— Понимаю, что неудобно навязывать вам сугубо семейные проблемы, — заметил новый знакомый извиняющимся тоном. — Отнеситесь к письму с профессиональной точки зрения. Признаюсь, уже несколько лет хочу кому-то рассказать об этом. — Польщен вашим доверием, — ответил я. — И чрезвычайно заинтересован этой историей. — Отец отличался почти болезненной любовью к правде, а еще он всегда был педантично точен. Поэтому можно целиком и полностью доверять его словам о надежде на скорую встречу с матушкой, равно как об отсутствии чего-то постыдного в темной комнате. — Так что же там может быть? — воскликнул я. — Ни я, ни матушка не имели ни малейшего представления. Мы в точности выполнили указания: запечатали дверь и так оставили. После исчезновения супруга матушка прожила еще пять лет, хотя доктора пророчили, что долго она не протянет: болезнь сердца стремительно прогрессировала. В течение первых нескольких месяцев она получила от отца два письма — оба с парижской печатью, но без обратного адреса. Послания были очень короткими и говорили все о том же: что скоро они встретятся, так что беспокоиться не о чем. Потом наступило молчание, продолжавшееся до самой ее смерти. А после похорон я получил письмо настолько личного свойства, что не осмелюсь вам показать. Отец попросил не думать о нем дурно, дал немало добрых советов и в заключение заверил, что теперь печать на двери темной комнаты уже далеко не так важна, как при жизни матушки. Однако то, что там находится, может причинить боль другим людям, а потому он считает, что печать лучше снять после того, как мне исполнится двадцать один год. Как известно, время — лучший лекарь и самый справедливый судья. А до той поры отец поручил мне охранять комнату. Вот, теперь вы хорошо понимаете, почему, несмотря на бедность, я не имею права ни продать, ни сдать огромный дом. — Но вы можете его заложить и получить ссуду под недвижимость. — Отец уже заложил. — Ничего не скажешь, ситуация крайне необычная. — Нам с матушкой пришлось понемногу распродать мебель и уволить слуг. Так что, как видите, теперь я живу без всякой помощи, вот в этой маленькой комнате. Но мне осталось всего два месяца. — Что вы имеете в виду? — Через два месяца я достигну совершеннолетия. И тогда первым делом открою комнату, а вторым — избавлюсь от дома. — Но почему же отец продолжал скрываться, когда инвестиции восстановились и начали снова приносить прибыль? — Наверное, умер. — Вы сказали, что до отъезда из страны он не нарушил закона? — Ни разу. — А почему не взял с собой матушку? — Не знаю. — Почему скрывал адрес? — Тоже не знаю. — Почему не приехал даже на похороны жены? — Опять-таки не знаю. — Мой дорогой сэр, — заключил я. — Если позволите говорить с искренностью профессионального консультанта, то замечу, что ваш отец наверняка имел самые серьезные причины для отъезда из страны. А если обвинений против него никто не выдвинул, то сам он, несомненно, считал, что обвинения возможны, и боялся предстать перед законом. Полагаю, такое объяснение очевидно. Как же еще можно понимать совокупность фактов? Собеседник не смог согласиться с моим мнением. — Вы, мистер Олдер, не имели чести быть знакомым с моим отцом, — возразил он ледяным тоном. — Когда он нас покинул, я был ребенком, однако всегда видел в нем идеального человека. Единственными его недостатками были чувствительность и бескорыстие. Отца глубоко ранило, что кто-то мог потерять деньги из-за него. Он обладал исключительным чувством чести, а потому любая версия его исчезновения, противоречащая данному факту, ошибочна. Мне было приятно видеть такую преданность этого юноши отцу, и все-таки я понимал, что факты свидетельствуют об ином, а сын оценивает ситуацию необъективно. — Я говорю только то, что увидел со стороны, — ответил я в свое оправдание. — А теперь должен вас покинуть, потому что уже поздно, а мне предстоит долгий путь. Но ваша история кажется настолько интересной, что буду рад узнать продолжение. — Оставьте свою визитную карточку, — попросил собеседник, и на этом, пожелав доброй ночи, я удалился. Некоторое время не поступало никаких известий, и я уже было начал бояться, что все это окажется одним из тех мимолетных впечатлений, которые исчезают из поля зрения, оставляя после себя лишь надежду или подозрение. Но вот однажды в контору на Эбчерч-лейн принесли визитную карточку мистера Дж. Г. Персиваля, и служащий пригласил в комнату невысокого сухого человека лет пятидесяти с удивительно ясными глазами. — Полагаю, сэр, — заговорил посетитель, — что мой молодой друг, мистер Феликс Стэннифорд, упоминал обо мне? — Разумеется, — подтвердил я. — Прекрасно это помню. — Насколько могу судить, он беседовал с вами об обстоятельствах, связанных с исчезновением моего бывшего работодателя, мистера Станислава Стэннифорда, и существованием в его бывшем особняке запечатанной комнаты. — Совершенно верно. — И вы выразили заинтересованность в этом деле. — Чрезвычайную заинтересованность. — Вам известно, что мистер Стэннифорд разрешил снять печать в день совершеннолетия сына? — Отлично известно. — Так вот, сегодня молодому человеку исполнился двадцать один год. — Вы открыли комнату? — нетерпеливо спросил я. — Пока нет, сэр, — серьезно ответил мистер Персиваль. — Есть веские основания считать, что печать лучше снять в присутствии свидетелей. Вы юрист и знакомы с фактами. Готовы ли присутствовать при упомянутом действии? — Несомненно. — Днем вы заняты, да и я тоже. Может быть, встретимся в доме в девять часов вечера? — С удовольствием приду. — В таком случае мы будем ждать вас. А пока до свидания. Мистер Персиваль церемонно поклонился и ушел. Вечером я не переставал искать разумное объяснение тайны, которую нам предстояло раскрыть. Мистер Персиваль и молодой хозяин дома ждали меня в маленькой комнате. Я ничуть не удивился, увидев Феликса Стэннифорда бледным и нервным, однако меня поразило, что маленький сухощавый обитатель Сити пребывал в состоянии крайнего возбуждения, хотя и пытался скрыть эти чувства. Щеки его пылали, руки то и дело дергались, а сам он не мог ни секунды устоять на месте. Хозяин дома встретил меня тепло и неоднократно поблагодарил за согласие прийти. — Теперь, Персиваль, — обратился он к старшему другу, — полагаю, больше нет препятствий к тому, чтобы без промедления заняться делом? Буду рад поскорее его закончить. Банковский служащий взял лампу и первым пошел по длинному коридору. Перед дверью он остановился, а его руки дрожали так, что свет прыгал по высоким пустым стенам. — Мистер Стэннифорд, — проговорил он срывающимся голосом, — надеюсь, вы приготовились к тому, что за дверью вас может ожидать нечто шокирующее. — Но что же там может быть, Персиваль? — удивился Феликс. — Вы просто меня запугиваете. — Нет, мистер Стэннифорд. Но хочу, чтобы вы приготовились… держать себя в руках… не позволять себе… Между короткими рваными фразами он судорожно облизывал пересохшие губы, и внезапно я совершенно ясно понял — будто он сам мне сказал, — что Персиваль точно знает, что скрывается за запечатанной дверью, и это — нечто ужасное. — Вот ключи, мистер Стэннифорд, но помните о моем предупреждении! Персиваль держал в руке тяжелую связку ключей, и Феликс нетерпеливо их выхватил, после чего ножом поддел выцветшую печать и освободил замочную скважину. Свет по-прежнему дрожал, поэтому я забрал у Персиваля лампу и поднес ее поближе, а Феликс тем временем пробовал ключ за ключом. Наконец, один из них повернулся в замке, дверь распахнулась, он шагнул в комнату и с криком ужаса без чувств рухнул к нашим ногам. Если бы я не прислушался к предупреждениям и не подготовился к какому-то страшному зрелищу, то, несомненно, выронил бы лампу. Пустая комната без окон была приспособлена под фотолабораторию с раковиной и краном на одной из стен. На полке стояли бутылки и мензурки, а воздух наполнял тяжелый специфический запах смеси химической и органической материи. Прямо перед нами стоял стол, а за ним, спиной к двери, в позе пишущего сидел человек. В полутьме облик и поза выглядели естественными — такими же, как в жизни, однако, когда на него упал свет, от ужаса волосы на моей голове встали дыбом: шея сидевшего за столом покойника почернела и высохла, став не толще моего запястья. Желтая пыль покрывала его толстым слоем, лежала на волосах, плечах, сморщенных, лимонного цвета руках. Голова упала на грудь, а перо застыло на потемневшем листе бумаги. — Мой бедный хозяин! Мой бедный, бедный хозяин! — со слезами воскликнул мистер Персиваль. — Что? — изумился я. — Это и есть мистер Станислав Стэннифорд? — Вот так он просидел здесь целых семь лет. О, зачем же он это сделал? Ведь я уговаривал, умолял, стоял на коленях, но он все-таки поступил по-своему. Смотрите, на столе лежит ключ. Он заперся изнутри. И что-то написал. Надо прочитать. — Да-да. Возьмите письмо и давайте поскорее уйдем отсюда. Воздух ядовитый. Пойдемте, Стэннифорд, пойдемте! Мы схватили молодого хозяина под руки и повели — точнее, потащили — обратно в его комнату. — Это же отец! — вскричал Феликс, едва придя в себя. — Сидит там мертвый. Вы знали, Персиваль! Вы же это имели в виду, когда предупреждали меня! — Да, мистер Стэннифорд, я знал с самого начала. Все время старательно изображал неведенье, но чувствовал себя отвратительно. Целых семь лет знал, что ваш отец скрывается в этой комнате… мертвым. — Знали, но не сказали! — Не сердитесь на меня, мистер Стэннифорд, сэр! Проявите милосердие к тому, кому досталась трудная роль. — Голова кружится. Не могу поверить! Феликс с трудом поднялся и налил себе бренди. — А как же письма матушке и мне? Неужели поддельные? — Нет, сэр. Хозяин написал их, запечатал, обозначил адрес и отдал мне с указанием отправить. Я в точности исполнил все его пожелания. Он был моим работодателем, и я неизменно подчинялся каждому его слову. Бренди немного укрепило расшатанные нервы молодого человека. — Расскажите все, что знаете. Теперь я смогу это выдержать, — потребовал он.