В трамвае я кивнула на свободные места: – Сядем? – Ты садись, – сказал Лёва и тихонько потёр место, которое оцарапал о кустарник. Я села и пододвинулась к окну. – Ты тоже садись. – Нет, я постою. Я поняла, почему он не садится и тоже встала. Стояли у окна оба. На улице вечерело, начинали зажигаться фонари. Они зажигались не сразу, а по очереди, словно передавали друг другу невидимую эстафетную палочку. – Как резко у вас темнеет, – заметил Лёва. Голос совсем невесёлый. – Что, всё ещё больно? – спросила я. – Да. И даже не знаю, почему. – Просто они в тебя стреляли. Лёва изумлённо уставился на меня. – Кто? – спросил он, нахмурившись. – Да те, с пневматикой. – А что же ты молчала? – Лёва посмотрел на меня с возмущением. – Слушай, я только сейчас это поняла. Я не видела, что они стреляли в тебя, но видела, что они смотрели в нашу сторону. Все. Так смотрят, когда хотят понять, попали ли в цель. – Чёрт, наверное, так и было. У меня там круглое красное пятнышко – как от пневматической пульки. – Если бы оцарапался, была бы царапина. – Вот именно. – А ты что, пошёл бы отношения выяснять? – Не знаю. – Хорошо, что я тебе только сейчас сказала. Пошёл бы выяснять чего доброго, а их там… много их там было. – Ладно, – сказал Лёва, – замяли. Настроение у него резко испортилось. Мы больше ни слова друг другу не сказали. Молча разошлись по квартирам, и за целый вечер он больше не показался на балконе. Вечером открыла компьютер, и в файле «стихи» дописала четверостишье. Захар не сахар, ну и пусть, Ведь ничего мне сладкого не нужно. Я разлюбить Захара не боюсь, Боюсь влюбиться я в него Тупей и глубже… Однако, как он на меня сегодня посмотрел! Я вспомнила его взгляд, и он прожёг меня даже в воспоминании. Он так посмотрел: на меня, на Лёву и снова на меня, словно глядел на меня глазами новенького: что Капитонов нашёл в Виолетте Покровской? Что он увидел в этих зелёных узких глазах, чёрных бровях вразлёт и в пухлом чувственном рте? Ну, это я так о себе воображаю – пухлый, чувственный. Может, он вовсе и не чувственный или не кажется таким Захару Кислицину. Я вышла на балкон и даже стул вынесла. Посидела на нём, почитала книжку, освещая страницы фонариком, ожидая, что выйдет Лёва. А звать мне его не хотелось – да ну, вот, скажет, назойливая девица. Он не вышел, наверное, здорово разочаровался в нашем классе, и вообще в нашем городе, а значит, и во мне, я ведь тоже «наш класс» и «наш город». Листья всё так же летели с дуба, и один раз мне показалось, что под деревом прошёлся Захар. Но я знала, что это глюки, потому что мне он чудится буквально во всём, даже в ветре. Захар Всё началось прошлой осенью. У наших родителей дачные участки в одном проезде. Обычные деревянные дома. Это сейчас дачи строят с размахом. А наши избушки родители построили лет пятнадцать назад. Взрослые рассказывали, что большие дома на участках тогда строить просто-напросто не разрешали, а кто строил, у того рушили. Вот такая была глупость всемирного масштаба. В доме Захара ещё мансарда, там его личная комната. С балкона он плюёт в кусты малины. Ну, может, и не плюёт, не видела, но мог бы. Мы тут с ним не шибко встречаемся, все же на машинах приезжают и каждый в свою калитку – шмыг, как заяц. И уезжаем так же – из калитки в машину шмыгаем. У наших родителей машины-близнецы – КIA, и даже одного цвета – белого, наши родители ведь не бизнесмены. Мой батя работает в лесничестве, а Захаров – то ли столяр, то ли слесарь в библиотеке. В библиотеке, оказывается, не только библиотекари работают. Летом у нас каникулы. Родители утром в понедельник уезжают на работу, а ребячий народец остаётся. Меня мать-отец с удовольствием оставляют – огурцы-то кому поливать? Мои родители вообще полукрестьяне, я уже говорила: картошка у них на участке за городом, огурцы, помидоры и другая зелёная дребедень – на даче. Вот я и пашу, как мама Карло, – поливаю, дёргаю мокрицу и читаю, конечно. С Милкой Каслиной болтаем, она на соседнем участке живёт вместе с бабушкой, которой на работу не надо. Я у них и обедаю, Милкина бабуля славная, она меня прямо за руку к себе обедать приводит. С Захаром почти не общалась, он у нас шибко гордый и шибко занятой. Ходит рыбачить на речку-вонючку, не ту, в которой в городе купаемся, тут другая малюсенькая речка-быстринка, воробей её по колено вброд переходит. Но в омутах, как говорил Захар, водится рыба. Если он не рыбачил, то собирал грибы или что-то мастерил на участке, стучал молотком, колол дрова, ну, хозяин вообще образцовый. Собственноручно, без помощи отца начал строить беседку. Изредка – не знаю, что на него нападало – тоже приходил на конечную остановку автобуса, где вечером собиралась школьная молодёжь. Ну, и мелочь школьная, вроде шестиклашек, тоже под ногами путалась. На остановке две длинные скамейки друг против друга, вот там все и тусовались. В карты дулись, в телефоны глазели, фильмы гоняли. Кто-то прямо на дороге в бадминтон играл, пропуская редкие вечерние машины, на великах катались. У Димки Метёлкина – скутер, давал ребятам километр-другой проехаться, не жадничал. Но Захару играть в карты скучно. Велика у него нет. На скутере два раза прокатился, сказал про него: – Велик с хилым мотором, наш мопед реально круче. Придёт изредка, поскучает-позевает, двумя фразами с парнями перекинется и уходит на свой огород молотком стучать. Или киношку по телефону гоняет, боевики со стрельбой и погонями. В конце лета так получилось, что все уехали, даже Милка со своей доброй бабушкой, а мы остались. Я увидела Захара, когда он возвращался с рыбалки: он всегда мимо нашего дома с речки проходит. – Эй, Захарыч! Привет! – А, это ты, Покровская. Чё не уехала? К школе пора готовится, ручки-тетрадки закупать. – Да вот, не уехала. Что к ней готовиться? Что поймал? – Да так. Селявок коту Филе на ужин. Чем занимаешься? – Саван вяжу. – Уже? Не рано? – Да я пошутила. Какой саван? Я не собираюсь ещё умирать. А что ты вообще делаешь? – Заготавливаю для дачи дрова. – Ух, ты. А как это? – Очень просто. Таскаю из леса сухостой. – Это что – сухие брёвна, что ли? – Точно, брёвна, Покровская, брёвна. – Молодец. Очистка леса. Мой отец тебя бы похвалил. – Я тоже себя хвалю. Ну, пока. – А ты торопишься? Тебя в лесу ждёт не дождётся очередное бревно? – Точно. Реально ждёт. И побрёл себе, солнцем палимый. Дурак такой, даже поболтать просто так не хочет. На следующий день зарядил дождь. Посерели заборы, перестали улыбаться чучела на грядках, жалобно зачавкала земля на проезде. Я тоскливо пережила этот день, проснулась на следующий: здрасьте, пожалуйста, – опять ливень. Всё вокруг поплыло, погода прочно испортилась, дождь залил все грядки, утопил морковку и свёклу. И я решила, что надо смываться. А как? Денег у меня на автобус не осталось. Родителей не хотелось ждать – до выходных было ещё три дня, целая пропасть. Отправилась к соседу просить взаймы наличку. У нас на дачных маршрутах всё ещё картой проезд не оплатишь. Прошлый век просто! А Захар говорит: – Слушай, у меня тоже ни копья. Давай завтра пешком уйдём? – Далеко ведь. – А мы по железке, по шпалам, это ближе. Я думаю, завтра дождя не будет, смотри, уже проясняется. И птицы запели. Мне здесь тоже надоело до чёртиков. – Давай! Я согласна! Только не знаю, где здесь поезда ходят. Не слышала стука колёс и гудка паровоза. – А они и не ходят. Это заброшенная ветка. По ней и погоним. – Заброшенная Ветка – это я. Меня тоже забросили. Ты знаешь, где она? – Кого ты имеешь в виду? Себя или железку? – зубоскалит Захар.