Лео снова поставил передо мной тарелку, но я покачала головой. – Тошнит, – повторила я. Он принес мне стакан воды, который я медленно выпила, и мне казалось, что я чувствую, как каждая молекула воды проходит через мое горло и попадает в желудок. Даже яркий искусственный свет на кухне не смог заглушить этот кайф. Казалось, что все происходит как-то по-иному, в странном диком ритме. Я попыталась сообразить, как давно приняла эту смесь. – Сколько это будет продолжаться? – спросила я. – Дольше, если ничего не съесть. Я нехотя взяла обеими руками ломоть торта и откусила кусочек. Но не имело значения, что я ела. Не имело значения, что я пила. Потому что действие наркотика только усиливалось, как будто он лишь накапливался в моей крови, собираясь с силами для полного, окончательного рывка. И когда Лео снова повел меня по коридорам монастыря, свет полностью скрылся от меня, и я видела только тьму. Она исходила изнутри меня, и отголоски этой тьмы я видела в костях пальцев святых и фрагментах лодыжек, в полотнищах гобеленов с единорогами и в открытых ртах горгулий, стоявших по краям клуатра. Я осознала, что весь музей – хотя, возможно, я всегда это чувствовала, всегда хотела в это верить – пытается ожить. Глава 17 Я никогда не забуду, как наступило то утро, как темно было в квартире Лео из-за туч, повисших над городом, как я все надеялась на раскаты грома, на дождь. Вместо этого небо, покрытое грозовыми разводами, лишь заливало мрачной серостью всё внизу. Когда я проснулась, Лео уже ушел, но оставил записку: «Увидимся там», – и я поплелась к метро, где было жарко, а кофе оказался горьким. Тем не менее я прибыла вовремя, так как из-за наркотиков мой сон был неспокойным и некрепким, и даже успела на первую маршрутку до Клойстерса. Поправляя на плечах свой тяжелый рюкзак, я шла к двери служебного входа. В коридорах было безлюдно, но для меня они были полны полузабытых событий прошедшей ночи, теней воспоминаний, которым я не могла доверять. Наркотики, казалось, стерли факты, реальные события и заменили их только ощущениями, фрагментами воспоминаний, в которых я не была уверена. Я направилась в библиотеку. Исчезли канделябры, блестящие лужицы воска, карты. Вместо них на столе лежала сумка Рейчел, содержимое которой было рассыпано в беспорядке, как если бы эту сумку поспешно бросили. Дверь в кабинет Патрика была приоткрыта, и сквозь щель я видела ногу, одну только ногу, которая ритмично содрогалась, как будто ее била медленная дрожь. Тишину нарушали тяжелое дыхание и повторяющийся звук, похожий на удары пустого барабана. Почему я не окликнула Рейчел по имени, почему сразу не побежала на пост охраны, я не знаю. Может быть, я не распознала улики – ногу, сумку, содрогания, – которые складывались в невероятный несчастный случай. Может быть, в тот момент я не была уверена в том, можно ли считать увиденное после этой ночи реальностью, действительно ли наркотики выведены из моего организма. Я не могла действовать осмысленно. Вместо этого я направилась к двери кабинета Патрика, где все было как полагается, за исключением кружки с кофе, которая упала на пол и оставила на ковре черную лужицу. Неподалеку лежало тело Патрика, все еще облаченное в костюм, в котором он был накануне вечером, но теперь безжизненное. А рядом сидела Рейчел, делая искусственное дыхание, вдыхая воздух в его легкие, несмотря на то, что они не вздымались и не опадали от прилагаемых усилий. Его кожа блестела. В этот момент я утратила всё – чувство времени и реальности, способность понимать происходящее передо мной. Всё, что я могла делать, – это стоять в дверях и смотреть на Рейчел, на ее лицо, безэмоциональное и жесткое, на ее механические интенсивные движения, похожие на работу насоса. Она так сосредоточилась на них, что даже не заметила моего появления. Когда Рейчел наконец подняла на меня глаза, сложив обе руки на груди Патрика, она только и сказала: – У меня не было времени позвонить в «скорую помощь». Ты можешь вызвать «скорую»? Я боюсь, что, если остановлюсь, он… Она приподнялась и посмотрела на тело; ее лицо, влажное от пота, было бледным, несмотря на те усилия, которые она прилагала к реанимации Патрика. – Рейчел, – сказала я. – Он мертв. В комнате чувствовался запах, удушливая сладость смерти, похожая на аромат перезрелого винограда сорта «конкорд». Я заставила себя подойти к телу и дотронуться пальцами до шеи. Она была холодной. Кровь не текла по жилам Патрика, причем уже несколько часов. – Я слышала, что, пока кровь и воздух циркулируют, есть шанс, – произнесла Рейчел почти про себя, не встречая моего взгляда. Я опустилась на колени напротив нее и обхватила руками ее запястья. – Рейчел. Все кончено. Она наконец подняла на меня глаза. Те были какими-то мутными, почти невидящими. Как будто все происходящее было наваждением, заклинанием, от которого ее нужно было просто пробудить. Я подумала, не выглядим ли мы обе так, ведь наши зрачки всё еще расширены от белладонны. – Нет, – возразила она, отстраняясь и сдерживая рыдания. – Вызови «скорую». Я достала из рюкзака телефон и набрала 911, сообщив о случившемся диспетчеру, который несколько раз спросил меня, уверена ли я, что Патрик умер. Я каждый раз отвечала «да». Рейчел, слушавшая разговор, наконец перестала нажимать на грудь Патрика; она сидела на полу рядом с его телом, ее лицо было мокрым, колени подтянуты к подбородку, она дрожала, словно от холода. Если обычно руки Рейчел казались легкими и сильными, то теперь они выглядели слабыми и вялыми, и я задавалась вопросом, откуда у нее взялся запас энергии, чтобы столько времени делать искусственное дыхание. В этот момент я не могла сформулировать вопросы, которые следовало бы задать: как долго она пробыла здесь вот так, снова и снова делая искусственное дыхание мертвому телу, что произошло, как она его нашла. Все, что я могла сделать, – это опуститься рядом с ней на пол, где мы обнялись, прижавшись друг к другу бедрами и надеясь, что никто не войдет и не найдет нас долгое время – пока мы хотя бы не сможем адаптироваться к миру, в котором не было Патрика. Мы не знали, сколько времени пройдет до появления полиции или даже других сотрудников, но сидели вместе на полу в течение, казалось, нескольких часов, хотя это могли быть не часы, а минуты. Мы сидели, глядя на неподвижное тело Патрика, пока Рейчел наконец не поднялась на ноги и не подошла к его столу. Я наблюдала за тем, как она начала открывать ящики и доставать бумаги и блокноты. – Рейчел, что… – Я умолкла. На ее лице было откровенно решительное и жесткое выражение, и это заставило меня остановиться. Я встала; от резкого движения у меня поплыло перед глазами. Нереальность происходящего – тело на полу, скорость, с которой Рейчел осматривала ящики, – заставила меня понять: я должна все время следить за дверью библиотеки в поисках любого признака движения, напрягая слух, пытаясь заранее расслышать звук сирен. Когда Рейчел добралась до сумки Патрика, она вывернула ее на пол – содержимое рассыпалось по комнате, записная книжка Патрика упала на его начищенный ботинок. Рейчел стояла на коленях, сортируя вещи и после осмотра запихивая их обратно в сумку, пока сквозь дымку происходящего я не сообразила, что именно она ищет. Я заметила, как это отлетело в дальний конец комнаты, его зеленая лента была слегка потрепанной и выцветшей. Я двинулась к тому месту, где оно упало, но мои движения были замедленными. Достаточно замедленными, чтобы у Мойры было время подойти к открытой двери кабинета, а потом закричать – высоким жалобным голосом. В суматохе возвращая сумку Патрика на стул, Рейчел встретилась со мной взглядом, пока я молча запихивала коробочку в свой рюкзак. Мойра склонилась над телом и зарыдала, повторяя вопрос, который я безмолвно задавала себе с самого утра: – Что случилось? * * * Полиция взяла у нас показания, а коронер забрал тело. Мойру пришлось накачать успокоительным. Синие мигалки полицейских машин озаряли серый камень музея. Стоя среди сотрудников, я заметила, что во всем здании жутко тихо. Никто из нас не знал, что делать. Я никогда не была свидетельницей смерти, только испытала на себе ее последствия. И после нее я оказалась в подвешенном состоянии, зная, что нет правильных решений, нет правильных дальнейших шагов; есть только жуткое осознание того, что время продолжает идти, как бы мне ни хотелось, чтобы оно остановилось, перемоталось назад. Единственная вещь, которая меня поддерживала, тяжело лежала в моем рюкзаке: кожаная коробочка, перевязанная зеленой ленточкой. Тогда у меня не было возможности спросить Рейчел, как она нашла его или чем закончилась ее ночь накануне. Но я была благодарна ей за то, что она нашла его до открытия музея, до того как посетители Клойстерса проследовали из вестибюля к алтарю Мерода и обратно, а Патрик, уже не слыша этого, лежал бы за каменными стенами кабинета, и никто об этом не знал бы. Сердечный приступ, решили они. «По крайней мере, он ушел быстро. Умер в месте, которое любил». Это были банальности, которые, как я знала, ничего не значили, и каждый раз, когда я слышала, как кто-то повторяет эти слова, гул в моих ушах становился все громче. – Нам нужно позвонить Мишель, – тихо произнесла Рейчел, появляясь рядом со мной. Я стояла на пороге музея, наблюдая за тем, как люди входят и выходят, за толпой судебно-медицинских экспертов и врачей. В парке начали собираться любопытные. Я знала, что она права, но я также знала, что, поделившись новостью, я сделаю ее реальной. Что, потеряв Патрика, я потеряла и своего благодетеля, человека, который привел меня в Клойстерс. Рейчел уже прижимала телефон к уху, и я поняла, что, как бы я ни боялась того, что может сказать Мишель, я также отчаянно нуждалась в том, чтобы кто-то сказал мне, что делать. Только когда Рейчел завершила звонок, я осознала: несмотря на то, как это выглядело со стороны, именно нам предстояло найти собственный путь. – Что она сказала? – Что перезвонит мне через некоторое время и даст инструкции, но сейчас мы должны закрыть здание для посетителей на весь день, а персонал должен разойтись по домам. – Как ты думаешь, она заставит меня уволиться? – наконец-то набравшись смелости, спросила я. Глаза Рейчел сузились. – Почему ты должна уволиться? – Потому что теперь, когда Патрика больше нет… – Когда Патрика больше нет… – Слова замерли на ее губах, и я почувствовала, как измучена Рейчел, сколько усилий ей потребовалось, чтобы сказать это. Я хотела бы не помнить, каково это – но я помнила. Она попыталась снова: – Теперь, когда Патрика нет, нам нужно сделать еще больше. У тебя все будет в порядке, Энн. У нас обеих все будет в порядке. – Потом сделала паузу, сжала мою руку так крепко, что я почувствовала, как кончики ее ногтей впились в мою кожу, и сказала жестким шепотом: – И теперь… теперь некоторые вещи будут проще. Мне хотелось, чтобы мы остались одни. Но вокруг нас у входа сгрудились сотрудники, синие маячки полицейских машин бросали на их лица равномерные отблески. Все это было внезапным, нежелательным вторжением – современный мир, нарушающий покой Клойстерса. * * * По дороге домой мы молчали, но коробка в моем рюкзаке казалась намного тяжелее, чем раньше. Мне отчаянно хотелось в душ – ведь я приехала прямо от Лео, и пот прошедшей ночи все еще держался на моем теле, соленый и шершавый. Я не помнила, видела ли Лео после того, как он увел меня из библиотеки. Несмотря на то, что он отвез меня домой, у меня не осталось никаких воспоминаний о прошедшей ночи, не считая куска торта и яркого света на кухне. А Лео – где он был? Я не видела, чтобы он приезжал в музей тем утром. В квартире Рейчел я бросила сумку на стол и пошла в ванную комнату, чтобы принять душ и подумать. Мне нужна была горячая вода, чтобы смыть с себя следы утренних событий. Только когда я вышла, поняла, что эти события отпечатались глубже, на моих костях, а не на коже, и их не так легко стереть. К тому времени, как я вернулась в гостиную с мокрыми волосами, спадающими ниже плеч, Рейчел уже обнажила лицевую сторону каждой карты и положила ее на стол рядом с фальшивым двойником. Под всеми картами Старших Арканов скрывались иконографически замысловатые карты, представляющие как римских божеств, так и астрологические знаки и символы. Я уже видела, как в картах проявляется закономерность, густая паутина символизма, которая, похоже, связывала каждую карту с одноименным созвездием. Над Венерой, которая представляла карту «Влюбленные», в небе висел Телец. Карта «Верховный Жрец» изображала созвездие Стрельца, с Юпитером, планетой-управителем Стрельца, на переднем плане. Как только мне удавалось установить связь, появлялся еще один комплект. Я молча пересчитала их: всего получилось семьдесят семь карт. Колода была практически полной, за исключением одной карты: не хватало Дьявола. Я подумала, что на ней должен быть изображен Аид со знаком Скорпиона. В конце концов, Плутон – это римское название Аида, и он также управляет этим знаком. Но как бы меня ни тянуло к картам, как бы ни хотелось взять их в руки, даже разложить в ряд, чтобы посмотреть, что они мне скажут, нужно было узнать, что произошло прошлой ночью и сегодняшним утром – со мной, с Рейчел, с Лео, с Патриком, со всеми нами. С миром Клойстерса. – Ты можешь в это поверить? – спросила Рейчел, глядя на карты. – Ты видела это? – Рейчел, что произошло прошлой ночью? – Сначала посмотри на них. Я подошла к краю стола, рассматривая изысканные завитки краски на картах и очертания пернатых фигур. В углах каждой карты я заметила характерный силуэт белого орла, увенчанного золотой короной. Печать д’Эсте. Тот самый орел, что был изображен на архивных документах, которые мы видели в музее Моргана и еще в бумагах Линграфа. И как бы мне ни хотелось поговорить о том, что произошло прошлой ночью, я не могла отвести взгляд от карт на столе. Я знала – ничто не может быть столь сильным, как любопытство. Я всегда считала его более сильным, чем похоть. В конце концов, разве не поэтому Адам надкусил яблоко? Потому что ему было любопытно? Потому что ему нужно было знать? Ради исследования. Я подняла карту «Мир», на которой были изображены разверстые небеса с Сатурном в центре; его рот был раскрыт, на ладони лежал младенец. – Они невероятны. – Можешь себе представить, что мы сможем с ними сделать? Я сложила руки на груди и снова спросила: – Что случилось прошлой ночью? Рейчел все еще мечтательно смотрела на карты, и ей потребовалась минута, чтобы вернуться в наш мир. – Не знаю, – ответила она. – Я очнулась здесь. Я мало что помню после второго расклада. Как будто в моей памяти осталось сплошное черное пятно. Почти ничего не помню с полуночи до шести утра. Это был тот же самый пробел, который зиял в моей памяти.