— Жестко! Я помягче люблю… — Не думаю, чтоб они заботились о нашем с тобой удобстве, — заметил Филип. Он сел на раскладной стул, стянул ботинки. Устало откинулся на спинку, закурил. — Что ты хочешь этим сказать? — Джексон, поерзав, плюхнулся на единственную подушку, заложил под голову руки. — Слыхал что-нибудь про этих людей? — спросил Филип, пропуская мимо ушей вопрос. — Только то, что сами сказали. — А что сказали? — Что заведение у них вроде соцобеспечения. Бесплатная еда, койка, отдых. Особенно-то я не расспрашивал. Чего нам, нищим-то, права качать! Так ведь? — Ну а с боженькой они к тебе не подъезжали? — Нет. А что? Думаешь, они из этих, да? — Кто их разберет! Видал крест у них на куртках и еще такой же большой знак на дверях амбара? — Тоже в виде креста, что ли? Тьфу ты, может, это шайка каких-нибудь фанатов… — Джексон покосился на верхнюю койку, повернулся к Филипу. Тусклый свет единственной на потолке голой лампочки замерцал на стеклах очков, глаза спрятались. — Ладно, ну и что с этого? Я же говорю, где нам права качать… У меня всего десять долларов за душой и никакой надежды на большее. — Откуда будешь? — спросил Филип. Он поднялся, принялся стягивать одежду. — Не слыхал небось! — со вздохом отозвался Джексон. — А все-таки? — Из Пустоши, — сказал его долговязый сосед. — Поселок там есть, Чэтсуорт. — Как так из «пустоши»? — переспросил Филип, стягивая носки. — Называется: Пустошь «Золотая сосна». Болотный край в Нью-Джерси, две с половиной тысячи квадратных километров, — пояснил Джексон. — Это между Филадельфией и океаном, южнее Нью-Йорка. Чэтсуорт — завидная дыра! Из магазина Базби как посмотришь — кругом одни лопухи! — «Золотая сосна» — ну и названьице для болота! — пробормотал Филип. Он прошлепал босиком по полу, выключил свет, полез на верхнюю койку. — Все штаты клюквой обеспечиваем, — с усмешкой произнес Джексон в темноте. — У нас либо клюкву собирают, либо выдирают мох сфагнум, где тобь и костоломка. Тем и живут. Он произнес не «топь», а «тобь». — А что это, «топь», «костоломка»? — поинтересовался Филип. — «Тобь» — такое болото, где старые дубы гниют. А «костоломка» — то же болото, только там кедр светлый. Местечко у нас — дай боже! Как школу закончил, всего и выбору-то, либо клюкву, либо мох собирай. Братья у меня по клюкве, отец по мху. А меня и от того, и от другого воротит, вот я и слинял оттуда. Теперь в дебрях кукую, в Колорадо. Гол как сокол. Неплохо преуспел за шесть лет, а? — Сколько тебе? — спросил Филип. — Двадцать четыре. — Я думал, больше… — протянул Филип. — Мы с Пустоши все такие… Джексон умолк, наступила долгая глухая тишина. В щелях тесовой крыши гулял ветер, слабо поскрипывали доски, будто палуба корабля при качке. Вот скрипу стало вторить всхрапывающее посапывание снизу. Джексон спал и, вероятно, видел во сне магазин Базби и свои бескрайние болота между Филадельфией и берегом Атлантики. Лежа на жестком тонком матраце прямо под темными балками крыши, Филип вдруг очень четко все представил: именно такие, вроде Джексона, парни из самой глубинки Америки и составляют основной резерв «Десятого крестового». Достаточно найти человека, у которого ничего за душой, вселить в него искру надежды, и он с радостью заложит им и душу, и мысли, и сердце. Так случилось с Хезер. Мечта стать великой балериной столкнулась с действительностью, что означало, как бы способна Хезер ни была, до истинного таланта ей далеко. Но вместо того, чтобы открыто посмотреть правде в глаза, она схватилась за очередную иллюзию и сама, по доброй воле примкнула к отшельничьему клану святош, существ с ранимыми душами, готовых без оглядки отречься от самих себя, чтоб не думать о будущем, отдав себя во власть чьей-то хозяйской воле-любви — Матери Терезы, Матери Настоятельницы… Филип вспомнил, что говорила Сара, когда они летели из Чикаго в Денвер: почти всегда религиозные секты и группы строятся на узах некоего родства, жажды родительской опеки. Так, члены возникшей в Калифорнии секты йога Бхаджана — З-НО называли Бхаджана «отцом»; Сун Мюнь Муна, идеолога «Объединяющей церкви», зовут «отцом», «истинным родителем». Последователи Клэр Профит и ее «Универсальной церкви» именуют учредительницу «Мама-гуру»; «отцом» звался и Рон Хаббард, основоположник «сайентологии». Предводительницу группы «Обитель веры» Элинор Дейрис называли «Мать Дейрис». Джина Джонса, лидера группы «Храм народа», вдохновителя массовых самоубийств в столице Гайаны Джорджауне, нередко величали «папа». — Так же чтили и Гитлера! — сказала Сара. — Все Гитлер у вас на уме! — с улыбкой вставил тогда Филип. — «Отец мой, отче, данный мне господом, сохрани и защити меня во веки веков!» — этими словами начиналась утренняя молитва в детских садах Германии в тридцатые годы, — отвечала Сара. И сейчас, лежа в темноте, прислушиваясь к крепчавшему ветру меж сосен, Филип все еще до конца не мог поверить в происходящее. Так похоже на детские забавы — форма, листовки, примитивные лозунги. Но, с другой стороны, может быть, именно в этом примитивизме и вся соль? В мире, насыщенном сложными проблемами, только самый простой ответ станет желанным, в особенности для одиноких, бесправных, опустошенных. Как быстро просвещенные умы забывают, что перевороты и войны затеваются людьми заурядными, а за ними идет, выкрикивая лозунги, толпа. — Зиг хайль! — прошептал Филип в темноте. — Спаси господи… * * * Его разбудил чей-то незнакомый голос. Филип открыл глаза: перед ним тускло горела голая лампочка на гибком шнуре. — Одежда в большом мешке, личные вещи в маленьком. Запомни, твой номер «пятьдесят шесть». Забудешь, тогда не найти концов. Ясно? — Да, но… — Приятеля разбуди. Кормежка через десять минут. Да скажи ему, не забудь, его номер «восемьдесят восемь». — Угу! — отозвался голос Джексона. Повернув голову, Филип увидел, как маленький толстяк с белесой, как рыбье брюхо, физиономией, сплошь усеянной юношескими угрями, выходит из домика, перекинув через плечо два рюкзака и одной рукой таща два рюкзака поменьше. Свободная роба, типа той, что носят хирурги, — светло-зеленые штаны на тесьме, такая же рубаха без застежки, с короткими рукавами. — Кого еще черт принес? — пробурчал Филип, как только захлопнулась дверь. Джексон спустился с нар, и Филип в удивлении уставился на него: тот оказался точно в таких же светло-зеленых штанах. — Сказал, что из прачечной, — пояснил Джексон. — Нашу одежду забрали стирать и все личные вещи. Пока мы тут будем, их запрут в сейф в главном корпусе. Говорит, вроде чтоб сохранность гарантировать… — Он что, и мое все позабирал? — вырвалось у Филипа. — Ну да. Оставил тебе то же барахло, что и мне. Да, твой номер «восемьдесят восемь»! — Черт! — выдохнул Филип. Скользнув к краю нар, он спрыгнул на голый дощатый пол. Холодно. В одних трусах метнулся к складному стулу. Не осталось даже ботинок. Вместо его одежды на стуле лежала аккуратно свернутая спецовка, точь-в-точь как на Джексоне, теплые шерстяные носки и пара видавших виды солдатских бутс. Джексон подал голос сзади: — Не знаешь, который час? Филип посмотрел на часы, не поверил глазам, снова посмотрел: половина пятого! Повернувшись к Джексону, бросил со злостью: — И ты позволил этому гаду унести нашу одежду? Джексон повел плечами. Спецовка размера на два больше висела на его тощем теле как на вешалке. — А что? Подумаешь, пускай стирает… — Так! — сквозь зубы выдавил Филип, косясь на свободно болтавшуюся на соседе спецовку. Сара назвала бы это «отторжением». То же происходит в армии с новобранцами — им выдают униформу, чтоб все стали как один, главное — количество, имя никого не интересует. Утрата индивидуальности. Даже сигареты и те забрали, и ту самую японскую зажигалку. Филипу стало не по себе: стоит им взглянуть попристальней, могут обнаружить фотоустройство, тут ему и крышка! Но выбора не было. Филип взялся за одежду, стал натягивать. — Так и не сказал, который час… — обиженно протянул Джексон. — Полпятого! — донесся приглушенный голос Филипа, просовывавшего голову в ворот рубахи. — Тьфу ты! — сплюнул уроженец болотного края. — Кормежка в полпятого! И есть-то еще неохота… Присев на складной стул, Филип натянул носки, всунул ноги в бутсы. Наклонился, принялся зашнуровывать. — Думаю, надо есть, пока дают, — заметил он. — Бьюсь об заклад, кормят тут негусто и нечасто. — Да хватит тебе! Только страху нагоняешь… — Думаешь, мне не страшно? — отозвался Филип. * * *