В комнате воцаряется тишина, и я чувствую, как меня охватывает безнадежность, которой я никак не ожидала. Я думала, что уже смирилась с тем, что умру тем или иным способом, даже надеялась на это, но знание того, что у меня больше нет будущего, просто вопрос о том, сколько часов или дней осталось для меня между настоящим моментом и забвением, и насколько болезненными они могут быть, заставляет меня чувствовать себя опустошенной. — Отведи ее обратно в ее комнату. — Эдо смотрит на Арта. — Оставь ее в наручниках, чтобы у нее не возникло никаких идей. И… — он прищуривает глаза. — Не насилуй ее. Пока ее отцу не заплатят, и она не станет твоей, ты ни в коем случае не должен к ней приставать. Он может потребовать большей компенсации за любое… удовольствие… если это обнаружится. Это не такое уж большое облегчение, но это уже что-то, особенно учитывая гневное разочарование, которое я вижу на лице Арта, когда он поднимает меня со стула за запястья. Он ни в малейшей степени не проявляет нежности, когда тащит меня вверх по лестнице, но мне почти все равно. Пока не принято решение о том, что со мной произойдет, ему не позволено причинять мне боль, не так, как я больше всего боюсь. Физическая боль не имеет значения, по сравнению с этим. Он практически распахивает дверь в мою комнату, подталкивая меня к кровати. Я падаю лицом вниз, и Арт хватает меня за запястья и волосы, швыряет на матрас и переворачивает на спину. На какой-то ужасающий момент мне кажется, что он собирается проигнорировать приказ Эдо и все равно взять меня. Но он просто ухмыляется мне сверху вниз, плотоядно поглядывая, потирая одной рукой перед своих брюк, где я вижу, как бугорок его отвердевшего члена натягивает ткань. — Не волнуйся, Саша, — напевает он, его голос тошнотворно сладкий, в отличие от его поведения. — Ожидание сделает все только лучше, когда ты наконец будешь у меня. В казне Агости полно денег, и я собираюсь потратить их столько, сколько потребуется, чтобы иметь удовольствие разрушить то, ради чего погиб мой брат. Он не утруждает себя выниманием кляпа. Он оставляет меня в темноте, связанную резиновым ремнем, который натирает мне губы, и выходит из комнаты. 7 МАКС Позволить себе исцелиться, прежде чем пытаться выяснить, что случилось с Сашей, это самое сложное, что мне когда-либо приходилось делать. Я хочу броситься за ней, разорвать мир на части, пытаясь найти ее и убедиться, что она в безопасности. Джиана и Томас оба уверяют меня, что оставшаяся служба безопасности занимается этим. Через два дня после пробуждения, когда я могу говорить более внятно, я немедленно звоню Виктору. — Ты уверен, что она жива? — Спрашивает Виктор, когда я объясняю ему, что произошло, стараясь ничего не упустить. Сейчас нет смысла что-то скрывать, когда на кону так много. — Я ни в чем не уверен, — честно говорю я ему. — Я пролежал здесь несколько дней, без сознания, а потом застрял в этой кровати, пока выздоравливал. Я едва мог встать, чтобы посрать. — Человек, который охотился за тобой из-за того, что ты сделал, чтобы отомстить за своего брата, мертв, — устало говорит Виктор. — Я сам видел доказательство этого. На этом все должно было закончиться, но ясно, что это не так. — После того, что случилось с Адрианой, Эдо не угрожает моей жизни. И теперь, поскольку Арт, вероятно, предполагает, что я мертв, он предпримет шаги, чтобы завладеть поместьем. — Ты думаешь, Саша у него? — Хотел бы я знать, — горячо говорю я Виктору. — Если она жива, у нас есть шанс. Он проявил к ней интерес, а также к тому, чтобы забрать то, что было моим, каковой он ее считал. Если он думает, что может причинить мне боль из могилы, причинив боль ей, он сделает это. Он, конечно, не будет пытаться найти меня или помочь мне. Я уверен, он рад, что я мертв. — Нет никаких шансов получить помощь от Эдо Кашиани или какой-либо другой семьи, — задумчиво говорит Виктор, потирая рот рукой. — Теперь у нас нет ни малейшего шанса на альянс старого света. За это может быть даже нанесен ответный удар Луке. — Он испускает долгий вздох. — Я не собираюсь бросать тебя, Макс. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить тебя и Сашу. Но публично мне придется на некоторое время дистанцироваться. Надеюсь, ты сможешь это понять. — Я знаю, как это работает. Если бы Эдо знал, что я все еще жив, он бы закончил работу. Лука и его семья, а также ты и твои близкие не должны страдать из-за этого. Катерина и особенно дети нуждаются в безопасности… — Я качаю головой, чувствуя, как тяжесть всего этого ложится на мои плечи. — Прости, Виктор, — говорю я наконец. — Мне жаль, что я принес все это к твоему порогу. — Не стоит, — решительно говорит Виктор. — Я знал, чем рискую, когда предоставлял тебе свою защиту, Макс. И у тебя это все еще есть, просто не так публично, как раньше. Он на мгновение замолкает. — Потрать время, которое тебе нужно, чтобы выздороветь и снова стать мобильным. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы выяснить местонахождение Саши, и мы будем действовать дальше. Но Макс… — Да? — Внезапный, мрачный тон его голоса заставляет мой желудок сжаться. — Тебе нужно подготовиться к тому, что она может оказаться вне нашей досягаемости. Что она, возможно, уже мертва или ее, возможно, отправили к Обеленскому. И если это случилось, Макс… — Не говори этого. — Узел в моем животе становится все туже, мир вокруг меня сужается. — Я не могу начать войну с Москвой, Макс. Не из-за этого, не прямо сейчас. То, что я сделал, сменив свой бизнес, было правильным поступком, но во многих отношениях тамошняя старая гвардия видит во мне беззубого медведя, над которым другие насмехаются. Обеленский без колебаний попытается использовать это как предлог для установления своего присутствия здесь и сделает заявку на мою территорию. Я не могу… — Ты не можешь рисковать своей семьей. Я знаю. — Я с трудом сглатываю, во рту сухо, как бумага. — Я также не могу позволить Саше умереть от рук этого человека. Если она там, то мне придется отправиться за ней. — Я знаю, — тихо говорит Виктор. — Я бы сделал… и уже сделал, то же самое для Катерины. Если есть способ, которым я могу помочь, не рискуя своей семьей, Макс, я помогу. — Это все, о чем я могу просить. Когда звонок завершен, я с некоторым усилием приподнимаюсь, откидываю одеяло, чтобы посмотреть на повязку, обмотанную вокруг моего живота. На ней все еще виден слабый розовый оттенок, там, где наспех зашитая рана немного кровоточила. Каждое движение ощущается как удар ножом в живот, и я знаю, что должен быть здесь, исцеляясь, гораздо дольше, чем я могу себе позволить. Что бы ни обнаружил Виктор, мне придется действовать в соответствии с этим. Что бы это ни значило. И когда все закончится, и Саша снова будет в моих объятиях, все изменится. Однажды я ушел от нее. Я думал, что это был правильный выбор, что я давал ей свободу и защиту, оберегал ее от опасности, гораздо большей, чем она понимала. Я ошибался. Я только сделал все хуже, и потерял все в процессе. Игнорируя боль, я заставляю себя свесить ноги с кровати, пытаясь отдышаться от острой, скручивающей боли. Когда я чувствую, что в моих легких снова появился воздух, я заставляю себя подняться на ноги, стискивая зубы при каждом обжигающем шаге, пока направляюсь в ванную. Оказавшись там, я открываю кран с холодной водой и плещу водой на лицо. Я выгляжу бледнее, чем обычно, похудевший и слегка ввалившейся на щеках. Я не выгляжу способным кого-либо спасти, не говоря уже о том, чтобы отправиться в Россию, чтобы встретиться лицом к лицу с братвой Обеленского, чтобы вырвать Сашу из его лап. Но я не могу оставить ее. Я хватаюсь за край раковины, разглядывая себя в зеркале. Я мысленно перечисляю все, что я сделал, способы, которыми я потерпел неудачу, и ошибки, которые я совершил. Мои руки в крови. Я всю свою жизнь старался не быть таким, не быть таким, каким был мой отец, каким является Эдо, какими были все влиятельные люди, окружавшие меня. Теперь ясно, что от этого никуда не деться. Я тот, кто я есть, тем, кем я был рожден, и если годы, которые я провел вне этого, вообще изменили меня, я надеюсь, что это дало мне понимание того, что я должен делать, что это сделало меня человеком, который хочет быть хорошим, и поступать правильно. Но я не могу позволить этому больше ослаблять меня. Одежда, в которой я был на вечеринке, давно исчезла, ее заменили спортивные штаны, которые я позаимствовал. У меня почти ничего не осталось из моих вещей, но, возвращаясь к кровати, я замечаю четки, которые были у меня в кармане и лежали свернутыми на приставном столике, вероятно, спасенные Джианой. Я беру потертые черные бусины, перекатываю их между пальцами. Я знаю схему наизусть, слова, не задумываясь о них. Они — часть меня, жизнь, которую я пытался прожить, мужчина, которым я пытался быть, жертвы, на которые я пошел, чтобы стать кем-то другим, а не тем, кем я должен был быть. Я занял место Арта, но в некотором смысле это было мое собственное спасение. От этого больше не убежишь. Я сжимаю бусы в руке, прижимая кулак к груди, закрываю глаза и думаю о Саше. — Где бы ты ни была, — бормочу я, слова, которые сами по себе являются молитвой и обещанием, — я найду тебя. Чего бы это ни стоило, сколько бы времени это ни заняло, я найду тебя. Я найду тебя и верну домой, и я никогда, никогда больше не покину тебя. Я шепчу эти слова снова и снова, как литанию, мое сердце колотится под моим кулаком. — Я подвел тебя. Я потерял тебя. И я сделаю все правильно. Несмотря ни на что. Я вижу ее в своем воображении ясно, как день, ее мягкие рыжевато-светлые волосы и изящное личико, ее сверкающие глаза, заразительную радость, которую она сохраняла, несмотря на то, как сильно мир пытался ее украсть. Мысль о том, что она, наконец, сломается, что она потеряет это, о том, что мой гребаный брат, Эдо, и Обеленский, и все мужчины, подобные ему, наконец-то превратили ее в оболочку ее прежнего "я", делает меня убийцей так, как я не чувствовал себя со времен Алексея. Тогда я думал, что это слабость. Насилие, которое я чувствовал, потребность резать, крушить и обескровить его, жажда мести, которая была сильнее даже того, что я чувствовал, когда нажал на курок в том залитом неоном переулке и оставил убийцу моего брата истекать кровью на земле. Но то же самое насилие, та же самая потребность, вот что приведет меня в Москву и обратно, если понадобится, чтобы спасти женщину, которую я безумно люблю. Женщину, которой я не заслуживаю. Так мне и надо, если на этот раз именно она уйдет от меня, после того как все будет сказано и сделано. Если она сделает такой выбор, я не буду ее останавливать. Все, что я могу сделать, это сдержать эту последнюю клятву, в последний раз. Я найду тебя любовь моя. 8 САША Я не знаю, как я спала. Кажется невозможным, что мне это вообще удалось несмотря на то, что я была совершенно измотана. Когда я просыпаюсь рано на рассвете, мои руки немеют, плечи и локти болят из-за того, что запястья скручены за спиной. Мои губы натерты из-за кляпа, а челюсть сведена судорогой. Хотя я отчетливо помню другие случаи, когда я была такой несчастной, сейчас мне кажется, что это худшее, что я когда-либо испытывала. Я знаю, что Арт вернется. Я знаю, что в какой-то момент моя судьба будет решена. Как бы все ни обернулось, конец не будет хорошим. Я просыпаюсь со странным чувством спокойствия по этому поводу, и хотя я знаю, что это может продлиться недолго, даже просто отсутствие страха на некоторое время кажется облегчением. Все эти годы я так и не узнала, кем я была на самом деле. Конечно, я ничего не помню о своей матери, и мое сердце болит от осознания того, что теперь она мертва. Лучшее предположение, которое пришли в голову Максу и Виктору, было то, что она бросила меня, чтобы попытаться защитить от моего отца, зная, что он придет за ней, если она не вернется без ребенка. Больно думать, что она сделала все это только для того, чтобы в конце концов все провалилось. Я думаю о годах, которые я провела в детском доме в России, переходя из приемной семьи в приемную семью, думая, что оба моих родителя мертвы, хотя на самом деле они были всего в нескольких милях от меня. Моя мать дала мне мое имя? Она назвала меня Сашей, когда передавала меня из рук в руки, или кто-то другой дал это имя безымянному ребенку? Я пытаюсь представить, чем она могла заниматься все эти годы в своем доме в Москве, и мне интересно, думала ли она когда-нибудь обо мне. Интересно, были ли у нее другие дети, есть ли у меня сводные братья или сестры, о которых я не знаю и теперь, вероятно, никогда не узнаю. Интересно, возлагала ли она на меня надежды, представляла ли она себе жизнь, в которой я была бы счастлива и где-нибудь далеко от мира, от которого она пыталась меня спасти. Кажется, что так много людей всю мою жизнь пытались спасти меня только для того, чтобы я снова обрекла себя на ту же участь. Может быть, в конце концов, выбора действительно нет. Возможно, все просто происходит так, как происходит, и ничего нельзя сделать, чтобы это изменить. В этой идее есть странный покой, даже если она лишает меня всякого чувства свободы воли. Я прокручиваю это в голове, задаваясь вопросом, могу ли я за это зацепиться, когда все это закончится, чтобы сделать это более терпимым. Мне нужно что-то, потому что, насколько я знаю, нет особых сомнений в результате, но между настоящим моментом и тем временем остается много неизвестного. В доме тихо и неподвижно, и я закрываю глаза, пытаясь вспомнить Макса без грусти. Чтобы вызвать в памяти то время, когда мы оба были счастливее всего, вспомнить, как он улыбался мне на тропинке к озеру за домом Виктора и Катерины, как девочки бежали к нему, какая радость была на его лице. У нас было так много счастья, снова и снова, и я хочу помнить, что в конце это было не самое худшее. Ни прощания, ни его слов о том, что он не может любить меня, ни вида его с кровью, растекающейся по рубашке, ни кольца в его руке для другой женщины. Не самый худший из сделанных нами вариантов. В конце всего этого я хочу вспомнить только хорошее. Я думаю, что, несмотря на мой дискомфорт, я ненадолго засыпаю. Меня будит звук открывающейся двери, на этот раз без стука, и я выглядываю из-под ресниц, чтобы увидеть, как Арт входит в комнату. Мое сердце мгновенно замирает. Пусть это будет не потому, что Обеленский решил отдать меня ему за вознаграждение, мысленно умоляю я, лежа очень тихо. Арт долго стоит у края моей кровати. Я чувствую, как он смотрит на меня сверху вниз, и мое сердцебиение учащается, пульс подскакивает к горлу. Я не знаю, видит он это или нет, но я чувствую, как он тянется к моей голове, развязывает кляп и вытаскивает его у меня изо рта. Сначала я даже не могу его закрыть. Моя челюсть словно заморожена полуоткрытой, и у меня возникает ужасающая секунда, когда я думаю, что, возможно, никогда больше не смогу закрыть рот. Я слышу, как открывается перочинный нож, и чувствую, как возвращается пробирающий до костей холод страха, но Арт склоняется надо мной, и я понимаю, что он развязывает застежки-молнии. Возвращающееся кровообращение и чувствительность в моих руках достаточно болезненны, чтобы отвлечь меня от моей челюсти на время, достаточное для того, чтобы я могла двигать ею взад-вперед, пока что-то не отпустит, и я смогу закрыть рот, хотя и с сильной болью. Арт отступает назад, глядя на меня сверху вниз с едва скрываемым раздражением. — Это был урок для тебя, — говорит он, когда я морщусь, пытаясь убрать руки назад перед собой. — Такая ночь, как эта, ничто по сравнению с тем, как я накажу тебя за плохое поведение, когда не будет никаких ограничений на то, что я могу с тобой сделать. — Ты даже не знаешь, получишь ли ты это, — огрызаюсь я в ответ. Слова получаются менее выразительными, чем я надеялась, слегка невнятными из-за моей одеревеневшей челюсти, но в любом случае попробовать приятно. Рука Арта сжимает мои волосы, откидывая голову назад. — Послушай меня, малышка, — шипит он. — Это гребаный подарок по сравнению с тем, что ждет тебя в будущем. Я сказал тебе, что буду хорошо к тебе относиться, если ты будешь хорошо себя вести, но ты, кажется, упорно игнорируешь меня, и я могу сделать все намного хуже. Эдо настаивает на том, чтобы позволить тебе спать в этой постели, кормить тебя, убедиться, что у тебя есть одежда. — Словно подчеркивая свою точку зрения, его другая рука сжимает вырез моего платья в кулак, дергая вниз. Тонкий шелк рвется, как мокрая папиросная бумага, разрываясь в клочья и оставляя меня в одно мгновение наполовину обнаженной. Арт жадно смотрит на меня сверху вниз, его глаза блестят. — Ты только делаешь себе хуже, маленькая невежественная сучка. Он отступает назад, качая головой. — Одевайся, — выплевывает он. — Тебе принесут еду наверх. Когда ты закончишь, у нас назначена встреча с Константином.