– Не могу, Екатерина. Не сегодня. Когда мы запустим процесс, все будет иначе. Но сейчас у меня просто нет времени – слишком много дел требуют моего участия. И я не принадлежу к их числу. – Вы будете по мне скучать? – с простодушной прямотой спросила я. – Будете скучать хоть немножко? Генрих удивился: – Разумеется. Вы ведь жена, о которой я всегда мечтал. – Очень на это надеюсь, – отозвалась я. – Так оно и есть, можете не сомневаться. Поцелуй в губы, нежная улыбка, грациозный поклон, совершенно не сочетавшийся с его домашним халатом, – и Генрих оставил меня, а я мысленно ухватилась за его уверения. И тут мне в голову пришла мысль, вероятно, естественная для женщины: а ведь у Генриха, такого красивого и могущественного, наверняка есть любовница! Может быть, из моей постели он отправляется прямиком в объятия какой-нибудь дворцовой служанки, соблазнившей его острым умом и томными ласками? Но всерьез я так не думала; у меня не было мирских соперниц. Мне приходилось бороться с предопределенными Господом обязательствами перед Англией и стремлением Генриха сделать свою страну доминирующим государством Европы. Вот в этом-то противоборстве мне вряд ли удастся одержать победу. «Пресвятая Дева, смилуйся надо мной!» – горячо, как никогда в жизни, молилась я, стоя на коленях на своей prie-dieu. Если я рожу мужу наследника, которого он так желает, Генрих признает меня частью своей мечты о светлом будущем, а не тяжким бременем, которое он вынужден нести на плечах, с облегчением сбрасывая порой, если это продиктовано текущей необходимостью. – Как женщине завести ребенка? – спросила я. Хваленая настойка Алисиного златоцвета девичьего не действовала. – Что мне сделать, чтобы забеременеть? Ответом стал целый набор всевозможных комбинаций из удивленно поднятых бровей и округленных губ. Молитвы – это, конечно, хорошо, но я понимала, что мне необходим совет из других источников. Я уже морально созрела для этого. В группе моих буднично одетых придворных дам, в приближении вечера вышивавших или читавших, повисло молчание. Я что, шокировала их? Королеве Англии не к лицу задавать столь интимные вопросы? Я почувствовала, что мучительно краснею, но необходимость действовать оказалась сильнее стыда. Они – придворные дамы – держались со мной, как правило, холодно, после того как мы оказались в родной для них milieu[20]. Знакомые со всеми нюансами церемонных правил поведения при дворе и чувствующие себя здесь в своей стихии, они, полагаю, презирали меня за полнейшее отсутствие апломба. Относясь ко мне по большей части уважительно – ведь они не могли опуститься до того, чтобы проявить непочтение к супруге короля, – придворные дамы не испытывали теплых чувств к своей госпоже-иностранке. Я обнаружила, что мне тяжело их понять. У меня не было подруг. Не умея заводить друзей, я просто не обладала соответствующим опытом, который можно было бы использовать при дворе, чтобы завоевать симпатии придворных. Но дело не терпело отлагательств. Я нуждалась в совете. Мэг поджала губы. – У вас, несомненно, очень узкие бедра, миледи. Из-за этого вам, возможно, будет трудно рожать. Мои руки сжались в кулаки – впрочем, в надежном укрытии мягких шелковых юбок. Так, значит, это я виновата в том, что не могу зачать ребенка? Возможно, так оно и было, однако я уловила нотку презрения к моей несостоятельности, прозвучавшую в этой тщательно продуманной фразе. – Со стороны Его Величества проблем нет, миледи, – заметила Беатрис. Им, разумеется, хорошо было известно, как часто Генрих приходит в мою спальню. – Да. – Я покраснела еще сильнее. Тут слово взяла Джоан, самая молодая и самая добрая из моих придворных дам. – Моя сестра говорит, что, если растереть высушенные яички дикого кабана в порошок, смешать его с вином и выпить, это даст великолепные результаты. – У нас есть яички дикого кабана? – упавшим голосом поинтересовалась я; лишенная присутствия духа таким советом, я услышала свой вопрос как бы со стороны. Наступило молчание. После долгой паузы дамы вдруг дружно прыснули от смеха, причем отнюдь не доброго. Мне показалось, что они смотрят на меня с жалостью, даже когда Алиса пожурила их и призвала к порядку. – Я слыхала об этой панацее, Джоан, но тут это никак не поможет. Разве что вы сами отправитесь в лес, чтобы убить дикого кабана. Кстати, можете прихватить с собой Беатрис: ее язвительный взгляд свалит вепря с расстояния в двадцать шагов. Нет, думаю, у нас есть вариант получше. Если, миледи, вы будете носить в себе грецкий орех в скорлупе, это укрепит вашу матку и увеличит способность к деторождению. – А если принимать грецкие орехи в пищу, можно излечить безумие. Я застыла на месте; от такого неожиданного оскорбления моя пылающая кожа стала вдруг холодной и бледной. От этой нападки со стороны Сесилии меня пронзила боль. Неужели они намеренно проявляют жестокость? Я резко обернулась к придворной даме, приготовившись защищать своего отца. – Перестаньте, Сесилия! – пришла мне на помощь Беатрис. – Ваши манеры крайне далеки от тех, которые хотела бы видеть ваша матушка. Предлагаю вам прочесть полный розарий до обеда и помолиться Деве Марии с просьбой даровать вам смирение. Ко мне же обратилась Алиса с выражением сочувствия на лице: – Мы вложим вам в рукава листья polygonum bistorta[21]. А если, миледи, вы к тому же поедите семян цветка Helianthus[22]… – А еще вы, Сесилия, можете помолиться о том, чтобы слабоумие никогда не коснулось членов вашей семьи, – продолжала между тем Беатрис назидательные упреки в адрес дерзкой придворной дамы. Но я-то знала, что Беатрис предана не столько мне, сколько Генриху и пока еще не зачатому наследнику престола. – Простите меня, миледи. – Сесилия смиренно потупила взор. – Благодарю вас, – сказала я Алисе, после чего с чувством собственного достоинства улыбнулась Беатрис. – Это все молодость, – утешила меня Алиса, а потом строго добавила: – Но этой стае кудахчущих квочек следовало бы быть поумнее; нехорошо насмехаться над женщиной в столь непростом положении. Однако леди, к которым были обращены эти слова, после такого выговора лишь презрительно фыркали и смеялись по углам, даже несмотря на то, что знали – я все прекрасно слышу. Нет, я так и не подружилась со своими придворными дамами. По-моему, я догнала Генриха в Лестере. А может быть, это произошло в Йорке. Или даже в Беверли. Хотя, возможно, я и не заезжала в Беверли – трудно сказать. Помню только, что муж тепло встретил меня, заключил в объятья и вынес на руках из паланкина. А вот потом города слились для меня воедино; города, которых я не знала и не запомнила, где местные жители толпами выходили на улицы, чтобы приветствовать нас, где для нас устраивали пиршества, всячески развлекали, делали щедрые подарки из золота и серебра. Все были очень рады видеть своего столь долго отсутствовавшего короля и принимать его у себя. Ну, и его новую французскую жену тоже, разумеется. Генрих продолжал пребывать в прекрасном настроении; отвечая на уверения в преданности милостивой речью, он вслед за этим требовал уплаты налогов и подкрепления ресурсами на возобновление войны. Я хорошо понимала ход его мыслей. Да и как мне было этого не знать, ведь нас сопровождали целые ящики различных документов, погруженные на повозки, которые громыхали в хвосте королевского кортежа? Но Генрих лишь улыбался и учтиво мне кланялся, не забывая исправно желать доброго утра и справляться о моем здоровье. После того как ему не удалось воплотить в жизнь свои мечты в последнюю ночь в лондонском Тауэре, он посещал мою постель с завидной регулярностью; желание заиметь наследника пересиливало даже интерес к казначейским свиткам. Муж успокаивал меня нежными поцелуями и галантным обращением, и наши отношения казались мне гармоничными как никогда прежде. – Я горжусь вами, Екатерина, – не раз говорил мне Генрих, когда я помогала ему очаровывать жителей какого-нибудь городка, побуждая их пополнить королевскую казну. – И меня это весьма радует, – отвечала я. Генрих целовал меня в губы: – Я знал, что вы станете мне прекрасной женой. В ответ на это мое сердце приятно трепетало в груди. Вот она, та самая близость, которой я искала. Когда Генрих нашел время на то, чтобы лично сопроводить меня по улицам Йорка в величественный кафедральный собор, я была счастлива и не могла поверить столь щедрому подарку судьбы. Генрих был снисходителен, и я расслабилась, когда он, сжимая мою руку, представлял меня как свою «несравненную жену». Однако в Беверли – а может быть, это было в Йорке? – с ним случилась тревожная, пугающая перемена. И я точно помню миг, когда это произошло. Мы только что поселились в очередных апартаментах с холодными неуютными комнатами в здании, принадлежащем церкви; почту принесли на рассвете, пока мы завтракали, закончив пост после мессы. В этом не было ничего необычного, и ничто не отвлекало моего внимания от мыслей о предстоящем двухчасовом театральном представлении, устраиваемом местными ремесленниками. Там будет Ной во время Великого потопа и полный набор спасаемых им животных – а если и не полный, то зверей должно быть все-таки немало; изображать их должны были одетые в маски дети членов городской гильдии ремесленников. Генрих открывал письма; одной рукой он ловко управлялся с хлебом и мясом, а другой разглаживал измявшиеся в пути свитки пергамента. Читал он быстро, сопровождая процесс то улыбкой, то ворчанием, то коротким кивком, после чего складывал послания в две аккуратные стопки: те, которым следовало уделить немедленное внимание, и те, что можно выбросить. В этом отношении мой муж был очень педантичен. Но вдруг Генрих словно запнулся. Его рука, державшая письмо, судорожно сжалась. Очень аккуратно он положил хлеб и пергамент на стол, затем стряхнул крошки с пальцев. Глаза Генриха неотрывно смотрели на строчки послания. – Что там? – спросила я, откладывая в сторону ложку. Странная неподвижность мужа меня встревожила. Генрих не обратил на мои слова никакого внимания. Он продолжал читать текст, пока не закончил. Потом начал снова. В конце концов мой муж тщательно сложил документ и спрятал его под туникой у себя на груди. – Генрих? – На этот раз я опустила формальное обращение «милорд». Он медленно поднял на меня глаза. Ни один мускул в его лице не дрогнул, его выражение нисколько не изменилось, однако я подумала, что он получил плохие известия. Непроницаемая тьма его глаз (напоминавших сейчас мрачные оловянно-серые лужи под тусклым зимним небом на внутреннем дворе дворца, где прошло мое детство) свидетельствовала о том, что Генрих чем-то очень сильно взволнован или огорчен. Губы у него приоткрылись, словно он хотел что-то сказать, но все же промолчал. – Нам грозит опасность? – с беспокойством спросила я. Он медленно покачал головой: – Нет. Не опасность. Казалось, будто он постепенно возвращается к действительности, перезапуская органы восприятия. Мясо и хлеб были забыты; Генрих сжал в руке стоявший у его локтя кубок и одним большим глотком допил оставшийся эль. – Значит, просто плохие новости? Как ни старался он это скрыть, что-то определенно его потрясло, пошатнув невозмутимость. Генрих на негнущихся ногах поднялся из-за стола. – Сегодня утром нас ожидают театральное представление и официальный прием. Как будто я этого не знала! – Будьте готовы к одиннадцати часам. И он без каких-либо комментариев и объяснений вышел из комнаты; я лишь проводила его озадаченным взглядом. Этот день прошел, как и многие другие похожие дни: Генрих по-прежнему был монархом, завораживающе внимательным к своим верным подданным, а те были в полном восторге оттого, что он проявил интерес к их приготовлениям и приему. Но при этом мой муж выглядел рассеянным и совершенно бесстрастным. Как бы ему ни нравился спектакль, мне казалось, что, если бы Ноев ковчег вдруг затонул, а все звери на нем приняли мучительную смерть в пучинах вод, король этого бы даже не заметил. – Генрих, – попыталась я заговорить с ним еще раз, когда мы уже сидели на официальном банкете и пробовали мясные блюда и пудинги. – Что произошло? Что вас так тревожит? Я понятия не имела, что бы это могло быть, и терялась в догадках. В первую очередь в голову приходила мысль о том, что речь идет о резком изменении позиций Англии на французской земле; но, получив такое известие, мой муж, скорее всего, срочно собрал бы военный совет, а не закрылся бы в молчании, как устрица в своей раковине. Может быть, в Англии вспыхнул бунт? Но если так, мы бы не сидели сейчас здесь, спокойно закусывая говядиной и поднимая тосты за хозяев, до сих пор одетых в костюмы с любительского спектакля. Нет, это был не бунт…