Часть 5 из 17 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Эту историю нам с мужем рассказал не то в конце, не то в начале 1980-х отнюдь не бесталанный писатель, но совершенно циничный человек Виль Липатов, с которым мы несколько раз жили в одно время в Доме творчества в Переделкине.
Липатов, как говорили, болел в ту пору неизлечимой болезнью, сильно пил и потому был в меру откровенен.
Передаю липатовский рассказ в том виде, в каком я его запомнила.
Начинал я на Севере журналистом местной газеты. Был молод, полон идей и, конечно, желания поразить мир и быть замеченным.
Вы, наверное, помните, что на выборах в сталинские времена было своеобразное соревнование: кто придет первым на избирательный участок, возьмет бюллетень да еще иногда и напишет на нем, как он счастлив выбирать в нашей великой сталинской свободной державе.
И вот я решил сочинить художественный очерк об этом самом первом избирателе в городе N. На избирательном участке мне сообщили, что таковым стала, допустим, Мария Ермолаевна Ермолаева. Зимой в темноте она ждала у запертой двери до тех пор, пока не появились первые избиркомовцы, потом долго писала на своем бюллетене всякие патриотические слова и даже не опустила его в урну, а дала растроганным девушкам, выдававшим бюллетени. Девушки жали ей руку и преподнесли цветок из тех цветов, что в обязательном порядке украшали помещения избирательных участков.
Окрыленный, я бросился узнавать адрес Ермолаевой. Это оказалось нетрудно. В списках избирателей значилось местожительство каждого гражданина – ведь к нему чуть ли не ежедневно являлись агитаторы.
Попросив редактора оставить полосу для очерка «Первая», я отправился в путь. Тут-то все и произошло. Названная улица внезапно обрывалась, начинался пустырь, засыпанный снегом, потом опять появились дома, вернее, деревянные развалюхи. Но на развалюхах не было никаких номеров, да и стояли они как-то вразброд. Вообще местность показалась мне почти необитаемой. К счастью, у колонки (водопровода там, разумеется, не было) я встретил двух женщин, кое-как объяснивших мне, куда идти. Долго я блуждал, проваливаясь то и дело в сугробы. Наконец, понял, что дальше идти некуда – дом был последний. Впрочем, не дом вовсе, а черт знает что. Проклиная все на свете, я ввалился в дом и ощупью добрался до конуры, где лежала укутанная тряпьем старуха с желтовато-восковым лицом.
– Как найти Марью Ермолаевну? – заорал я, почему-то решив, что старуха глухая.
– Не кричи. Это я.
Мне запомнилось, что голова Марьи Ермолаевны была повязана грязным шерстяным платком (для тепла, ибо в комнате был адский холод) и что ножки кровати стояли в консервных банках с водой (чтобы клопы не наползли!).
На окошке была наледь, но на подоконнике в бутылке я заметил тот самый цветок из избирательного участка.
Несколько минут я простоял перед лежбищем «Первой», вспоминая ее слова о Сталине Красном Солнышке, о великом и мудром вожде, под водительством которого мы достигли такой прекрасной, счастливой жизни… Стоял безмолвно, а потом бросился опрометью бежать из этой страшной берлоги, от этой несчастной старухи.
Хвала прогрессу
Моя мама – а главная в нашей семье Черных была мама – с большим пиететом относилась к прогрессу вообще и к техническому прогрессу в частности. Поэтому в доме у мамы с папой появился и первый холодильник («газоаппарат»), и первый телевизор с линзой, и первый полотер, и первый пылесос.
Но еще до всех этих новинок наше семейство познакомилось с первым радиоприемником, носившим название «детекторный».
Прошло уже лет восемьдесят, а то и девяносто, но я до сих пор помню демонстрацию этого чуда техники. Принес приемник к нам некий молодой человек, сотворивший его. В ту эпоху молодые изобретатели, продававшие свои изобретения, считались кустарями-одиночками, поскольку они не служили в госучреждениях и налоги с них взимал фининспектор, знакомый теперь разве что по стихам Маяковского…
Как выглядел кустарь-одиночка с детекторным приемником, хоть убей, не помню. Но изделие его рук, сам детекторный приемник, запомнила на всю жизнь. Это был небольшой черный ящичек из пластмассы, без крышки. Над ним нависал прикрепленный к боковой стенке подвижный штырь. Штырь был изогнут в виде буквы Г, и с его верхней перекладины свисала тоненькая спиралька. Внутри черного ящика поблескивал небольшой камешек-кристалл. Манипулируя подвижным штырем, молодой человек старался опустить спиральку так, чтобы она коснулась камешка-кристалла. И когда это происходило, когда спиралька и камешек соприкасались, в наушниках должен был появиться звук… Слабый звук и впрямь появлялся, хотя никаких проводов к черной коробке с камешком не шло. Уже чудо! Но сразу же звук пропадал. И молодой человек говорил обреченно: «Фидинг». Что такое «фидинг», я по сию пору не знаю. Но слово «фидинг» было произнесено в тот день несколько раз.
Мама приемник не купила. Может, из-за загадочного «фидинга».
Затем в моих воспоминаниях – пробел… Детекторный приемник возникает в них опять в связи с тем, что я в четырнадцать лет поступаю в восьмой класс новой школы. Это в самом начале 1930-х. Стало быть, идет индустриализация. Школа не остается в стороне. Юное поколение охвачено техническим воспитанием. Нас всех записали в соответствующие кружки. И вот я с другими ребятами сижу в бывшей церкви на Покровке и пялю глаза в схему… детекторного приемника… Пялю глаза, но ничего не понимаю. Кончилась моя деятельность в техническом кружке тем, что я… отсеялась. Отсеивается большинство школьников. Зато несколько подростков собирают этот самый детекторный приемник.
А в 1934 году легендарный полярник, радист Кренкель, связывается по радио со всем миром. Радирует миру об отличном самочувствии пассажиров советского ледокола «Челюскин», затертого льдами в Чукотском море. И весь мир с восторгом внимает красному радисту Кренкелю…
Но где Чукотское море, где Северный Ледовитый океан и герои-полярники, а где я, обыкновенная московская девчонка! Для меня радио в 1930-х годах ассоциируется с большими черными «тарелками», которые висят на уличных столбах. И у нас дома тоже.
Радио на столбах громко выкрикивает разные сообщения: иногда духоподъемные – о достижениях первого в мире государства рабочих и крестьян; иногда угрожающие – в адрес иностранных империалистов или местных «врагов народа».
Я к черным «тарелкам» отношусь нейтрально, у меня крепкие нервы. Но некоторые взрослые вполголоса возмущаются. Тарелки день-деньской орут в парках и скверах, а особенно громко – в домах отдыха, в санаториях и на прогулочных пароходах, то есть там, где людям хочется, наконец, отдохнуть от… пропаганды.
Кое-кто, мои мама с папой в том числе, обзаводится в 1930-х индивидуальными приемниками, но уже не детекторными, а ламповыми. На вид они куда вальяжней детекторных. Это большие ящики, иногда деревянные, иногда металлические. И внутри у них и впрямь некое подобие ламп, только лампы не светят, они как бы обернуты фольгой. Кроме официальных сообщений от имени радиостанции «Коминтерн», ламповые тоже ничем особо не радуют.
Но недолго музыка играла. В первые же дни войны, то есть уже в июне 1941 года, нам велено все приемники сдать. Равно как и телефоны. Никаких связей с внешним миром иметь нельзя, ибо, по логике властей, вся страна кишит шпионами и предателями, которые жаждут открыть врагу наши секреты.
Только в кабинете моего будущего мужа Д. Е. в ТАССе стоял мощный приемник «Хаммерлунд». И Д. Е. слушал «вражеские голоса». Это помогло ему и всему его отделу контрпропаганды и дезинформации вести войну в эфире. «Хаммерлунд» – великая поблажка, великая привилегия. Для мужа она заканчивается с окончанием войны.
Впрочем, нам в первые послевоенные восемь лет и не до радио. Не до жиру, быть бы живу. Быт ужасающе трудный. Карточки. Денежная реформа. Громкая антисемитская кампания. Тихие аресты. На горизонте уже маячит новая война. И так вплоть до марта 1953 года, вплоть до смерти Сталина.
Но вот Тиран умер. Первый глоток свободы – выпустили ни в чем не повинных врачей-евреев. И интеллигенция уже в эйфории… Нет, сытней не стало, и мы по-прежнему прозябаем в коммуналках. И из ГУЛАГа люди еще не начали выходить. Спокойней тоже не стало. Черт его знает, чем передышка закончится. Но «тарелки» никто больше не слушает. В нашу жизнь прорываются голоса из свободного мира. Появилась новая модификация радиоприемников. Их называют «транзисторами». Из энциклопедии узнала, что транзисторы изобрели в 1948 году три американца. И вот эти три неведомых мне американца плюс столь же неведомые полупроводники приобщили советских граждан к информации, которая им раньше была недоступна.
Кто мог подумать, что хлипкие детекторные приемники, «тарелки» и ящики с лампами трансформируются в портативные транзисторы, которые если и не прорвут железный занавес, то хотя бы излечат нас от глухоты? Кто мог предположить, что транзисторы раскроют нам многое из того, что от нас скрывали?
Вам, сегодняшним, не понять, какую роль в Советской России играли секреты. Засекречено было буквально все. Секрет на секрете.
Даже о начале войны, о нападении нацистской Германии на нашу страну нам сообщили не сразу, а с большим опозданием. И правды о самой войне мы тоже не знаем до сих пор. Не знаем ни цифр потерь, ни причин страшных поражений на первом этапе. И мы так никогда и не узнаем, что происходило на даче Сталина в дни его агонии. Не узнаем, конечно, кто и почему замыслил убийство Кирова. И почему на так называемых открытых процессах большевики-ленинцы все, как один, оговаривали себя. И сколько невинных душ Сталин загубил в ГУЛАГе.
Может быть, кто-то и скажет: «Ну какое все это имеет значение сейчас, почти век спустя?..»
Я не согласна! Как можно понять прошлое, историю страны, если ничего не знаешь достоверно, если все засекречено и сфальсифицировано? От нас скрывали даже природные катаклизмы. Например, засекретили страшное ашхабадское землетрясение, унесшее тысячи жертв. А потом пытались скрыть Чернобыль…
Сталин и его наследники не хотели, чтобы с их именами ассоциировались народные бедствия. Ведь при Сталине держава должна была процветать… А люди – чувствовать себя счастливыми.
На заре относительно гуманной хрущевской эры убрали Берию. Казалось бы, устрой процесс. Расскажи о преступлениях этого палача. Или на худой конец просто объяви, что он арестован и что идет следствие.
Нет, секретность прежде всего. Но как уведомить хотя бы преданных партайгеноссе, верхушку партии, о пертурбациях в верхах? Не дай бог, в очередной праздник трудящиеся выйдут на улицы с портретами Лаврентия…
В Большом театре премьера оперы Шапорина «Декабристы». Газеты сообщают, что вожди посетили премьеру. Все, как обычно. Но в перечне вождей нет Берии. И муж объясняет мне, беспартийной дуре, что никакой ошибки быть не может. Раз имени Берии нет – значит, с ним покончено. Берии – крышка. «Цветет в Тбилиси алыча не для Лаврентья Палыча».
Или вот другая сценка из нашей жизни в послесталинское время.
Октябрь 1964 года. Мы с мужем блаженствуем на курорте в Гаграх. Море, солнце, пальмы. На пляже встретили сослуживцев мужа по Институту мировой экономики и международных отношений – две супружеские пары. Они совсем недавно прилетели из Москвы. По их словам, в Москве что-то затевается. Но как узнать, что именно?
Поздно вечером мы вшестером поднимаемся в гору. Подходим к каменному двухэтажному зданию. Это – райком партии в Новых Гаграх. Окна светятся, но в доме нет ни одной живой души. Мужнин сослуживец, молодой доктор наук из ИМЭМО, немного пригибается, и к нему на плечи влезает второй сослуживец. Заглядывает в окно. И уже через секунду спрыгивает. Уверенно сообщает:
– Все! Кукурузника помели.
Сослуживец заглянул в окно первого секретаря райкома КПСС. Всем известно, что над письменным столом Первого должен висеть портрет Первого лица государства. Стало быть, портрет Никиты Сергеевича Хрущева. Но портрет сняли. А раз сняли, то Н. С. Хрущев уже не Первое лицо.
Так мы узнали главную новость 1964 года.
Но казус с оперой «Декабристы» и казус с портретом – исключения. Как правило, в конце 1950-х и в 1960-х наш источник информации – радио. Точнее, транзисторы, коротковолновые приемники…
Умельцы-технари переделывают старые приемники на новые, коротковолновые. Латвия в ту пору почти заграница, и изделия латвийского завода ВЭФ нарасхват. Еще больше ценятся транзисторы из настоящего зарубежья. Правда, в настоящем зарубежье коротковолновые приемники не обязательны: там на всех волнах информируют граждан о событиях в мире… Но раз этим странным русским нужны коротковолновые приемники – плиз, битте, сильвупле.
Однако все не так просто. Лучшие умы в СССР не дремлют. Наследники русского изобретателя радио Попова изобретают глушилки. Пытаются если не похоронить, то хоть обезвредить беспокойное радио-детище Попова. Глушилки – дорогое удовольствие. Но Страна Советов – богатая держава. Сдюжим. И за ценой не постоим.
Глушилки глушат живое слово из зарубежья. Живое слово прорывается сквозь глушилки. Радио «Свобода», «Свободная Европа», Би-би-си, «Голос Америки», «Немецкая волна» становятся нашими постоянными спутниками.
В Доме творчества в Переделкине уборщица говорит пожилому писателю: «Ваше Бибиси я поставила на шкаф».
Уборщица знает: после ужина писатель обязательно будет слушать по Би-би-си передачу Анатолия Максимовича Гольдберга «Глядя из Лондона». И испытает при этом чувство глубокого удовлетворения: во-первых, он узнал много нового. Есть чем поделиться с друзьями. Во-вторых, перехитрил советскую власть. Ведь глушилки в Подмосковье, в Переделкине в частности, действуют не столь сокрушительно. По крайней мере, так говорят.
Но Анатолий Максимович и «Немецкая волна» на немецком языке, которую муж-международник ловит каждый вечер, – это почти баловство. Барская забава. Главное, это то, что интеллигенция, благодаря иностранному радио, оказывается в курсе всех тех гадостей, которые совершает наша дорогая советская власть у нас в стране.
Благодаря радио мы узнали и о процессе над Синявским – Даниэлем, и о суде над Бродским, и о «бульдозерной выставке», и о смельчаках, вышедших на Красную площадь в знак протеста против танков, подавивших Пражскую весну, и об альманахе «Метрополь», и об отъезде Галича…
Конечно, многое там, за рубежом, малость перевирали. Но все-таки с помощью транзисторов информация о чудовищно реакционной политике советской власти и о протестных акциях к нам доходила.
На радио-роток не накинешь платок.
P. S. Мой муж – антитехнарь и враг любых расписаний и предписаний – самым аккуратным образом составлял расписание «вражеских» передач и умело настраивал свой приемник на нужную волну. Что называется, становился на горло собственной песне.
Когда я была маленькая
Когда я была маленькая, то есть в 1920-х годах, у нас в стране победило материалистическое мировоззрение – считалось, что с религией покончили раз и навсегда.
Правда, жила я с мамой и папой в церковном дворе, в доходном доме, построенном до революции 1917-го нашим батюшкой по фамилии Успенский. И служба у нас в церкви в 1920-х еще шла. Тем не менее меня воспитывали в духе новой морали.
Некоторые сложности при этом возникали. Если бога нет и заповедей на божественных скрижалях тоже нет, то как объяснить девочке пяти-шести лет, что такое хорошо и что такое плохо?
Особенно если Ленина ты уже не так боишься – Гражданская война закончилась, а Сталин еще не так страшен, ибо не успел угробить миллионы твоих соотечественников?
Ну конечно, малый ребенок не пожелает ни жены ближнего своего, ни его вола, ни его осла. Но как ты объяснишь ребенку заповедь «не укради»?
Папа, занимавшийся моим духовным воспитанием, переиначил восьмую заповедь «не укради» на «нельзя брать без спроса».