* * * Часть первая Сказочные времена Бронзовые трубы Представляя в детстве свое будущее, я неизменно включал славу даже в самый аскетичный список. Мое младенческое воображение рисовало ослепительные картины великосветских вечеров и пленяющую истому пляжных будней, лакричный привкус на губах от абсента, за мгновение до этого выпитого случайно встреченной на балу длинноногой креолкой; плотоядную ярость гоночного болида, с отчаянным стоном вспарывающего знойную дымку над пустынной автострадой; белый шелк, волнами ниспадающий с загорелых девичьих плеч на прохладные плиты запущенного зимнего сада; неоновое зарево над берегом вдали, наблюдаемое с капитанского мостика трехпалубной яхты, купленной в придачу к острову в Тихом океане; сладкие опиумные сны (с собственным свежеотпечатанным романом на коленях) в глубоком кресле под книжными стеллажами в огромной библиотеке; сдержанный полупоклон под восторженный рев толпы на церемонии прижизненного открытия бронзового памятника на площади в исторической части города. Много еще о чем думал голенастый третьеклассник, собирая с бабушками черную смородину на деревенском огороде много-много лет назад. Именно в те сказочные времена я записал в свой список славу вторым пунктом, первым неизменно шла семья, потому что у меня ее толком не было. Но уже тогда я понимал, что слава в ее каноническом варианте – не совсем то, что может предложить отчизна, хотя искренне надеялся, что к возрасту моей половой зрелости сама отчизна должна будет некоторым образом измениться. Так и произошло. Или почти так. Искренне убежден, что совершил преступную ошибку, не сформулировав детально на листе, вырванном из тетради по математике, подробный план изменений родины. Обычно все происходит так, как я наметил. Или мне это просто кажется. Может, череда совпадений? Но я был тогда удивительно наивен и полагал, что большинство людей мечтает о том же, что и я. Как я ошибался, считая очевидным неприемлемость личного счастья вне контекста всеобщего душевного благополучия! Большинство об этом даже не догадывалось и при каждом удобном случае тянуло одеяло на себя, отчего часть моих грез до сих пор на очереди к реализации. Да! Нужно относиться серьезнее к своим желаниям, они, по милости Божией, всегда сбываются. Сбываются у всех, и по достижении Высших Сфер образуют невообразимый хаос, будучи не скоординированными между собой. Оттого и не любуюсь я до сих пор огнями полуночного курорта с капитанского мостика. Однако и полным провалом назвать это нельзя. Все-таки не душная пьянка в буфете Центрального дома актера в окружении сизоносых членов Союза кинематографистов, пребывающих в непрерывном обсуждении, почему Михалков один деньги украл. Мягче условия. Репродуктивные задачи на некоторое время отвлекли меня от любимой игры в жизнь. Иначе было бы легкомысленно, да и не по списку. Размножаться лучше всего в возрасте, когда уже есть что передать в ДНК потомству, при этом не обрекая его на склонность к вегетососудистой дистонии или еще каким чисто возрастным неприятностям, что неизменно происходит при излишне зрелом возрасте производителей. Но детей уже шесть, и можно переходить ко второму пункту списка – к славе. Навскидку прикинув предложенные реальностью возможности, я, к своей печали, отверг литературный рынок, а о кинематографе, с учетом отсутствия у него самостоятельного рынка, и говорить не приходилось. Оставалось только телевидение. Понимание этого мной побудило одного хорошего режиссера предложить мне роль доктора-негодяя в 60-серийном сериале. Встреча с продюсерами окончательно подтвердила мой выбор, и я с упоением погрузился в рокочущую пучину телеиндустрии. Как бы ни сопротивлялись сторонники «высоких форм», голубой экран безжалостно оттеснил их в нишу театра кабуки и полевых военно-исторических реконструкций. Что неплохо. Это должно сказаться на качестве высоких форм, чьи творцы в последние годы излишне увлеклись инсталляциями и частично потеряли доверие публики. Зритель в принципе готов принять рассуждения голого Гамлета о вопросах бытийности, но он хотел бы увидеть принца Датского и в привычном с детства белье. Экспозиция мертвых кукол Барби в убранных кристалликами от Сваровски гробиках весьма поучительна, но и по «Девятому валу» Айвазовского народ все еще скучает. Телеиндустрия сразу предоставила мне свои мощности для приведения в действие ранее заготовленного плана стремительной популяризации в массовом сознании моего противоречивого образа. В данном случае противоречия – необходимый элемент освоения всех сегментов рынка. Тебя ругают, когда ты плохой, тебя хвалят, когда ты хороший, – это неважно, важно только эфирное присутствие. Массовому зрителю, по большому счету, все равно, что ты делаешь на экране, он хочет запомнить тебя, чтобы твой образ стал еще одним элементом личностной самоидентификации. «Это корова, она дает молоко, живет в моей деревне, где живу я, а я Боря Борисов». Вот рабочая схема популярности. И телеиндустрия работает с ней. Вторым важным условием достижения нужного результата является наличие заранее подготовленной мифологемы для общения с патологически ленивыми печатными изданиями. Среднестатистическая публикация – плод совместного труда Всемирной сети, второкурсницы журфака и выпускающего редактора. В свободное от посещения кафетерия время второкурсница при помощи одной из поисковых систем Интернета выуживает информацию о том, что Петя Петров снимается в кинокартине, где он по сюжету попадает в аварию. Затем она методом «выделить» переносит готовый текст на пустую страницу в своем компьютере, венчает перенесенное заголовком «Петя Петров едва не погиб в страшной автокатастрофе» и тащит эту чушь не более ответственному выпускающему редактору. Тот тщательно подсчитывает количество печатных знаков, убирает лишние и посылает текст в печать. И таким образом можно остаться в памяти потомков кем угодно, главное – успеть сгрузить в Сеть варианты на выбор, и лучше, если они вступают в прямое противоречие друг с другом. Однако в наше время без нужного «ключа» эта машина вряд ли заработает на полную мощь, даже если ты напишешь сотни книг, снимешься в десятках фильмов или победишь гравитацию. А ключ один – беспрерывное присутствие твоего лица на телеэкране. Момент узнавания актера в жизни – единственный критерий его успеха, во всяком случае для продюсеров, пусть они играли в детстве на скрипочке, в молодости «болели» Ницше, а в более зрелом возрасте отдали предпочтение творчеству Тима Бёртона. Это не имеет значения. Твоя цена у них – количество узнаваний на улице. Продюсерами в работе руководят мотивы значительно более веские, нежели весь накопленный ранее культурный бэкграунд или принятые у воспитанных людей представления о художественной ценности производимого продукта. Хотя бывают исключения, чаще среди телевизионных продюсеров, что объясняется их гипотетической возможностью самим моделировать вышеупомянутый «ключ узнаваемости». В идеале к моменту появления ключа было бы неплохо уже что-нибудь приличное сделать. Тогда вслед за первой фазой (узнавание) наступает вторая – знакомство. Тут уже вспомнят и оценят по достоинству все твои прежние работы, выдадут забытые награды и спешно добавят новые. Если работ ранее не имелось, то придется ожесточенно «пузыриться» в общественных местах среди тебе же подобных «пузырей», заводить полезные в информационном плане половые интрижки или оседать в тени обеспеченного поклонника/поклонницы. К моменту выхода сериала я сумел на самодеятельной основе пошуметь в Сети по разным поводам, включая политику. Но сравнивать эффект многократного системного появления собственного лица на телевизионном экране и прошлых публичных манифестаций было бы безумием. После трансляции первых десяти серий и тотального завешивания города многометровыми плакатами с рекламным постером сериала я начал обмениваться улыбками с каждым пятым прохожим, отвечать на приветствия каждого двадцатого встречного и подписывать не менее трех-четырех военных билетов, паспортов, удостоверений личности и просто случайных бумажек. Почти в каждом пункте питания, где мне приходится время от времени столоваться, мне делали значительные скидки, а проезжающие мимо в автобусе дети декламировали сочиненные про моего персонажа стишки, правда, с неприличной рифмой в финале. Короче говоря, пришло время «медных труб», или, выражаясь понятнее, славы. Занятное ощущение, скажу я вам, особенно в отечественном варианте. По младенческой наивности я когда-то полагал, что слава и трехпалубная яхта неотделимы друг от друга, как государство и военно-промышленный комплекс. Это не так. Одно автоматически не подразумевает другого. Самое сладкое переживание от славы пришлось на подкачивание насосом переднего колеса велосипеда, прислоненного к трамвайной остановке, также украшенной рекламным постером с моим лицом. Дело было далеко за полночь, а улица пустовала. Я подкачал колесо, сел на лавочку у остановки, спиной облокотясь на собственное изображение, и долго наблюдал за отражением света от фонарного столба на трамвайных рельсах. Вокруг меня засыпал огромный город, где каждый пятый знал меня в лицо, где-то в типографии печатались школьные дневники с тем же лицом на обложке, и в это же время популярный радиоведущий в прямом эфире вслух зачитывал присланные в СМС-сообщениях признания радиослушателей в любви ко мне. Наверное, тогда было бы логично вытащить из-за пояса накануне приобретенный пистолет сорок пятого калибра, мечтательно улыбнуться звездному небу и вышибить себе мозги, чтобы поставить эффектную точку в конце этой постмодернистской элегии. Но отчего-то мне показалось, что слава – это не совсем то, к чему стремился мечтательный третьеклассник много-много лет назад. Должно быть что-то еще интересней, что-то еще азартней, что-то еще веселей, потому что мой старый список славой далеко не заканчивался. Друзьям Империи В детстве с моим другом Вовкой Карцевым, на краю обрыва перед плотиной, по колено в колючих лопухах, мы дали клятву служить Империи будущего. Дело происходило сразу после просмотра фантастического фильма в сельском клубе, а мы тогда поступили в первый класс. По окончании школы Вовка отравился одеколоном в подвале дома и умер, а выполнение миссии на какое-то время досталось одному мне. Перво-наперво я понял, что тема клятвы ради Империи будущего – субстанция деликатная, и обсуждать ее с дураками не стоит. У дураков сознание аквариумных рыбок: увиделись раз, два, три – и опять здравствуйте. Не умеют мыслить масштабно, отчего у них с личной жизнью всегда лажа и лица злые. Короче, дураки не в счет. Но вернемся к раннему периоду: в поисках новых видов энергии мы с Вовкой Карцевым подожгли трансформаторную будку и лишили на целый день электричества всю деревню. Хозяйки посетовали и разожгли печи, а чтобы даром кирпич не калить, решили испечь пироги с мясом и яйцом и маковые рулеты. Мужики от стресса похмелились у темного сельмага и принялись колоть дрова, а киномеханик дядя Толя – и борова заодно. Когда еще такой случай будет! Дядя Толя боялся колоть борова, а на шум Витька Дзюба с хутора пришел. Витька хохол был, и лихо скотину резал. В итоге гуляли всей деревней на площади у элеватора. Дядя Толя на гармошке играл, а потом главный бухгалтер Валентина Николаевна спела песню из кинофильма «Угрюм-река» – «Гляжу в озера синие». Это была первая большая победа Империи. Стоял сказочный зимний вечер. Через год, как не стало Вовки, я привлек в ряды первых людей Империи Петьку Гордеева. Он тоже с нами это кино смотрел, но в овраг не пошел, потому что писать не хотел. Ему было поручено стать летчиком-истребителем, дождаться, когда зарядят ядерные ракеты, и снести Эйфелеву башню вместе со всей Францией, чтобы французы не успели наших девок ничему плохому научить. Но и Петька Гордеев пал жертвой неумолимого рока. С отличием окончив школу и подобающие училища, он стал одним из лучших летчиков России, получил все возможные медали, приехал к маме в отпуск перед назначением и замерз на лавке у дома, когда со свадьбы из соседней деревни добирался. Присел покурить перед сном. Я вновь остался наедине с клятвой. Но теперь она стала еще и долгом перед павшими друзьями. Веру питает жертва. Кстати, о вере. Персонаж кинофильма сказал: «Верь в лучшее и заставь своими добрыми делами в это поверить остальных». Сказал – и полетел бомбить звездный линкор противника. Такая у нас вера. И поэтому клятва должна быть исполнена. Но как служить Империи, если ее нет? Только построить Империю! Я ребятам обещал. Причем построить в полном внутреннем соответствии с идеалами давно забытой киноленты про будущее. Но это по силам креативщику, оттюнингованному на заказ в звонкие девяностые, с ламповым бортовым компьютером и зеркалом заднего вида от Карла Цейса. Я сделаю так. Поставлю на самом большом стадионе самой большой страны мира белую пирамиду, взойду под барабаны на нее и расскажу людям о нашей с ребятами клятве и беспокойстве, связанном с ее реализацией. По моему сценарию люди должны на входе тихо разобрать «русские арафатки» в виде черных башлыков с вышитой цифрой 77, перейти на тариф «Доктрина», подписаться на услугу «Империум» и каждый день получать духовный инструктаж в виде электронной открытки: «Не заблуждайся, правда – это не существительное, правда – это глагол». По истечении двух-трех месяцев люди смогут самостоятельно декларировать свои гражданские позиции под эгидой общей мечты кто на что горазд. Одним из самых ранних воспоминаний детства их отпрысков станет ежедневная электронная открытка, приходящая на телефон родителей, и выражение родительских лиц при прочтении. Дети вырастут психически здоровее в семьях, где лица родителей будут излучать счастье. Иначе им придется бороться с сомнениями, а от этого нервы, а от нервов все остальное. Что нужно? Да, собственно, ничего не нужно, кроме факта, что на самом большом стадионе самой большой страны в мире будут говорить об Империи, – она состоится как презентация бездонной ролевой игры, призванной за десять лет сформировать у нас общество, которого по законам рыночной логики не может быть в принципе! Общество играющих в общую игру с нереально высокими сказочными задачами. Что может разочаровать это общество? И поскольку при отечественном воровстве и безыдейности альтернатив тоже ноль, рано или поздно должна победить наша концепция будущего, потому что мы верим в лучшее и доказываем это своими хорошими делами. Когда-нибудь с упоением я повторю эту фразу представителям крупного промышленного капитала. Но это уже потом. Сейчас напугать можно. На ближайшие десять лет, кажется, в старом обществе волнения и поиски выхода. Поскольку сама игра очевидно интернациональна, общественная польза от игры в Империю станет столь же очевидной, и мы шагнем в новый отсчет времени. Ведь я отлично помню сюжет фильма. Он хорошо заканчивается. Вовка с Петькой умерли недаром. Папа Это было у моря, где ажурная пена, Где встречается редко городской экипаж. Королева играла в башне замка Шопена, И, внимая Шопену, полюбил ее паж… (Любимое стихотворение моего отца) Движимый сентиментальным порывом, я посетил дом на Войковской, в котором когда-то жил и из которого ушел на своих ногах умирать в госпиталь мой отец – гвардии полковник Иван Иванович Охлобыстин, человек столь же противоречивый, сколь и героический. О детстве и юности своего отца я мог бы судить только по его личным воспоминаниям, но ими он со мной не делился. Я был последний сын. Кажется, я раздражал папу, во всяком случае, мною он явно тяготился, что никак не меняет моего благоговейного отношения к нему как отцу и личности. Первое знание о прошлом родителя я получил от среднего брата Николая, который тоже не испытывал ко мне симпатий и даже сумел пробудить во мне ответное чувство – равнодушие. Итак: в 20-х годах XX столетия, на заре авиации, папа со своим лучшим другом – абхазом хотели стать летчиками, но авиатехника тех времен не вызвала у них доверия, и они отправились в Военно-медицинскую академию им. Кирова (не уверен, что тогда она уже была им. Кирова, но неважно). Академию папа окончил с отличием, прослыл прекрасным хирургом и был командирован в медсанчасть при штабе маршала Тухачевского. Тот привил ему вкус к Бетховену и заочно, по переписке, познакомил с Шарлем де Голлем. От этого интеллигентного человека папа уехал служить в Особую Дальневосточную армию под командованием одного из членов Специального судебного присутствия – маршала Блюхера, приговорившего маршала Тухачевского к смертной казни за шпионаж в пользу Германии. Закономерно, что и сам Василий Константинович Блюхер через год был приговорен к той же мере наказания, но уже за шпионаж в пользу Японии. Видимо, встревоженный частой сменой руководства и отсутствием наверху здорового революционного азарта, папа уехал воевать в Испанию, где познакомился со своим будущим командиром – генералом Родимцевым. С ним они бились за Сталинград. Воспоминание детства: окончательно выйдя в отставку, папа нанялся судовым врачом на гражданское судно, ходившее туристическим маршрутом Москва – Астрахань. Иногда он брал меня с собой. Именно там, первый раз взойдя на корабль, я понял, что, скорее всего, рожден для роскоши. Затянутые бордовым бархатом стены и надраенные медные поручни раз и навсегда сориентировали мой вкус на чувственные эталоны Ренессанса. Что до папы, так он активно ухаживал за буфетчицами, ночами воровал со мной тараньку, которую доверчивые матросы оставляли сушиться на корме. И обожал экскурсии. Только никогда не выходил в Волгограде. Меня он отправлял в город со старпомом, а сам оставался пить коньяк в судовом буфете. Видимо, ему было что вспомнить. Генерал Родимцев в своей книге описывает папу так: «Пробираясь меж окопами, я встретил начальника санитарной службы Ивана Охлобыстина. Мне очень нравился характер этого человека: он никогда не унывал». То есть начальство документально признавало, что папа был практикующий оптимист. Во время ведения боевых действий это спорное в мирных условиях качество является одним из неопровержимых доказательств отваги. И это с учетом того, что сам Родимцев, сверх остальных заслуг, для поддержания боевого духа имел привычку время от времени вместе со старшим офицерским составом лично ходить в рукопашную, чем приводил в ужас холеных тыловых душегубов из Особого отдела, за что генерал находился под их неусыпным вниманием. Как-то во время очередной волны репрессий были арестованы несколько сотрудников госпиталя, который возглавлял папа, к тому времени уже полковник и кавалер ордена Ленина. Ждал «Героя», но не выдержали нервы, и, облачившись в парадный мундир, папа напился вдрызг спирта, принял, не раздеваясь, в солдатской бане душ и явился на доклад к Родимцеву, угрожая ординарцам генерала табельным оружием. Врачей отпустили, «Героя» не дали. Сам папа саркастически называл это происшествие «подвигом Ипполита», видимо, имея в виду эпизод из фильма «Ирония судьбы, или С легким паром!». Несколькими годами позже родитель вернул долг обидчикам личным присутствием на казни Берии, по долгу врача призванный констатировать смерть этого упыря. Хотя даже в этих драматических обстоятельствах папа проявил благородство, милосердно предложив осужденному посетить перед расстрелом туалет, чего тот не сделал и во время казни обильно облегчился в брюки, смешав кровь советского офицера с мочой. Перед войной папа женился на прекрасной одесситке, главном редакторе прогрессивного журнала «Знамя» (или «Заря» – неважно) Анастасии Зорич. Она родила ему двух детей: Олю и Лешу. Поводом к разрыву с красавицей Анастасией стал отъезд папы на очередную войну в Корею. Оля и Леша ко мне относились с интересом, но без участия. Ныне Оля коротает дни в Новой Зеландии, а след старшего брата теряется где-то в портовых кабаках Кейптауна, куда его занесла судьба преподавателя Одесского мореходного училища. Кто родил папе Колю, я не знаю, а меня родила моя мама – девятнадцатилетняя деревенская девушка, в летнее время работавшая секретарем главного врача профилактория – моего папы, мужчины 1905 года рождения. Через пять лет, словно очнувшись от наваждения, мама от папы сбежала в общежитие, а я поехал до четвертого класса жить к бабушке. Папа еще раз женился на женщине, имени которой так никто из семьи и не узнал. Потом хотел жениться вновь, но умер. Последние годы внешне он походил на Мелькиадеса из «Ста лет одиночества» и действительно, по-настоящему был одинок и жалок. Несколько раз добросердечные прохожие принимали отца, сидящего на лавочке у подъезда своего дома, за нищего и подавали ему мелкие монетки. Папу это дико забавляло. Ко времени моей относительной умственной зрелости он находился в стадии активного биологического распада, что, впрочем, не сказывалось на его блистательном интеллекте и царственной самодостаточности. За месяц до своего отбытия в приемный покой госпиталя им. Бурденко папа поинтересовался, люблю ли я золото. «Очень», – честно признался я. Тогда папа залез рукой себе в рот, выломал оттуда два зуба в золотых коронках и протянул мне. Да, еще он отсчитал мне четырнадцать рублей на оплату обряда Святого Крещения в церкви Всех Святых, находящейся неподалеку от станции метро «Сокол». Ему, убежденному коммунисту, импонировали мои идеалистические настроения. Вот, собственно, и все, что я могу рассказать о своем отце. Все остальное относится более к области предположений и обрывочных детских воспоминаний: редкие прогулки по заснеженному лесу, подаренный на семилетие нож, привезенный им в 1959 году из Лаоса, книга «Тайна океана» и украденная им у меня коллекция конфетных фантиков. Что еще: папа не имел ни одной слабости, кроме женщин и войны, вел аскетичный образ жизни, не интересовался судьбами своих детей, говорил на пяти языках, обожал поэзию Серебряного века, дружил с артистом Черкасовым и считал Солженицына предателем, а ядерную войну – единственным способом достижения мирового процветания. За репринтное издание «Мастера и Маргариты» я ему клятвенно обещал, что, если ненароком окажусь у «ядерной кнопки», то гарантированно использую выпавший мне шанс, а если не окажусь, то возьму такое обещание у своих детей, которых я должен иметь, как он, не менее пяти. А еще на папиных похоронах я решил, что навещу его могилу в день своего пятидесятилетия. Чтобы не беспокоить по пустякам. Осталось семь лет. Удивительно, сколь сумбурно звучат воспоминания о таком особенном человеке, как мой отец. Но попробуй я воспользоваться своими литературными навыками и придай этой истории определенную форму, бесследно исчез бы всякий намек на его подлинную индивидуальность. Мой романтический променад к дому отца закончился случайной встречей с древней старушкой, живущей в этом же доме. На вопрос, помнит ли она полковника Охлобыстина из 27-й квартиры, старушка ответила, что в 27-й квартире на пятом этаже такой человек никогда не жил, а жил там всегда некто Седов. Вот так вот: еще одну жизнь слизнула незаметно набежавшая волна времени и безвозвратно унесла за собой в море небытия. И это восхитительно! Пилюли Кто не лечится, тот и не болеет. (Папа) Когда-то мой папа настойчиво рекомендовал мне обратить внимание на медицину. Военный хирург, прошедший три войны, небезосновательно предполагал пробуждение во мне рано или поздно интереса к тайнам жизнедеятельности человеческого организма с последующим присоединением к армии врачей-флагеллантов, столетиями ведущей ожесточенную схватку со смертью не на жизнь, а на вышеупомянутую. Ах, как же глуп и самонадеян я был тогда, что пренебрег его рекомендациями во имя будущей душевной тщеты и умственных разочарований! На фоне моих юношеских прожектов его предложение звучало несерьезно и неоправданно аскетично. Но откуда мне, честолюбивому семикласснику, воспитанному бабушкой и пионерскими лагерями, было знать, что по истечении тридцати лет мое сердце будет взволнованно сжиматься каждый раз при виде аптечных витрин и любой медицинской атрибутики, а самыми увлекательными беседами станут беседы с врачами? К сожалению, инициировать эти беседы приходится, большей частью ссылаясь на интерес к собственному здоровью, которое, признаться, совсем меня не интересует в силу врожденного фатализма и приятия Промысла Божьего, милостивого и целесообразного. Но сколь упоительно мелодично звучат медицинские термины и сколь величественна геометрия прохладного хирургического инструмента, и даже характерный хруст вспарываемой этим инструментом живой плоти не в состоянии омрачить общего впечатления… Что поделаешь, наша жизнь так умилительно скоротечна, что рассчитывать на реализацию еще и в медицине мне не приходится. Остаются только сплетни у аптечных прилавков, чтение справочников по клинической психиатрии и пожирание «на интерес» пищевых добавок. Их океан, и большую часть из них придумали люди более предприимчивые, нежели компетентные. Полагаясь на личный опыт, с присущей мне аристократической простотой смею утверждать, что среди всего представленного на витрине среднестатистической аптеки товара с трудом наберется десяток наименований препаратов, в полной мере соответствующих приложенным к ним инструкциям. Среди них: мелатонин, гинкго билоба, омега?3, йодомарин и пантогематоген. От мелатонина засыпаешь, гинкго билоба и йодомарин освежают мозг, омега?3 придает потрохам приятную упругость, а пантогематоген укрепляет суставы. Венчает список мультивитаминная пилюля, на данное время лучше «Витрум». Да желтые с переходом в сепию солнцезащитные очки. Они предохраняют от депрессии, которая гарантирована вечно молочным небосклоном над столицей. О! Чуть не забыл: максимум движения, минимум свободного времени и декларативная неформальность во внешнем виде. Неформал по определению стоик, а это очень отвлекает от самокопания, что в свою очередь служит профилактикой великого множества неисцелимых недугов. Самые здоровые люди – на войне, за исключением атак и авианалетов. Крайне искусительны транквилизаторы и антидепрессанты, но их сложно доставать, они исключают алкоголь и тянут в петлю. Был у меня клинический опыт ознакомления со всем спектром популярных успокоительных пилюль. Году этак в 97-м мне пришлось дважды гореть в самолете, после чего у меня появилась устойчивая неприязнь к путешествиям в «железных птицах». А летать было необходимо: я тогда «шабашил» на ОБСЕ и каждый месяц таскался в Европу. За неимением лучшего я поначалу крепко выпивал перед вылетом, но вскоре понял, что так лишусь печени и здравого смысла, плюс меня бесконечно раздражала постоянная беготня по малой нужде. Тогда я пошел к своему старинному другу Мише М., который в свободное от борьбы за легализацию легких наркотиков время возглавлял психоневрологическое отделение в одной из московских больниц.