нее тихий голос, будто шуршание тополиного пуха, подгоняемого ветром. — Это от Руфи. — От Руфи? — спрашивает женщина. — Ей всего пять лет. Я отчаянно пытаюсь понять, что происходит. Дамплинг могла бы и рассказать мне. Я вижу, что Банни удивлена не меньше моего. — Ты видела, как она танцует? — произносит женщина. — Ее папа вернется домой, и Руфь станцует для него. Мы ждем, когда приземлится его самолет. — Голубушка, давай я возьму эту записку, — говорит одна из Мэри. Она в своем развевающемся одеянии беззвучно спустилась по ступенькам крыльца. Она протягивает руку, чтобы взять голубую бумажку, но Дамплинг ее не отдает. — Я обещала отдать ее только маме Руфи. Маме Руфи? — Не беспокойся, милая. Мы разберемся. — Монахиня обнимает женщину за плечи, а та упорно пытается сосредоточить свой стеклянный взгляд хоть на чем-нибудь. Видно, что это дается ей с трудом. — Пожалуйста, — шепчет Дамплинг. — Я обещала. И тут на сухой запыленной щеке моей подруги появляется слеза. Она напоминает мне о реке, по течению которой мы сейчас должны подниматься на лодке, направляясь обратно в рыболовецкий лагерь, где все ясно и понятно, где отовсюду слышен смех, и пахнет дымом, и где Дамплинг перестанет грустить из-за какого-то обещания, данного Руфи, с которой она все равно дружит не так давно. Изумление, которое я испытала при виде этой слезы, сменяется злостью. — Пойдем, Банни, вернемся к лодке, — говорю я и беру ее за руку. Но теперь Банни тоже смотрит на женщину во все глаза. — Если вы мама Руфи, то вы, наверное, и мама Лилии, — говорит она. — Вы помните Лилию? Женщина смотрит на Банни такими глазами, будто она увидела привидение. — Лилию? И тут она издает громкий пронзительный вопль, как будто засунула палец в розетку, и бросается на Дамплинг. Я хватаю Банни за руку и тяну ее назад, а монахини обнимают женщину за плечи с двух сторон, пытаясь ее успокоить. Дамплинг заталкивает записку мне в руку и говорит: — Уходите, отведи Банни к лодке. Когда она произносит эти слова, ее голова отклонена назад, потому что женщина схватила ее за косичку; отец Коннери уже бежит на помощь вниз по ступенькам. Как только я думаю, что хуже уже быть не может, Банни принимается пинать женщину по голени и кричать, чтобы та отпустила ее сестру. — Уведи отсюда Банни, — кричит мне Дамплинг. Я оттаскиваю размахивающую руками и ногами Банни к мотоциклу и, держа ее одной рукой, с трудом завожу мотор. Мотоцикл Банни приходится бросить, иначе она не поедет за мной. Я оборачиваюсь и вижу, что отец Коннери и монахини ведут женщину вверх по крыльцу белого домика. Дамплинг уже бежит к своему мотоциклу, и я понимаю, что она в безопасности. Какая-то часть меня надеется, что женщина ее хоть немного поцарапала. С каких это пор Дамплинг дает обещания Руфи? — Она едет за нами, — говорю я, и Банни перестает кричать и биться, словно рыба на крючке. — Не стоило тебе вмешиваться, — добавляю я, но сейчас нет смысла читать ей нотации: мотор мотоцикла шумит слишком громко. Убедившись, что Банни крепко держит меня за талию, я выжимаю полный газ, и мы летим к причалу, где отец Дамплинг дожидается нас в лодке. — Дамплинг сейчас будет, — задыхаясь, говорю я ему, пока он заносит Банни в лодку, где она снова принимается выть. Я прошу, чтобы она объяснила отцу, что произошло, но ее слова звучат еще непонятнее, чем то, что случилось на самом деле. — Она даже не помнит Лилию, — говорит Банни, будто это имеет самое большое значение. На ее грязном лице виднеются следы слез, а на руке — свежая царапина. Ее отец, кажется, совсем ничего не понимает, поэтому я говорю ему: — Дамплинг вам все расскажет, когда приедет. Но она так и не приехала. Мы с Банни сидим позади ее отца, а он ведет мотоцикл по свежим извилистым следам, которые мы оставили всего несколько минут назад. Что-то сдавливает мне грудь, и с каждой минутой, прошедшей без Дамплинг, мне становится труднее дышать. Вдали мы видим его — опрокинутый мотоцикл, который с нашего ракурса выглядит очень странно. Мой мозг отказывается в это верить. Может, это просто валун или медведь, который, лежа на спине, катается по земле? Переднее колесо мотоцикла еще вращается. Случилось что-то ужасное. Банни, как ни странно, молчит, пока ее отец гонит мотоцикл вперед, а наши сердца стучат так громко, что мы почти можем расслышать их биение даже сквозь рев мотора. Из-под железного кузова мотоцикла торчит косичка Дамплинг. Ее руки и ноги раскинуты в стороны, глаза закрыты, она лежит неподвижно. — Дамплинг! — кричит Банни, но ее отец говорит ей: «Не подходи», — и спрыгивает на землю еще до полной остановки. Я, окаменев от страха, смотрю, как он наклоняется над Дамплинг, из груди которой, будто какое-то странное растение, торчит руль мотоцикла. Второй раз за последние полчаса или даже меньше я осталась один на один с совершенно неконтролируемой Банни. Но теперь я не пытаюсь ее успокоить, потому что у меня нет сил двигаться. Буквально из ниоткуда появляются еще три мотоциклиста. В деревне нет телефонов, но когда случается беда, плохие новости ветром разносит по домам, и каждый человек спешит на помощь. На место происшествия прибывает больше и больше людей, и шум моторов почти перекрывает крики Банни. Люди становятся вокруг Дамплинг, чтобы одним быстрым движением снять с нее мотоцикл; они действуют очень слаженно, будто проделывали это уже тысячу раз. Надеюсь, это не так. Даже когда мотоцикл больше не придавливает тело Дамплинг к земле, никто не осмеливается дотронуться до нее. Ее отец становится на колени рядом с ней и что-то шепчет на ухо; я вспоминаю, как они тогда сидели вдвоем на карусели и какой одинокой я себя тогда почувствовала. Неужели всего несколько минут назад я надеялась, что мама Руфи все-таки поцарапала Дамплинг? Я готова отказаться от этой надежды, как и от всех других дурных и эгоистичных мыслей, какие у меня когда-либо были, лишь бы Дамплинг пришла в себя. Кто-то что-то говорит о самолете и медицинской эвакуации, но слова эти раздаются среди гробового молчания. Даже Банни перестала выть. Дети в таких случаях, конечно, не должны путаться под ногами, но сейчас кажется, что мы с Банни, как никогда, должны вести себя незаметно. Мы смотрим, как отец Дамплинг поддерживает голову и шею дочери, а все вокруг снуют туда-обратно, переговариваются по рации и приносят одеяла, воду и аптечки. На мотоцикле Банни, который мы бросили у дома с синими наличниками, приезжает отец Коннери. На минуту я представляю, как Банни налетает на него так же, как она набросилась на ту женщину, но она слишком сосредоточенно смотрит, как медицинская бригада бережно укладывает Дамплинг на носилки и заносит ее в самолет. Самолет появился как по волшебству — он приземлился на узкой полоске гравия; его резиновые колеса подпрыгивали по земле, будто баскетбольные мячи; вокруг стояла сплошная пыль, и ничего не было видно. Никто из нас ни разу еще не летал на самолете, и я надеюсь, что Дамплинг очнется во время полета и потом расскажет нам, каково это. Взрослые редко обращают внимание на детей, так что нет ничего удивительного в том, что сейчас нас с Банни никто не замечает, но мне бы хотелось подойти поближе к Дамплинг. Поговорить с ней. Может быть, услышав мой голос, она бы очнулась, но страх помешать взрослым оказывается сильнее этого желания, и я стою как вкопанная, опираясь на плечо Банни. Отец Коннери что-то тихо обсуждает с папой Дамплинг. Такое чувство, что они знакомы. Священник говорит, сложив руки вместе; папа Дамплинг кивает несколько раз, отец Коннери его обнимает, и он садится в самолет. Сначала самолет движется по земле, словно жирный гусь, а потом вдруг взмывает в воздух, оставляя нас с Банни одних. Банни первая выходит из оцепенения. — Нужно рассказать маме, — шепчет она.