— Приеду. Проверю. Спать топай. Сделав глубокий вдох, советую: — Валидол захвати. Дернув подъездную дверь, захожу внутрь и обессиленно тащусь к лифту. На подкорке… яркие зеленые глаза мужчины, о котором… уже полгода мечтаю перед сном. И во время. И который… для меня слишком взрослый, чтобы я вообще хоть как-то могла его потянуть. Я даже не знаю, о чем с ним можно говорить. Дольше семи секунд. Войдя в квартиру, плюхаюсь на пол. Я и о себе-то ничерта не знаю. Кто я? Где я? Зачем? — Чтобы было, — мертвым голосом цитирую своего придурошного брата. Глава 7. Люба — Ты куда в субботу делась-то? Касьянов рвал и метал. — Голова заболела, — вру, увеличивая резкость на своем микроскопе. Моя субботняя попытка расстаться с девственностью была очень неудачной. Сдаваться я не планирую, но… это будет не Касьянов. И… это будет не в квартире, где за стеной толпа народу бочками пьет пиво и гогочет так, что с потолка сыпется штукатурка. Вспоминать все это не хочется. Его руки у себя на груди и под юбкой. Его поцелуи. Пипетка валится из рук, когда вспоминаю его тяжелое тело на своем. Он сказал, что я… деревянная. И безынициативная. Придурок. Мы месяц встречались, как я могла этого не заметить? Это все моя дурацкая потребность в ком-то. Я настоящая дремучая дура, но больше всего в жизни мечтаю влюбиться, и желательно взаимно. Эта придурь особенно прогрессирует с тех пор, как бабуля умерла, и теперь мы с Глебом круглые сироты. И хотя он сует свой нос в мою жизнь постоянно, это не изменит того, что однажды он… женится, детей заведет. И тогда я останусь одна. Я останусь одна до старости, потому что все мои парни сбегают от меня через месяц без объяснения причин. Их было три. Четыре, если учитывать Касьянова, но от него я сбежала сама, так что не считается. — Пф-ф-ф… — выдыхаю обреченно. В моих пробирках такой бардак, что хочется биться головой о стену. — Дай глянуть, — склоняется над микроскопом Лена, одногруппница. — Н-да, подруга, — тянет она, отстраняясь. — У меня дела получше будут. Срываю с ладоней лабораторные перчатки и бросаю их в корзину. На этой неделе мне как будто трепанировали мозг, иначе я не могу объяснить его стойкое нежелание работать. В нем слишком тесно, потому что там уже два дня… все мысли только о том, что я, кажется, влюбилась, как и планировала, но только это… вообще не взаимно. Человек, в которого я влюбилась, старше меня на восемь лет, он мой преподаватель и он не помнит ни меня саму, ни моего имени, ни даже того, что уже две недели является моим дипломным руководителем! Нужно отдать должное тому, что мы с ним по этому поводу еще не встречались, но это ведь не мудрено, его же целый месяц где-то носило. Наверное, занимался своей женой — ослепительной блондинкой, которая болталась у него на шее на фоне мальдивского песка и шести кубиков его пресса, белозубой улыбки и его развеселых зеленых глаз. Судя по тому фото, медовый месяц удался. Здесь мой мозг отрывается по полной. Лепит картинки, одна другой краше. Вздохнув, грустно улыбаюсь. Разумеется я не рассчитывала на то, что он женится на мне, но я надеялась, что с фантазией у него будет получше. И, судя по всему, я абсолютно точно не в его вкусе, зато он… Господи. Он в моем. У меня даже от голоса его мурашки. Он ужасно умный и он защитил диссертацию, хотя ему даже тридцати еще нет. И то, как он посмотрел на меня там, в травмотологичке… это было так очевидно, хотя Романову Александру Андреевичу даже говорить ничего не пришлось. Я не в его вкусе. Прямо здесь и сейчас решаю его забыть. Его голос, улыбку, широкие плечи и спокойный взгляд, дурацкий хвост на макушке, в который он собрал свои немного вьющиеся волосы и чуть не лишил меня этим чувств. Потому что ему чертовски идет. Как и темная щетина на идеальном подбородке. И прежде всего я забуду его тренированное идеальное тело. Все его мышцы, которые отлично видно даже когда он в пиджаке и рубашке, не говоря уже о тренировочных термолосинах. Он развелся. Кажется с месяц назад, об этом уже весь факультет знает. Лично я планирую выйти замуж раз и навсегда. Кто угодно может считать это максимализмом, но я свою семью именно так и вижу. Один раз и… на всю жизнь. Пихнув ногой корзину, задвигаю ее под стол и, крутанувшись на стуле, отупело смотрю в окно. За ним темно и омерзительно холодно, я даже подумываю о том, чтобы не идти сегодня в бассейн. Плаваю я все равно, как курица, но Глеб откуда-то притащил абонемент в элитный спортзал, который отсеивает клиентуру ненормальными ценами на услуги, поэтому клиентура у них — мажоры, мажорки и прочий народ, который готов в два раза переплачивать, лишь бы на соседней беговой дорожке с тобой бежал не какой-то там слесарь, а генеральный директор фирмы, в которой этот слесарь работает. — Закроешь сама? — идет Лена к своему столу, скрипя кедами по линолеуму. В лаборатории универа нас осталось двое, потому что ни у нее, ни у меня, белки так и не приобрели те свойства, которые позволили бы нам обеим получить через две недели зачет. — Угу… — отвечаю, продолжая бессмысленно пялиться в окно. — Люба! Подскакиваю на стуле, обернувшись. — Я говорю «ушла», — закатывает Лена глаза. — Пока, — вздыхаю, вытягивая перед собой ногу и поправляя черные толстые колготки. Возвращаться сейчас домой нет никакого желания, поэтому достаю из под стола свою спортивную сумку и тащусь к вешалке, распуская по дороге волосы. Глава 8. Люба — Из-вини-те… — вваливается в автобус пожилой мужчина с елкой и маленьким мальчиком в зеленом комбинезоне. Жмусь к поручню, закрываясь рукой от колючих веток, которые лезут прямо в лицо. Моя спортивная сумка съезжает с плеча. — Алеша, — выдыхает мужчина. — Проходи, давай-давай… Карапуз карабкается на верхнюю ступеньку и, плюнув на елку, хватаю его за капюшон до того, как он, не дай Бог, оттуда упадет! Иголки царапают щеку. Жмурюсь, пища: — О-о-й… — Да что ж такое! — восклицает мужчина. — Да помогите ему, молодежь! — женский голос за спиной. — Чего смотрите! Через секунду мне становится легче дышать, и я кажется сохранила свои глаза целыми и невредимыми. Два промоутера-снеговика в белых ватных костюмах пристраивают елку у противоположной стены, и двери с шипением закрываются. Отряхиваю грудь и поправляю шапку, глядя вниз на маленького Алешу. Он хлопает глазами, осматривая мою белую лохматую шубу из искусственного меха, и спрашивает: — Снегуочка? — Угу… — рассматриваю его румяные детские щеки. Я мечтаю о своем Алеше. В последнее время это стало какой-то навязчивой идеей. Так хочется прижать к себе что-то вот такое же — маленькое и родное. Но эти мысли постоянно омрачает другая — я и о себе-то толком позаботиться не могу. Я бы никогда не призналась, но если бы не Глеб, я бы наверное пропала. У меня нет «зубов». Так мой брат говорит. Почему-то он предпочитает вытаскивать наружу только мои отрицательные качества, вроде «ты наивная, капец» или «просто научись прогибать людей. Пока не попробуешь один раз, не поймешь, как это работает». Я не знаю, откуда у людей берутся те самые «зубы». В детстве мне никто не посчитал нужным о них рассказать, а без них, судя по всему, в этой жизни далеко не уедешь, и если бы я хоть одному своему знакомому рассказала о своих «материнских» фантазиях, они бы покрутили пальцем у виска. При чем не у своего, а прямо у моего. Просто в моей голове фантики и бантики. Так мой брат считает, и здесь я с ним согласна. — Спасибо… — отодвигает мужчина норковую шапку и промакивает лоб квадратиком носового платка. — Поблагодари девушку, — обращается он к мальчику. — Спасибо, — звонко объявляет тот. Дотянувшись до кнопки, щелкаю по ней пальцами, требуя себе остановку. Сойдя с автобуса, чертыхаюсь, забрасывая на плечо сумку и пытаясь отрыть в кармане шубы телефон. — Да? — отвечаю, стянув с руки розовую варежку. — Я не понял, — с претензией заявляет Глеб. — Почему подробности твоих субботних похождений я узнаю из телека?