7 от автора: прошу прощения за задержку, реал - беспощадная вещь. _____ Самую тёмную декаду перед новым годом в Альдари называли Дев-Кориш, он же Танец Дэвов. В Мейнде его отмечали карнавалом, в Империи — звоном колоколов и молельными ходами, в Пертеже — фейверками, а в Альдари и Эленеи — украшением домов и танцами. Мы малевали на дверях устрашающие хари, развешивали цветные фонарики и танцевали. Танцевать надо резко, дико, напялив на себя лохмотья, драные хвосты из тряпок, страшные хари и рога, чтобы все злые духи испугались и попрятались по своим норам. Танцевать я умела и любила. Сначала меня учили мама с братом, потом я танцевала в школе, потом, выбравшись из обители, училась танцевать после лекций, выгнав с подругами из гимнастического зала всех лишних. Мы собирали кристаллы и ленты с интересной музыкой. Кира, наш главарь и учительница, умудрялась доставать ритмичную пертежскую музыку, эленийские народные песни и что-то самопальное, очень режущее слух и с резким ритмом, но идеально ложащиеся на наши танцы в вольном стиле. Когда я танцевала, я чувствовала себя самой Тиарой. Наглые мысли, верно?.. Я всегда была очень высокой. Даже в школе я возвышалась над другими девочками почти на голову. Во всех постановках меня поставили позади всех, и там я просто стояла. Я изображала руками волны. Изображала солнце. Изображала даже саму Элени, взирающую на мир. Но вперёд меня не выпускали, чтобы я не нарушала строй моих подруг. Мне было больно и обидно, и однажды Кира предложила мне танцевать одной. Ведь моя боигня тоже танцует одна. Я испугалась и отказалась. Потом передумала и согласилась. Тётя и Играс, когда узнали, пообещали прийти на моё первое выступление. И правда пришли, усевшись в первом ряду. А я плакала за кулисами, и Кира силой вытолкнула меня на сцену. С тех пор я уже не останавливалась. Танцевала в университете, потом в гараже при Старом Храме, куда попала после распределения, и в крепости тоже. От моей предшественницы мне досталась комната с ровным полом и старым ковром. На стене висели маски для фестивалей, которые сестра сделала сама из старых газет и красок. Устрашающие лица и жеманные красавицы, морды зверей и рожи чудовищ. Без зеркала было трудно, но я придумала ставить за спину фонарь и смотреть на свою тень на стене. Посмотреть на мои тренировки приходил Бегейр. Он кидал в угол стырй спальник, садился сам и следил за моими тренировками. Сначала я смущалась, а потом привыкла. Пять лет три раза в неделю у нас с ним были свои, только на нас двоих вечера и минуты близости. Андар знал о них, но не ревновал. Когда мальчики уехали, я забросила танцы. Иногда только выходила на маты для спарринга или бегала по утрам вокруг донжона. Вечерняя зубрёжка священных текстов приносила мне куда боьше успокоение, чем гимнастический зал. Но когда меня сумел побить даже Лир, я поняла, что надо что-то менять. И снова начала танцевать. Я вытерла всю скопившуюся пыль, перевесила по-новому маски и зажгла фонарь. Первые движения дались с трудом. Разминка, поставить корпус, согнуть колени и поднять голову. Посмотреть на свою тень и наклониться. Мягкое движение бёдрами переходит в меркое покачивание, как если бы моё тело было лепестком огня. Руки делают солнце и взмах крыльями. Потом волны-змеи. Две змеи переплетаются и распускаются огромным цветком, чьи лепестки опадают по стенкам барабана, на котором танцует Тиара. Я не могла видеть себя со стороны, но мне казалось, что всё снова стало хорошо. Бегейр хлопал мне, и я выходила из моего маленького холодного зала счастливая и раскрасневшаяся. По ночам я вертелась на простынях, вспоминая чужие прикосновения и запахи. Это было невыносимо и тоскливо, и я страдала ещё больше и желала возвращения мальчиков как никогда сильно. В ту ночь я вернулась с танцев разгорячённая и счастливая, и плюхнулась в кровать, подвинув ноги нагло развалившегося Андара. Мы долго не спали. Я снова чувствовала родные прикосновение и тёплое дыхание. Андар крепко обнял меня, а я сидела, привалившись к нему грудью и запрокинув голову под жаркие поцелуи Бегейра. Когда-то я думала, что целоваться с бородатым мужчиной — это как миловаться с обувной щёткой. Но я оказалась неправа. Борода — она как облачко, щекотно и невесомо, что вверху, что внизу, и не колется, разве что усы чуть-чуть. Утром я проснулась совершенно счастливая и умиротворённая, как будто не было разлуки, в пустой кровати и промёрзшей комнате с распахнутым окном. Я, подскакивая на холодном полу, кое-как оделась, закрыла окна и побежала сдаваться гарнизонному врачу. Мастер Анион обитал в небольшой каменной пристройке между моим храмом и донжоном над гаражом и котельной. Здесь же, с другой стороны,был холодный склад для лекарств. Анион владел этим хозяйством единолично. Последний младший медицинский помощник летом сел на поезд и не вернулся. Его можно понять: местечко у нас тоскливое даже для посвятивших себя делу милостивой Элени. Я и Римма имели корочки о подготовки для оказания экстренной медицинской помощи, но Анион справедливо считал нас бесполезными и предпочитал обходиться без нашей помощи. — Таблеток от головы у меня нет, — Анион честно выслушал мои жалобы и провёл осмотр, посветил зеркалом в горло, пощупал узлы за ушами, померил кровяное давление и пульс. В конце проверил нервные реакции и, поплевав на химически карандаш, принялся заполнять новую страницу в моей медицинской карте. — То есть, у меня проблемы с головой? — уточнила я. — Я не мозгоправ, а ты волшебница. Что творится в головах у твоего племени, я не знаю. Могу только сказать, что тебе надо бы отдохнуть, поспать и пропить что-нибудь для нервов. — Все болезни от нервов, да? — В твоём случае, очевидно, да, раз у тебя настолько натуралистичные галлюцинации начались. Не для кого не секрет, что ты тяжело переезжаешь отъезд твоих… ммм…. друзей. — Это не галлюцинации, — упрямо буркнула я. — А что я тогда? — иронично спросил Бегейр от окна. Я скривилась. Анион проследил за моим взглядом, потом вернулся к карте. — Я буду должен доложить Рахаилу о твоей проблеме, ты помнишь об этом? — Ага. Я сама к нему зайду. — Ну-ну. — Так что мне делать? — я решила вернуться к более насущной проблеме. Волшебница с поехавшей крышей, самое меньшее, опасна. Ну а вдруг завтра я увижу вместо моих друзей трёхголовых змеелюдей и решу их убить? Я, понятное дело, как только приду в себя, от ужаса застрелюсь. Но люди-то уже раньше срока отправятся на суд Амазды. — Есть, спать, отдыхать. Полагаю, потрахаться с кем-то живым для тебя не вариант? — Не вариант. — Даже Римма? — Слушай, я жрица богини, что ты вообще мне сейчас предлагаешь? — Ну, я не знал, что вам с девочками нельзя. Я, сама знаешь, человек не очень религиозный. — Да я не об этом, — мне захотелось встать и врезать ему табуреткой, на которой я сейчас сижу. Ага, не очень религиозный. Сидит и издевается!.. Мир вздрогнул. Тихо звякнула ложечка в чашке Аноира на столе. Мы уставились на своевольный предмет. Все мои проблемы внезапно стали очень мелкими и неважными. — Мне показалось, или… Крепость вздрогнула ещё раз. На этот раз не было никаких сомнений, я чувствовала движение пола под собой и подпрыгнувшие инструменты на столе. Зазвенели окна и стеклянные дверцы шкафов Аниона. Мы переглянулись, и я побежала к Рахаилу. По пути в кабинет старика случилось ещё два толчка. Рахаила на месте не было. Я уже хотела было бежать искать его дальше, как маленькие стёкла в его окнах внезапно вздрогнули от ужасного грохота. Я прижалась носом к стеклу и увидела вдали за озером какое-то движение. Воображение живо нарисовало мне исчезающую озёрную воду, длинные призрачные лапы Океана, раздирающие эту землю надвое по длине разлома и лопающиеся от растяжения нити желзной дороги. Храм! Мой храм! Если он рухнет… Там же Камалин! Я вылетела во двор. Двери храма были закрыты, а моя заноза стояла в компании пары механиков, побросавших работу в гараже. Откуда-то с воем выбежало несколько кур, за ним с руганью кинулся Олми, здоровенный вольнонаёмный повар. Из крепости с руганью и возбужденным гомоном высыпали орденцы. Краем глаза я заметила на стене, обращённой к озеру, белоснежный тяжелый плащ. Я завернула к Камалин. чтобы приободрить девчонку, и поднялась к старику. Рахаил молча указал мне рукой в сторону озера. Там, где ещё вчера за Шаркелом возвышались гранитные скалы, образовалась щербина. Часть камня рухнула в озеро, пробив ещё тонкий лёд. Белое поле прорезали огромные трещины чёрной воды. — Что это было? — тихо спросила я, когда молчание затянулось. — Землетрясение, что же ещё, — Рахаил вздохнул и потёр виски. — Этого нам ещё только не хватало. — А были какие-то предзнаменования? — я в своей жизни ещё ни разу не сталкивалась с землетрясениями. Это было что-то из баек о далёких землях и странных местах, где Кости Земли ворочаются и растут. В Альдари кости земли, как говорили, уже почернели и окаменели, и придут в движение только когда Амазда ступит под стены старого храма. — Нет, не было, — Рахаил повернулся к озеру спиной. — Если пару дней всё будет тихо, съездим, посмотрим, что там с обвалом. А пока надо проверить телеграф. Он сказал — и мне стало как-то очень неуютно. Если оборвало железную дорогу, то мы окажемся отрезанными от своих. Раньше весны за ремонт возьмутся только самоубийцы, а значит, мы на полгода останемся в полной изоляции. Даже если оборвало всего один переезд, хорошего в этом мало. Но телеграф работал. Рахаил сообщил о землетрясении, пришел ответ и обещание разобраться. На просьбу прислать сейсмостанцию ответили неопределённое: посмотрим. Потом Рахаил поочерёдно связался с лесопилками, где толчков почти не почувствовали, и с эленийским берегом на той стороне железной дороги. Те поблагодарили за сообщение и пообещали проверить пути. Вот и всё. На утреннюю молитву пришла почти вся крепость. Я не стала их мучать и просто подняла руки и объявила: — Тиара защитила! Меня поддержал нестройный гул голосов. Не только я представляла, чем для нас может обернуться обрыв нитей. Ладно там, продукты и запчасти, это всё есть. А вот лекарства имеют неприятное свойство заканчиваться в тот момент, когда они больше всего нужны. Да и страшно это, оказаться отрезанным от мира. Обвал очень впечатлил Камалин. Как и я, она столкнулась с этим явлением впервые в жизни, и, будучи всего лишь девочкой, не смогла сдержать своего восторга. Пока мы мылись, она почти не замолкала, пересказывая мне главы из учебника по геологии для школяров. Я же кивала, поддакивала, и изподтишка разглядывала девочку. Она уже не боялась, как в первые недели, общей бани. Трудно сказать, было ли это заслугой времени, моих усилий или расписания женских и мужских часов. Кама теперь почти не боялась оставаться одной с орденцами, и даже подружилась с Лиром. Как оказалось, Лир отдал ей свой томик поэзии Алифии. Камалин эти сентиментальные стишки очень нравились. Обсуждать стихи Алифии, правда, я отказалась наотрез. Я её один раз видела. Юный гений Мейнда оказался неопрятной круглолицей девушкой чуть старше меня. Сверстников она боялась и лезла в разговоры взрослых к месту и не к месту. Свои стихи, такие красивые и нежные на бумаги, читала с невыносимым апломбом и чувством. Я бы вовсе на той встрече уснула, если бы юный гений Мейнда на глазах полудюжины свидетелей не вытащила из сумочки одной из присутствующих поэтесс кошелёк, была поймана за руку и в приступе ярости метнула кошелёк в лицо ошарашенной женщины с криком “я сделала это из низкой гнусности, чего же ещё”. Мастер Анекара, наш учитель литературы, после долго выглядел очень смущённым и отказывался вспоминать ту попытку приобщения учениц к современной литературе. — Интересно, что будет, если земля расколется? — Не расколется. Скорее всего, просто кости земли зашевелились. В этой земле много гор, и за перевалами она всё ещё растёт, — я твёрдо решила не поддерживать подобные разговоры. Я сама напугана, и ещё брякну что-нибудь не то. Мы разделись и разбрелись под душевые лейки. Котельная была прямо за стеной душевой, и вода чуть ли не обжигала. Я полминуты регулировала краны, чтобы не свариться, и искоса поглядывала на воспитанницу и её татуировки на спине. Знак богини, знак верности, знак принадлежности к ложе сестёр меча. Последнее мне очень не нравилось. Ложи уже лет сто, как были простой формальностью. Сёстры Тиары давно не были самостоятельны, не защищали себя сами и не защищали свою паству. Хорошо это или плохо, не мне судить. Принадлежность к ложе ныне нигде не записывалась, никем не проверялась, и даже татуировки делали не все сёстры. Я свои набила уже после университета и первого распределения. Знак ложи меча под моей лопаткой был скорее данью уважения поколениям моих орденских предков, чем желанием взять в руки меч. Но Камалин не было ещё и семнадцати, не говоря уже о полном совершеннолетии. Кто разрешил ей делать эти татуировки? Мать-настоятельница? Сама захотела? Неужели в обители за эти шесть лет нравы изменились так сильно, что таких соплюх уже никто не останавливает от глупостей? — Если Кости земли пришли в движение, значит, она расширяется? Нам говорили, что она либо раскалывается, либо растёт. Как в Норнале. Норнал постоянно с одной стороны растёт, с другой разрушается, — спросила Камалин. — Может быть и расширяется. Со Станции телеграфировали, что вода в озере отошла от берега. — Озеро углубилось? — Девчонка смыла мыло с лица. Глаза загорелись живым интересом. Эх, сразу бы её сюда отправили бы, может быть и без спада и угроз отчисления обошлось бы. — Вполне возможно, — важно кивнула я. — Я слышала, что под озером разрыв в костях, — продолжала болтать девочка. — Может, вода потихоньку утекает на ту сторону?