– Ты же только что сказал «изюмины в пироге»? Понимаешь, никаких щадящих аллегорий искусства или приукрашивания Писания. Представление о смерти как о сне, где спящие и мертвые – просто иллюстрации, – это как целительный бальзам для измученного рассудка, как ванна для утомленного путника. Неизвестный край привлекателен тем, что его можно изучать, по нему можно путешествовать. – Уж очень утомительно. Ванна и бальзам гораздо лучше. Даже вечный холод кажется более сносным. – Его ведь всегда можно исцелить неограниченным запасом монашеского бальзама и вина. Но в склепе ничего этого не было, Фрэнсис. В нем Король Ужасов был сведен к куче смертного утиля, где разные поколения были перемешаны в невероятной неразберихе. Трудно себе представить, что эти пожелтевшие ноги когда-то скакали верхом на горячих жеребцах, пришпоривали их во время битвы или раздвигались, чтобы обвиться вокруг движущихся бедер любовника… – Так-так, поосторожнее! Невозможно было даже сказать, какого пола они были и какой пол предпочитали. Эта куча наглядно показывала, чем на самом деле был человек. – И пугала тебя до смерти. Я умирал тысячью смертей у двери склепа, представляя по другую сторону решетки себя в груде костей, которые там с презрением запрет зловонный могильщик. «Теперь они и яйца выеденного не стоят», – говорил он. – Еще одна яркая метафора. И мой череп он отшвырнет в сторону, как те, которые на моих глазах выбрасывал из земли. Они катились по дерну. «Не стоят и выеденного яйца, милорд!» – Эти слова, без сомнения, сопровождалась непристойными звуками. Вряд ли он тебя стеснялся. Тот могильщик будет жить вечно и переживет меня. Он был олицетворением Смерти, с киркой, лопатой и хлебом с беконом на завтрак. – Прошу, не напоминай мне о беконе! Он не мог умереть. У него было слишком много работы. Помню, как однажды я стоял, сжимая решетку и просунув нос между прутьев. Мои изумленно расширенные глаза глядели в черные глазницы черепов, а этот урод подкрался сзади и притиснул меня к решетке, да так, что ключ почти воткнулся мне в ноздри. Он пригрозил на всю ночь запереть меня в мертвецкой. Как вам понравится, сэр, провести ночку в такой компании? Они уже познали тайны гроба и недовольны тем, что их вырвали из загробного мира, которому они принадлежат. Глядите ж, как их много, и каждая полна ярости! Каково ж вам будет пробыть здесь от заката до рассвета, пока их призраки будут визгливо кричать, как мандрагора? Не дай бог никому. Еще не наступит утро, как в исступленье прадедовой костью, как палицей, ты размозжишь себе голову. Или поседеешь до восхода солнца, да еще и потеряешь рассудок! – Славный малый! И могильщик так задорно рассмеялся, что выпустил целую очередь пердухов и, отпустив меня, схватился от хохота за живот, а я в ужасе бросился к воротам. Я мчался, не останавливаясь, до самого Асбиса, чтобы спросить у Агнес, правду ли говорил могильщик. Но тут вмешался дядя Генри: – Да не слушай ты этого старого бздуна! Мы все со временем превращаемся в дерьмо, пацан, а этот полоумный мудак так долго в нем копался, что растерял последние мозги! Забудь, что он тебе наговорил. Ешь свою баранину. Мертвые кости не причинят тебе вреда. – Мм… Косточки – почему все твои истории напоминают мне о еде? Но Агнес утверждала другое. Она-то знала, что случается с измученными душами тех, кому отказано в достойном погребении, – с убийцами, самоубийцами и им подобными, похороненными на перекрестках дорог, с кольями, вбитыми в их черные сердца. Или с теми, что гремели цепями на одиноких виселицах. Или с выброшенными в море на произвол ветра и волн. Такие духи, как Каин, бродили по земле вечно, и у них не было могилы. Это было хуже, чем ад. Пусть лучше ад, чем такие бездомные скитания. К любому пристанищу можно привыкнуть. Все лучше, чем не иметь и двух шагов скудной земли. Старик могильщик был прав. Темными ночами в исступлении зимнего ветра мне слышались вопли тех изгоев, и кровь моя леденела. Моряки слыхали пронзительные крики духов над волнами, вопли морских волков в сырых туманах, корабль трясся от мачты до киля, штурвал дрожал, румпель превращался в камень. «Держись подальше от склепа, – говорила Агнес, – веди себя хорошо, и заслужишь достойное погребение и, когда придет твое время, убережешься от лопаты грубого подонка». – И что ты? Держись подальше? Как бы не так. Когда твои похороненные кости беззащитны, ты в полной власти потомков, для которых даже имя твое мало что значит. И когда я вижу, как время, эта прожорливая ворона, повергает в прах величавый замок и не щадит даже бронзу памятников, я думаю о том, как же избежать участи быть выброшенным из могилы и глубочайшего оскорбления – склепа? Во имя Бога, друг, не рой останков, взятых сей землей[25]. … Как не проклясть лопату, которая может потревожить твой прах, и руку, которая осмелится перенести твои останки в другое место? – Что у тебя на уме, Уилл? Хочу внести одно условие, здесь и сейчас, насчет моих останков. – Какое условие? Простое. Не хочу, чтобы их когда-либо потревожили, чтобы грязная лопата могильщика ударила меня по голове. Пусть держится от меня подальше – и он, и его лопата. Так и запиши. – Но в завещании это неуместно! Отчего же? Завещание мое, и я решаю, что записывать. – Прикажи подать на обед бекон. Не переводи разговор на другое. Записывай за мной: запрещаю выкапывать мои останки. – Хорошо, но это отдельное распоряжение, а не часть завещания. Давай его обсудим. – Позже. Сначала разделаемся с завещанием. Нам еще над ним работать и работать. Не нужно было припоминать свои страхи. У меня был еще один страх, когда от бури над Стрэтфордом огонь становился синим, а видения сгущались, как сниттерфилдские сопли в морозное утро. Старуха Агнес утверждала, что зловонные призраки были липучими, как задница шлюхи. Их можно было унюхать и ощутить, тех усопших уорикширцев, которые отказывались лежать и, словно черви, выползали из своих могил. Они, как Лазарь… – Давай больше не будем о нем, хорошо? …вырывались из саванов, и тревожили мой сон, являясь при свете луны, и наполняли ночь ужасом, превращали ее в сплошной кошмар. – Они не давали тебе спать? Да это ты не давал им покоя! Они так и не раскрыли секрета своего бессмертия, даже не намекнули на то, что происходит в вечной мгле. Камни двигались, и деревья говорили, но духи Стрэтфорда хранили секреты загробного мира, от малейшего дуновения которого, как говорила моя бабка Агнес, заледенеет твоя молодая кровь, глаза, как звезды, выйдут из орбит, и кудри отделятся друг от друга, поднявши дыбом каждый волосок, как иглы на взбешенном дикобразе. Лазарь продолжал хранить молчание. – И они вместе с ним. Сокровенные тайны загробного мира оставались нераскрытыми. И когда несколько десятилетий спустя умер мой отец, он тоже мне их не раскрыл. Мне приснилось, что я маленький мальчик, и он явился мне во сне – привидение или сновидение? – и на секунду поднял голову, словно собираясь заговорить, прошептать мне тайну в темноте. – Вероятнее всего, лишь сон. Дух был схож с моим отцом, как моя правая рука с левой. Агнес говорила, что перед Рождеством петух поет ночь напролет: тогда, по слухам, духи не шалят, все тихо ночью, не вредят планеты, и пропадают чары ведьм и фей, так благодатно и священно время. – Уилл, ты сам словно с другой планеты. Спустись на землю, слышишь? Бабуль, а духам не холодно? Спи, мой маленький Уилли. 6 Спи? Я скоро усну, и надолго. Но тогда я не мог спать от холода и страха. Долгими ночами призраки звали меня встать с кровати, а мне нужно было бежать на улицу по зову природы. Представь меня, милый Фрэнсис, если у тебя хватает жестокосердия… – Проще простого. …Зимней ночью в Сниттерфилде, и ни малейшего намека на луну, которая осветила бы мои одинокие вылазки. Я плакал от холода. – Брр-р. Я уже дрожу! Сосульки, свисающие с крыши отхожего места, зло поблескивали при свете звезд. – Да? В сильные морозы они с каждым днем удлинялись, и мне приходилось наклонять голову при входе в нужник, где я сидел, как король на ледяном троне, и представлял себе то, что из меня выходит, в форме кинжалов. Сосульки были похожи на опускающуюся решетку, которая заключит меня в тюрьму в сортире. – Вот так замок, прости господи! А когда весна-надзиратель подкрадется из-за угла, подует на сосульки своим дыханием Тельца и растворит замерзшие решетки, найдут только мой скелет, сидящий на дырке, и удивленные мухи будут с жужжанием кружить между костей моей грудной клетки, как черные искры в холодном аду. – Фантазия всегда была твоим проклятьем, Уилл. Нужно было бежать оттуда побыстрее. Не всегда было так, но зимой было тяжко. – Может, сменим тему? Вот только расскажу об одном визите, который можно назвать хорошим, даже невзирая на зиму. – Ушам своим не верю. А ты поверь. – По крайней мере, потомки об этом не узнают, если мы не внесем соответствующую запись в завещание. Тусклый рассвет над Сниттерфилдом, яростное, кровавое пятно на линии горизонта, звезды все еще потрескивают в небе, а я трясусь от холода на троне, как обычно спрятавшись за решеткой, и наблюдаю, как зубья льда ловят звезды и утренний блеск. Поэтический момент, милостивые государи.