«О чем мы тогда говорим?» – Когда она рассказала все твоему отцу? – все-таки продолжил Юханссон. – Эта женщина. – Как мне представляется, примерно через год после убийства Жасмин. Вряд ли ведь после лета восемьдесят девятого, поскольку тогда папа закончил служить и вышел на пенсию. И из его слов я поняла, что это была пожилая женщина из его прихода. А также что она рассказала все, исповедуясь моему отцу, будучи сама тяжело больной. – Но тебе неизвестно ее имя? Ты понятия об этом не имеешь? – Нет, ни малейшего. – Откуда тогда ты знаешь, что женщина говорила правду? Она могла иметь проблемы с головой. Или просто хотела привлечь к себе внимание. В этом нет ничего необычного, да будет тебе известно. – Мой папа, во всяком случае, поверил ей. А он был очень умным человеком. Опять же, ему приходилось слушать всякое, и его было нелегко обмануть. – Твой отец сказал, что она сообщила ему, кто это сделал? – Нет, этого он не говорил. Во всяком случае, мне. – А своему мужу, или сыну, или какому-то родственнику, соседу, товарищу по работе. Кому-то, кого она знала. Никаких намеков ни о чем таком не было? – Нет. Но я почти на сто процентов уверена, что она рассказала все моему отцу. Назвала имя. – Откуда ей это было известно? Кто именно убил девочку? – Не знаю. Мне известно только, что папа поверил ей, и это ужасно мучило его до самого конца. – О’кей, о’кей, – сказал Юханссон. – Расскажи мне, как все происходило, когда отец поделился с тобой. «Давай-ка с самого начала. Как все началось для тебя». Бывший пастор прихода Бромма Оке Стенхольм умер от рака в возрасте восьмидесяти пяти лет в декабре прошлого года. Последние дни дочь находилась при нем неотлучно. Его жена, мать Ульрики, перешла в мир иной десятью годами ранее, а отношения отца с ее старшей сестрой складывались не лучшим образом. Последние годы они даже не разговаривали друг с другом. Поэтому Ульрика была для него единственным близким человеком. А также любимой дочерью. Последние дни жизни он главным образом спал из-за сильных таблеток, призванных облегчить ему боль. За два дня до своей кончины, однако, он находился в полном сознании в течение нескольких часов и именно тогда поведал ей обо всем. – Прежде всего он сказал мне, что не принял свою дневную порцию таблеток как раз по этой причине. Хотел сохранить ясный котелок, именно так он сказал, ясный котелок для разговора со мной. – Ага. – Юханссон кивнул. – И это все? – Да, – подтвердила Ульрика Стенхольм. – Я прекрасно понимаю, что, по твоему мнению, особенно не с чего начинать. Даже если бы не истек срок давности. – Не мели чушь, – отрезал Юханссон. – Да будет тебе известно, Ульрика, при расследовании убийства надо оценить ситуацию. Нельзя ныть о том, насколько это трудно и как мало известно, а также молоть похожий вздор. Такой ерундой не занимается ни один настоящий полицейский. Оценить ситуацию и найти в ней повод для оптимизма – вот о чем идет речь. – Хотя известно не так много… – Не возражай, – перебил доктора Юханссон. – Давай лучше подведем итог, что нам известно. Записывай, кстати. Ульрика Стенхольм кивнула, приготовила ручку и блокнот. – В декабре прошлого года, перед самой своей кончиной, твой отец рассказывает тебе о том, что одна из его пожилых прихожанок поведала ему. Двадцать лет назад, всего через пару лет после смерти Жасмин, исповедуясь, и когда сама она лежала на смертном одре. Все правильно понято? «Исповедуясь», – Юханссон мысленно посмаковал уже подзабытое слово. – Да, – подтвердила Ульрика Стенхольм. – И все? Больше ты ничего не помнишь? – Нет, – сказала Ульрика Стенхольм. – Ага, – проворчал Юханссон. – Тогда действительно надо оценить ситуацию, да будет тебе известно. – Я поняла. Но одна мысль пришла мне в голову, когда я увидела тебя в первое утро. На следующий день после того, как тебя доставили к нам. – Я слушаю, – буркнул Юханссон. – Эта история мучила не только моего отца. Но и меня тоже. Особенно в последнее время, когда о ней так много писали в газетах. Потом неожиданно здесь появляешься ты… – Да? – Мой папа был глубоко верующим человеком. – Вполне логично. Для священника, я имею в виду, – заметил Юханссон. – И я верю, хотя не настолько глубоко, надо признать. Знаешь, что папа, наверное, сказал бы? – Нет, – проворчал Юханссон. «Откуда мне знать?» – Он так говорил всегда, когда происходили непонятные вещи. Странные совпадения и тому подобное, не поддающееся объяснению. Будь то плохое или хорошее. – Я по-прежнему внимательно слушаю, – сказал Юханссон. – Тогда папа обычно говорил: «Пути Господни неисповедимы», – продолжила Ульрика Стенхольм. – Ты извини, но для меня подобное звучит как чистое богохульство. Неожиданно это произошло снова. Головная боль исчезла. – О чем ты? – О том, что Господь якобы послал тебе бывшего полицейского, без сознания, с тромбом в голове, с целью помочь разобраться с убийством, совершенным двадцать пять лет назад, по которому уже истек срок давности, поскольку ему не хватило всего лишь пары недель, чтобы попасть под новый закон. «Если задуматься, это же единственное, что хоть как-то обнадеживает во всей истории», – подумал Юханссон. Доктор медицины и доцент кафедры неврологии Ульрика Стенхольм сорока четырех лет, хотя не выглядела даже на сорок, никак не отреагировала на его слова, во всяком случае, что касается движения головой. – Пути Господни неисповедимы, – повторила она. – Моя проблема в том, что я больше не могу видеть сквозь стену, – сказал Юханссон. – Я с трудом вижу перед собой, да будет тебе известно. И память зачастую подводит меня. На днях мне понадобился час, чтобы вспомнить, как зовут мою невестку. Внезапно меня на секунду посещают злость, радость, грусть и все такое, а я не могу понять причину. Я говорю странные вещи и ужасно ругаюсь. Убийство, о котором ты рассказала, малышки Жасмин я ведь практически не помню. Честно говоря, не помню совсем. – Это все из-за случившегося с тобой, – сказала Ульрика Стенхольм. – Так происходит со всеми в подобной ситуации, да будет тебе известно. И знаешь что… Юханссон покачал головой. – Поскольку мы говорим о тебе, я почти полностью уверена, что все это пройдет. – И рука тоже? – спросил Юханссон. – И рука тоже, – подтвердила доктор Стенхольм и кивнула. Потом она поднялась, кивнула снова и похлопала его по здоровой руке. – Береги себя, – сказала она. – Увидимся завтра. Только когда она выходила из комнаты, он вспомнил об этом. О самой первой из всех в профессиональном плане естественных мер, которые кто-то как бы стер из его головы. – Черт! – крикнул Юханссон. – Вернись, женщина. – Да, – сказала она, останавливаясь у его кровати снова. – Твой отец, наверное, оставил массу бумаг и записей. «Старые священники настоящие уникумы в части собирания подобной макулатуры». – Целые ящики, – подтвердила Ульрика Стенхольм. – Постарайся найти среди них что-нибудь, – предложил Юханссон. «Не мне же заниматься подобными поисками». Потом Ульрика Стенхольм ушла и едва успела закрыть за собой дверь, как он заснул. «Человек, который когда-то мог видеть сквозь стену», – подумал Юханссон, прежде чем Гипнос взял его за здоровую руку и осторожно увел в темноту. Поманил зеленой маковой головкой, держа ее в своей маленькой белой ручке.