— В старшей школе. Надо мной часто измывались. И я был бит минимум раз в неделю. Я опустил кружку. — Да ты гонишь. — Зачем бы я стал шутить с тобой таким образом, — он смотрел на меня искренне озадачено. — Я понятия не имел. — Ну да, само собой, — фыркнул он, — тебя же не было. — Да, но остальные… — К тому моменту как я перешел в старшую школу, — продолжил он говорить, не обращая на меня внимания, — ты, Бакс и Брок уже разъехались, близнецы уже выпустились и давали концерты, так что остался только Люциан, но и он выбыл, получив свой диплом о среднем образовании, чтобы начать работать на лодке. А Себастиан? Он по уши был занят тем, что пытался удержать бар на плаву. Смерть отца шокировала вас, потому что вас здесь не было, но я видел, что к этому идет. Он был… болен. Он болел долгое время, просто… не смог этого больше выносить. Он, считай, отсутствовал последние… два или три года перед смертью. Словно был здесь физически, но в то же время… не был. Так что Баст должен был двигаться вперед, работать в баре, убедиться, что я добрался до школы и все такое. Кто стал бы разбираться с хулиганами в школе? — Ксавьер пожал плечами, словно это было чем-то незначительным. — Школа не собиралась этого прекращать. На самом деле у меня никогда не было друзей, все мои братья были далеко или заняты, а у отца были проблемы с психикой. — Черт, Ксавьер, звучит так, словно ты был совсем один. Он долго смотрел на меня и просто моргал. — Так и было. — Святые угодники, малыш. Я понятия не имел, — выдохнул я. — Над тобой издевались в школе? — Скверно, да, — кивнул он. — Они толкали меня в коридорах, подбрасывали мне в шкафчик собачьи какашки, крали мои книги и избивали меня по дороге домой. Но… Я выпустился и получил стипендию в Стэнфорд. Ни один из тех придурков даже не поступил в колледж. Они все еще здесь, работают на рыбацких лодках и в автомастерских. Вот и все, что они когда-либо делали или будут делать. — И как ты думаешь, почему они травили тебя? Настала его очередь усмехаться: — Говоришь, как человек, не имеющий представления, каково это, когда над тобой издеваются, — пригубил он свой кофе. — Они издевались просто потому, что я был младше всех моих одноклассников как минимум на два года. Я был настолько умнее всех, что с тем же успехом мог бы быть инопланетянином. — А люди боятся и ненавидят все, чего не понимают. — Именно. — Черт, малыш, мне жаль, что с тобой такое произошло. И мне жаль, что никого из нас не было рядом, чтобы тебя защитить. — Вы бы не смогли, даже будь вы здесь, — сказал он, — но я справился. Я выжил, и, что важнее, благодаря этому я стал сильнее. — Возвращаясь к изначальной теме разговора. Ты упоминал какого-то труса? — Да, — кивнул он, — тебя. — Тебе стоит объясниться. — Тебя эта девушка как минимум привлекает, так? — Да, — ответил я нерешительно. — И она разделяет этот базовый уровень притяжения, так? — Верно, — кивнул я. — Но изучив подтекст того, что ты сказал, вкупе с тем, что ты подразумевал, в сочетании с твоим противоречивым языком тела, я рискнул бы предположить, что то, что ты чувствуешь к этой женщине, — нечто гораздо большее, чем просто базовый уровень физического влечения. Тем не менее, ты не знаком с тем, каково это, иметь дело с эмоциональной связью, поскольку и здесь я могу лишь догадываться, но я мог бы поставить на то, что прав: ты научился отключать свои… эмоциональные синапсы, так сказать. Твоя способность справляться с эмоциями атрофировалась. Ты имеешь дело с физической стороной. Ты сильный, быстрый, энергичный, атлетичный, решительный и зрелый. Физический мир прост для тебя, это то, где ты доминируешь. Я не говорю, что тебе не хватает интеллекта или знаний, но твое основное умение — быть воином. А армия, судя по тому, что я читал, заставляет приучать себя к тяготам и травмам. Эмоции — нежеланная обуза, — он остановился, чтобы подумать, — но, тем не менее, говоря о реальном мире, или скорее о более широком контексте за пределами театра военных действий, я бы сказал что эмоции — это валюта культуры. Я моргал, пытаясь понять и переварить то, что он сказал. — Ты наговорил достаточно, малыш. — Я просто имел в виду… — Как ты сказал на свадьбе, я не дурак, Ксавьер. Я понял, что ты имел в виду. Мне просто нужно это обработать. Мой мозг работает исправно, но не так быстро, как твой. — Исходя из моего опыта, таких вообще единицы. Он сказал это просто как факт, а не чтобы похвастаться. — Так ты говоришь, что я… Я влюбился в нее? — Влюбился? — Ксавьер поморщился. — Да вы только встретились, все, что вы сделали, — занялись сексом. Ты буквально не имеешь ни малейшего представления об этой особе, Зейн. Знаешь, существуют и другие эмоции помимо любви и вожделения, которые ты можешь испытывать к женщинам. — Да неужели? И какие же? — спросил я с любопытством и удивлением. — Дружба? — предположил он, привычно не обратив внимания на тонкую нотку сарказма в моем голосе. — Уважение. Сострадание. Любопытство. Нужда. Желание, но как к компании или человеку, а не физическое желание, которое для большей ясности обозначим термином похоть. И правда, диапазон человеческих эмоций так широк и многообразен, что, боюсь, у нас не найдется адекватной терминологии для всех возможных нюансов и вариантов. — В какой бездне ты берешь это дерьмо, Ксавьер? — потряс я головой. — Я читаю постоянно и очень быстро, и у меня есть врожденное любопытство, которое заставляет исследовать широкий круг вопросов. — Он повернулся, чтобы посмотреть в окно на розовый рассвет на горизонте. — Математика, естествознание, электроника и робототехника, физика — это предметы, которые я изначально понимаю. Я обладаю очень логичным умом, поэтому эти предметы легки для меня. Люди не… логичны и не предсказуемы, за исключением некоторых моментов поддающихся логике и прогнозированию… человечество — тяжелая, сложная тема. Психология, эмоции… это то, что я не могу понять так же легко, как дифференциальное исчисление или квантовую физику, — он глубоко вздохнул, а я сидел в тишине и слушал, ведь Ксавьер редко говорил о себе. — Как и большинство гениев, я борюсь с самовыражением и еще больше с пониманием людей. Я имею в виду, что понимаю людей на антропологическом уровне, но когда дело доходит до взаимодействия с людьми? Я гораздо менее уверен в себе в реальных социальных ситуациях. — Это, вероятно, самый глубокий разговор из всех, что у меня был в… — я сверился с часами на плите, — пять утра. — Правда, — улыбнулся он, устремив взгляд в космос, — я часто сижу с Хаджи после нашей смены, и мы говорим о многих глубоких и сложных проблемах вплоть до утра. — Кто такой Хаджи? — спросил я. — На самом деле его зовут Мухаммед ибн Ибрагим, или что-то вроде. Хаджи — это титул, который он получил, совершив паломничество в Мекку, называемое хадж. — Ах, да, — кивнул я, — я слышал о чем-то подобном. — Он работает в вечернюю смену со мной еще со школы. Он очень умный, очень эрудированный и хорошо говорит. Мы, так сказать, немного странная парочка, так как ему уже далеко за пятьдесят, а мне едва исполнилось восемнадцать, и мы из совершенно разных культур и традиций, но разделяем странное любопытство, и ни один из нас на самом деле не чувствует, что мог бы где-то вписаться. — Ты восхитительный человек, Ксавьер, — хмыкнул я. — Восхитительный? — Он посмотрел на меня в полном недоумении. — Что это значит? В каком смысле я восхитительный? — То, что ты рассказываешь, то, как ты это делаешь? Ты говоришь как кто-то из… даже не знаю, скорее как Джейн Остин или Чарльз Диккенс, а не восемнадцатилетний приблатненный хипстер, — я встал и отнес чашку в раковину, похлопав его по спине. — Я рад, что мы проведем этот год вместе, братишка. — Я тоже. — Он наблюдал за мной, пока я не дошел до своей комнаты, затем снова заговорил. — Так… что ты решил по поводу этой девушки? — Выслежу ее, — пожал я плечами. — Посмотрим, смогу ли я найти способ убедить ее уделить мне время днем. — Думаешь, афоризм о том, что за счастье стоит бороться относится к женщинам, Зейн? Я остановился и оглянулся на него. — Думаю, я собираюсь это выяснить, брат. ГЛАВА 3 Мара — Ты так не сделала. Это были слова Клэр, которая сидела напротив меня в кабинке дешевой забегаловки, очень далеко от «Badd’s Bar and Grill». Было уже за полночь следующего дня, когда я ушла от Зейна, и меня допрашивала лучшая подруга. — О, поверь, сделала. Клэр была такого же роста, как и я, и мы обе были натуральными блондинками, но на этом сходство заканчивалось. Она была более хрупкого телосложения, стройная, с, как она сама их называла, грудью размером с комариный укус и мальчишеским задом, со стрижкой пиксибоб, которая была окрашена в розовый с того самого раза, когда я видела ее последний раз. В то время как я… фигуристая, так сказать. Я поддерживала форму, но только спортзал и здоровая еда могут сделать так много. Они не смогут, например, уменьшить визуальный эффект четвертого размера груди с моими сто шестидесяти пяти сантиметрами, и не смогут уменьшить пышность моей попки, которая всегда была… щедрой, скажем так. Красота — это намного больше, чем размер чашки бюстгальтера и размер джинсов, и хотя у Клэр было не так много выпуклостей, она, официально заявляю, была самой красивой девушкой, которую знаю и люблю так сильно. Что мне иногда не нравится, так это ее настойчивость ткнуть меня лицом в мое же дерьмо. Я имею в виду, да, это отчасти то, почему я люблю эту сучку так сильно, но, боже, это так раздражает, когда я просто хочу, чтобы меня оставили в покое и дали свалить с моим же дерьмом. Как сейчас, например. — Еще раз расскажи мне, как он выглядел, — потребовала она. — В подробностях, будь так добра. Отпив «Каберне Совиньон», я тяжело вздохнула. — Я уже говорила тебе, как он выглядит, Клэр.