Бойцы батальона сидели в рядах друг за другом, а места для старших офицеров были обращены к ним и располагались вплотную к кабине пилотов. Старший лейтенант Соловейчиков, заметив, что новых пассажиров двое, тоже освободил место, указав рукой на свое продавленное кресло полковнику Скорокосову. Таким образом, подполковник Следственного управления ФСБ оказался в середине, между подполковником Бармалеевым и полковником Скорокосовым. — Не люблю я вперед спиной ездить и летать, — высказал свое неудовольствие Щелоков, — как и боком — тоже не люблю… — Ничего, Гавриил Герасимович, привыкайте к неудобствам, — ответил Скорокосов. — Мы же на серьезной войне. Война, она приучает с неудобствами мириться. Вот только запах в самолете какой-то специфический. Непривычный… — Это тела погибших в гробах так пахнут, — объяснил командир батальона. — Будто не хотят расставаться с этим миром. Они в хвосте самолета… Я уже привык, хотя к такому трудно привыкнуть. Привыкайте и вы… — И все же… «Война — войной, а обед по расписанию». Так, кажется, немцы поговаривали. Учиться надо всегда и всему, и у всех, даже у противника. — Потому немцы войну и проиграли, — вставил свое суждение в разговор подполковник Бармалеев. — А учиться следует не у побежденных, а у победителей… Старенький военно-транспортный Ил-76 затрепетал всеми своими сочленениями, едва только пилоты завели двигатель, и машина начала разбег по взлетно-посадочной полосе. — А машина-то явно не новая, — снова проворчал Щелоков. — Того и гляди, в воздухе развалится. Могли бы и поновее что-то подобрать. — Долетим. Не впервой… — успокоил подполковника Скорокосов. — Извините уж, но «Боинг-747»[14] для вас персонально не припасли, — сказал Бармалеев с легким недовольством и таким же легким ехидством. — Просто не знали, что к нам именно вы пожалуете. Тут Щелокову позвонили. Разговаривал он сухо, но закончил разговор приветливо: «До встречи в Москве…» Видимо, из Москвы и звонили. Он поглядывал во время разговора то на Бармалеева, то на Скорокосова, словно разговор шел конкретно о них или его собеседник их упоминал. — А вообще, вы, скорее всего, ожидали, что покушением на генерала мы займемся? — внезапно сменил тему разговора подполковник Щелоков, оставив безопасность перелета на совести пилотов. Бармалеев бросил взгляд на полковника Скорокосова, но тот, похоже, не знал, что ответить, и, глядя вперед на бойцов батальона, молчал. Отвечать пришлось Бармалееву. — Мы ждали, что нам хотя бы на этот короткий эпизод дадут следственные полномочия. Но нам их не предоставили. И мы решили, что военная разведка Сирии сама с расследованием справится. Тем более следственные полномочия у нее есть. А кроме того, в покушении замешаны граждане Сирии. Значит, это их внутреннее дело. В какой-то степени полицейское. — То есть вы с себя полностью снимаете ответственность за происшествие и не интересуетесь расследованием… Правильно я вас понял? — Почти правильно, Гавриил Герасимович. Я — маленький человек, всего-то навсего — командир батальона. Мое дело «игиловцев» уничтожать, что я и делал, кажется, неплохо. А лезть в политику, тем более в межгосударственную, я не намерен… Это не моего ума дело! — решил Бармалеев сыграть под дурачка, дело которого сводится к простой стрельбе по противнику. — А что вы, полковник, на это скажете? — Щелоков всем телом, как только ему и позволяла поворачиваться его короткая шея, повернулся в сторону Скорокосова. — Отвечу вам примерно так же, как ответил подполковник Бармалеев. Меня этот вопрос мало волнует… — Как же так? — вполне искренне удивился старший следователь по особо важным делам. — На ваших глазах было совершено покушение на вашего командующего, вас едва не лишили командира, а вы не желаете отвечать на это действо. — Что значит «Не желаете отвечать на это действо»? Вы что, призываете меня взять в руки автомат и пройтись по улице, стреляя в каждого встречного сирийца? Так я вас понял? — то ли действительно возмутился полковник Скорокосов, то ли умело разыграл возмущение, но старший следователь, судя по всему, поверил, что он искренен. — Ну зачем же все так упрощать! — Щелоков смутился и даже сам возмутился. — Я просто спрашиваю вас, товарищ полковник, неужели у вас не появилось желания выяснить, откуда у покушения «ноги растут», чтобы подобного не допустить впредь. Ведь один из преступников, согласно вашим же данным, до сих пор находится на свободе и может повторить попытку покушения. — Вот потому я и поддерживаю позицию подполковника Бармалеева, что следствие должны вести компетентные органы, а не детективы-любители, не имеющие соответствующих полномочий. Мы же даже не обучены правильно оформлять протокол допроса. — Тем не менее, насколько мне известно, вас обучают методологии ведения допроса на территории противника. — В Одессе говорят, что это две большие разницы. На территории противника добываются оперативные сведения, тут же используемые. И никакой протокол не ведется. И эти сведения бесполезны для предъявления их в суд, поскольку пленник в отсутствие подписанного протокола допроса имеет полное право от них отказаться. Скажет, что его под принуждением заставили дать показания — угрожали расстрелом, и все тут. С вашими подопечными так действовать нельзя. Они хитры и живучи, как крысы. Они никогда лишнего не скажут. — В этом вы, скорее всего, правы… — нехотя согласился старший следователь по особо важным делам Щелоков. — Вы меня почти убедили… Но в Управлении военной разведки Сирии мне удалось подслушать фразу про наркотики. Что вы об этом слышали? — К сожалению, я слишком мало общался с Управлением военной разведки Сирии, а если общался, то только по телефону, по служебным делам — решал текущие вопросы и не имел возможности подслушивать их разговоры. К тому же я арабский язык почти не знаю. Только отдельные «крылатые фразы». — А вот это зря! Язык страны, в которой предстоит работать, следует знать. Хотя об этом лучше громко и открыто не говорить, что дает порой немалые преимущества. Это может оказаться полезным. И Щелоков произнес какую-то очень длинную фразу, судя по певучести, на арабском языке, которого его собеседники не знали. — Вы меня уже почти убедили. Но что вы сейчас сказали? — переспросил подполковник Бармалеев. — Я просто перевел на арабский ранее произнесенную сентенцию, — ответил старший следователь. — А что она получилась длинной, в этом виноват язык. Вот мы, например, просто говорим «стол», а в арабском это звучит как «нечто на четырех ногах, что каждый день кормит меня и поит», и так далее… — Щелоков явно и открыто хвастался своими познаниями в языке, пытаясь хотя бы таким образом поднять свой авторитет, не имеющий популярности у военных разведчиков. — А вы, товарищ комбат, что-нибудь слышали про наркотики? — обратился Щелоков к Бармалееву, повернувшись уже всем телом в его сторону. — Слышал что-то про мешок с героином, только не помню — где конкретно. Скорее всего, от «бармалеев» слышал, когда пленных допрашивал… — Целый мешок! — воскликнул старший следователь. Только что в ладоши в восторге не хлопнул. — Это сколько же он стоить должен! — Щелоков, оказывается, был еще и жаден, и завистлив. — Даже если в мешке пятьдесят килограммов — это получается около пяти миллионов евро. Вот же кто-то заработать хотел! А тут служишь всю жизнь, а денег не видишь. А на дозы развесят, мелом «разбодяжат», вообще будет даже боюсь считать — сколько. Раза в два больше. — Но и сидеть за это придется долго-долго, если раньше не подстрелят… — сделал вывод подполковник Бармалеев. Ему хотелось сказать старшему следователю, что в мешке было килограммов на двадцать больше, чем Щелоков допустил, но комбат промолчал, ожидая того же и от Скорокосова. Полковник тоже промолчал то ли из-за своей обычной молчаливости, то ли из-за того, что понимал ситуацию. Глава восьмая Дальше до аэропорта Внуково подполковник Бармалеев проспал и проснулся только тогда, когда самолет совершил посадку и к трапу были поданы несколько автобусов, грузовых и легковых машин, в основном внедорожников. Первым уехал подполковник Щелоков, за которым пришел микроавтобус «Фольксваген Панамерикэн». За ним сел в свою машину с военным черным номером полковник Скорокосов, а подполковнику Бармалееву еще предстояло озаботиться устройством своего батальона и отправить его на завтрак, приготовленный в солдатской столовой, то есть заняться делом, которым он никогда не пренебрегал, порой предпочитая заниматься делами служебными в ущерб делам семейным. Служба для Бармалеева была превыше всего. — Это дома о бойцах мать с отцом позаботятся, а здесь кроме меня некому. Для них комбат — и отец, и мать в одном лице, — говорил он обычно жене. Тамара вздыхала, потому что подполковник опять не успел зайти в магазин за хлебом, и молча соглашалась на ужин без хлеба. А Вилен Александрович соглашался тем более. На такие мелочи жизни, как отсутствие хлеба на столе, он просто привык не обращать внимания. Но все же и за ним во Внуково прислали легковую машину. Не забыв посадить на переднее сиденье начальника штаба майора Лаптева, Бармалеев сам сел на просторное заднее сиденье и снова задремал. Его всегда мучил вопрос, почему военные самолеты всегда летают через Внуково, хотя гораздо удобнее было бы лететь до Шереметьево, от которого до Солнечногорска, где базировался его батальон, было рукой подать. Но кто-то, обладая значительно большей властью, нежели какой-то комбат, рассуждал, видимо, иначе. Все-таки Шереметьево считается международным аэропортом, и ни к чему показывать перед любопытными иностранцами части спецназа военной разведки даже издали. Хотя издали отличить их от десантников мало кто сможет. Вся разница заключается в нарукавной эмблеме, у одних на ней изображен купол раскрытого парашюта, у других летучая мышь, распростершая крылья над земным шаром, а издали рассмотреть эмблему проблематично, так же как разобрать цвет полосок на тельняшке. Да иностранцы чаще всего даже не подозревают, что цвет тоже имеет значение. Так, у десантников и у спецназа военной разведки полоски светло-голубые, у моряков и морской пехоты они синие, у «речников» — черные. Бармалеев на какое-то время открыл глаза, когда въезжали в город Химки, и даже посмотрел сквозь затемненное заднее стекло. Автобусы и грузовики с батальоном безнадежно отстали, и их даже было не видно на дороге, еще не заполненной автомобилями, как обычно бывает чуть позже. Подполковник снова задремал под монотонный говор майора Лаптева, что-то рассказывающего водителю. Окончательно он проснулся, когда автомобиль остановился перед шлагбаумом при въезде в Солнечногорск-2, как иногда называют закрытый военный городок Сенеж, который, по своей сути, является только районом Солнечногорска и расположен на берегу одноименного озера. Дежурил на КПП незнакомый старший прапорщик с черными, непривычными в городке спецназа петлицами автомобилиста. Поскольку он был с ними не знаком, старший прапорщик тщательнейшим образом проверил документы у комбата и майора Лаптева, даже позвонил куда-то для сверки. К знакомому водителю автомобиля он отнесся более лояльно, лишь заглянул в его «путевой лист» и задал пару вопросов, однако тщательно проверил багажник и даже с каким-то прибором прошелся по периметру машины, проверяя ее под днищем. — Что-то произошло за время нашего отсутствия? — спросил Бармалеев. — А это надо у вас спрашивать, — ответил водитель. — У вас, говорят, чуть командующего не подстрелили. И теперь превентивные меры принимаются во всех подразделениях Министерства обороны. Приказ министра. — Как всегда, с опозданием… — сделал вывод майор Лаптев. — А что, вашего командующего все-таки подстрелили? Хотя бы ранили? — проявил водитель неприличное любопытство. — Нет. Жив, слава богу, — ответил подполковник. — И даже не ранен. Телохранитель его собой прикрыл. Сам две пули схлопотал. Умер в госпитале. — А стрелявший? «Много будешь знать — скоро состаришься…» — хотел было ответить Бармалеев, но Лаптев его опередил, сообщив: — Киллеров двое было. Одного телохранитель уложил, второго сам генерал. Точно в лоб выстрелил, в самый центр попасть умудрился. Тоже — наповал. — Так что, и свидетелей не осталось? Всех перебили? — Свидетелей или сообщников? Это разные понятия. Свидетелей целый сонм. У всех на глазах было. — Я про сообщников, конечно же, спрашиваю, товарищ подполковник. — Было двое. Одного старший сержант Яков Крендель кулаком убил. Ладонью то есть. С одного удара. А второй «в бегах», но из Сирии он не выберется. Все пути перекрыты. — Бармалеев посмотрел на майора Лаптева, не зная, в курсе тот или нет относительно заключения полковника ФСБ Курносенко под стражу в подвале аэропорта. Но Лаптев никак на это не отреагировал, и Бармалееву осталось только гадать… Хотя он всегда предпочитал более точные знания, чем разгадывание ребусов по чьему-то лицу, пусть даже это лицо хорошо знакомо, с последующими попытками догадаться, прав ты или не прав. — Высади меня здесь… — потребовал подполковник, когда машина проезжала мимо штаба бригады, и услышал, как майор попросил водителя отвезти его к офицерской столовой. Видимо, он решил позавтракать до того, как приедет батальон… * * * Комбрига полковника Маровецкого подполковник Бармалеев в кабинете не застал и потому по всей форме доложил о прибытии батальона начальнику штаба бригады полковнику Наруленкову. Николай Васильевич молча выслушал доклад подполковника и задал тому только несколько вопросов, основной из которых, как и полагается начальнику штаба, свелся к потерям в батальоне. Бармалеев доложил о количестве погибших. — Жалко, конечно, пацанов, — вздохнул начальник штаба бригады. — Пусть земля им, как говорится, будет пухом. Но, скажем так, для прорыва линии фронта с обратной стороны потери у тебя в батальоне средние. Другие, случается, больше теряют. А из офицерского корпуса, как я полагаю, вообще не пострадал никто, кроме комбата, — полковник кивнул на мочку уха Бармалеева. Повязку подполковник снял еще в самолете, а перед тем, как войти в кабинет к Наруленкову, снял и шлем, так и не отключив его от КРУСа, в результате чего шлем пришлось держать в левой руке чуть выше уровня пояса. А о красном пятне на месте ранения Бармалеев уже даже и сам не помнил. И потому при словах полковника сделал удивленное лицо. И, только поймав взгляд Наруленкова, направленный на его ухо, Бармалеев сообразил: — А… Это… Так это еще несколько дней назад. Снайпер, сволочь, стрелял. Мочку уха пулей как ножом срезал. — Зажило? — Давно уже… Дело-то было даже не в последнюю операцию. Еще до покушения на генерал-полковника. Он тогда же мне запретил во главе батальона в атаку идти.