Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 2 из 11 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Итак, я был проклят как предатель – но осушите ваши слезы, ибо нет такой темницы, из которой я, Локи, не сумел бы бежать, если мне, разумеется, дать время и некий побудительный стимул. Пребывание в Черной Крепости дало мне и то и другое, причем в более чем достаточном количестве. Так что далее вы узнаете, как же мне все-таки удалось бежать из этого самого надежного на свете донжона, а также я расскажу вам и еще кое-что о том, чем закончилось мое бегство и какие уроки я для себя извлек. Не стану притворяться и уверять вас, что я в результате стал мудрее и скромнее, но кое-что из этих уроков я все же взял на вооружение – например, сюжеты некоторых легенд, представление о том, что такое настоящая дружба, а также знание о безграничных возможностях сновидений. А еще я понял, что значит быть человеком. Да, именно человеком. Разве вы не помните моего брошенного вскользь замечания о том, что слова «god» (бог) и «dog» (пес) отличаются лишь перестановкой одних и тех же букв? Несмотря на все великолепие и пышность; несмотря на призыв быть больше богом; несмотря на все священные войны и бесконечные ереси; несмотря на все божественные чудеса и мученичество, все проходит и изменяется, все проходит, проходит, проходит… Порядок, Хаос, Тьма, Свет. Перезагрузить и повторить. Внимательно прослушать заново. Так что еще раз с чувством повторяю: Да будет свет. Глава вторая Всему свету сообщили, что я умер, но, поверьте, Смерть куда лучше того наказания, которое применили ко мне. В Смерти есть некое достоинство. Даже если б я попал в Хель, империю праха, это стало бы для меня благословенным освобождением. Причем совершенно независимо от того, что Хелем правит… одна моя родственница, а стало быть, для меня всегда существует возможность подкупа. Хель – это вообще единственное во всех Девяти Мирах место, где Хаос не имеет никакого влияния, а потому упокоенные в большинстве своем и впрямь могут чувствовать, что обрели совершеннейший покой. Но и в Хель есть некая особая зона, зарезервированная для тех, кто, например, осмелился переделывать миры; или придерживал для своих тепленькие местечки; или, возомнив себя могущественным властителем, пребывал в наглой уверенности, что будет вечно исполнять роль бога. Оракул так описывает это место: Чертоги вижу на границе царства Смерти, И в них шипят бесчисленные змеи, И прoклятые – те, кто нарушил подло клятву, — Там ждут суда средь гадов ядовитых. Вот только время суда миновало. Вердикт вынесен: пребывание в вечных сумерках рядом с богами прошлого, богами тех миров, каких мы никогда не знали, и тех империй, которые стали пылью еще до того, как начали возводить стены Асгарда. Мучительное, чрезвычайно замедленное умирание, которое в случае с Искренне Вашим еще и сопряжено с изрядной порцией страданий. А страдания эти причинял мне, между прочим, не кто иной, как мой чудовищный сынок – Йормунганд, Пожиратель Богов[16], старый добрый Мировой Змей, страшно ядовитый к тому же. Нас обоих приковали цепями к одной и той же скале – это было очень похоже на то наказание, которому не так давно подверг меня Один, оставив на границе царства Смерти у реки Сновидений, когда я мог лишь предпринимать тщетные попытки освободиться, вопить от боли и следить, как мимо проплывают секунды и минуты, подобно мусору на поверхности бурного речного потока. Я знаю, о чем вы подумали. Ну да, это был мой родной сын. Вот ведь что получается, когда у демона вскипает кровь и он совершает безответственные поступки! Да, я не отрицаю, в Асгарде у меня действительно была жена, и, да, она действительно была лучше, чем я того заслуживал, но Ангрбода из Железного Леса была не просто соблазнительной. Она родила мне троих детей: волка Фенрира, Хель и змея Йормунганда. Йормунганд был самым толстым из них и, честно говоря, самым непривлекательным. В Нифльхейме в ответ на все мои попытки завести с ним разговор он лишь злобно шипел, затем еще более распалялся, затем его шипение становилось яростным, и он обрушивал на мое связанное и беспомощное тело целый дождь ядовитой слюны, от которой к тому же исходила ужасающая вонь. И так каждый раз. Короче говоря, вряд ли наши отношения – отношения отца и сына, между прочим! – можно было назвать теплыми. Вот почему я, пребывая в полном отчаянии, и решил прибегнуть к помощи сновидений, прекрасно сознавая, что порой надежда, мельком блеснувшая во сне, способна причинить куда большую боль, чем безнадежная покорность. Видите ли, ни одна вера не может окончательно умереть, пока жив хотя бы один, самый последний из верующих, а верующие, как известно, способны иной раз проявить невероятное постоянство, упрямство, граничащее с жестокостью. Даже если павшие боги умоляют о забвении и мечтают о безмолвии смерти и покое полного исчезновения, всегда найдется некий фанатический приверженец старой веры, который ни за что не желает с этой верой расстаться; или же сохранится древний, некогда принадлежавший этим богам храм, на который теперь пялятся туристы; или археологи отыщут каменную плиту со священной надписью; или из-под тонн песка выкопают старинную статую божества – тут годится все, что угодно, лишь бы оно способно было заставить человека вновь мечтать и видеть сны… Можно, конечно, воспользоваться и какой-нибудь легендой. Легенды, предания и вообще всевозможные истории как раз хуже всего – именно они-то в первую очередь и заставляют гореть эти факелы веры. Истории, рассказанные у очага или у костра; нашептанные в темноте; сохранившиеся на страницах старинных рукописных книг; передаваемые из уст в уста, из поколения в поколение; запечатленные с помощью секретного шифра на куске пергамента; нацарапанные на кусочках коры или осколках камней. Истории о том, как рождаются боги, вечны. Это уже некая форма поклонения. Однако и мы, боги, живы именно благодаря этим историям – даже если мы и пребываем в сумеречном состоянии, даже если лишены всего своего былого могущества, даже если нас терзают мучительные воспоминания и мы чувствуем, что постепенно ускользаем из жизни, – в этих историях, рассказываемых людьми, в мечтах людей и в их снах мы по-прежнему здравствуем. Люди, разумеется, мечтатели, притом алчные мечтатели. Их аппетит в отношении всевозможных историй и легенд поистине безграничен; каждую ночь они создают новые сны и мечты, новые эфемерные миры, которые стремятся исследовать. Некоторые из этих миров совсем крошечные, не больше мыльного пузыря. Другие же громадны, как горы, вершины которых покрыты вечными льдами, и неумолимы, как сама Судьба. Одни миры существуют не более нескольких мгновений; другие же способны продержаться целую минуту – а этого более чем достаточно, чисто теоретически, для того (ну, например, для бога-ренегата), кто хочет в этот мир проникнуть, а оттуда, следуя серебристой линии жизни сновидца, попасть прямиком в его мысли… Да, чисто теоретически такое возможно. Но сделать это очень и очень непросто. Нужно полностью завладеть сознанием спящего, буквально поселиться в нем, для чего необходимо известное умение. Да и, честно говоря, далеко не каждому человеку хочется быть одержимым; пусть даже одержимым неким божеством. И потом, человеческий сон сам по себе – вещь чаще всего весьма непостоянная, почти неуловимая и слишком расплывчатая, чтобы было за что ухватиться. Наверное, нужны тысячи – нет, миллионы! – людей, которым снится одно и то же, чтобы их общий сон смог обрести достаточную силу и прочность, дав тому, кто в него проник, хоть какой-то шанс на спасение. Но надежда – мучитель жестокий, хуже любого демона. Пока у нас еще оставалась надежда, мы просто не в силах были отвернуться от того, что происходило вокруг. Благодаря отражениям в реке Сновидений мы видели, как исчезает все то, что мы знали и любили. Как постепенно предают забвению наши руны, заменив их новым римским алфавитом. Как взошел на престол новый Бог, как он подчеркнул свое учение о мире и любви, благословив людей на бесконечные войны и кровавые истребления неугодных. Мы видели, как человечество переживает и самый темный период своего существования, когда оказались под запретом любые истории (и даже сны!), когда даже произносить наши имена вслух считалось преступлением. Мы окончательно уходили во тьму веков, мы терялись в этой тьме, испытывая при этом невыносимые душевные страдания. Однако даже в самые темные времена истории все же повсюду продолжали существовать легенды и мифы о старых богах. И тяжкий занавес тьмы был постоянно как бы чуточку приподнят. Так что мы по-прежнему имели возможность наблюдать за происходящим, а порой даже могли видеть собственные отражения в реке Сновидений. Иногда в виде посвященной кому-то из нас картины, а иногда – музыкального произведения; это было проявление некоего коллективного опыта человечества, благодаря чему мы вновь обретали надежду. А еще в этом новом мире были книги; там было чтение – в былые времена подобные вещи крайне мало нас интересовали, ведь тогда практически все истории существовали исключительно в устной форме и действительно передавались из уст в уста, а рунические символы в лучшем случае высекали на каменных плитах. Ну и, конечно, никак нельзя было забывать и о финальной строфе Пророчества, в которой, по-моему, надежда на будущее звучала наиболее отчетливо: Но вижу: вновь поднимется земля из океана, Зазеленеет, расцветет, как прежде. И встанут горы. И в ручьях, сверкающих на солнце, Орлы опять начнут на лососей охоту.
Это, разумеется, вполне могло оказаться очередным обманом: Оракул очень любил такие штучки; любил указать неправильное направление, дать некую надежду и тем самым продлить наши мучения. Ведь с течением времени предсказанный им мир представлялся нам все менее достижимым. И все острее становилась боль, которую мы испытывали, наблюдая за реальной жизнью лишь благодаря отражениям в реке Сновидений. И все отчетливей, все нестерпимей была мысль о том, что этот дивный новый мир не для нас, что другие боги поселятся среди его прекрасных гор и рек и будут с наслаждением править этим новым миром. А мы, старые боги, один за другим начинали сдаваться, все сильнее предаваясь отчаянию и закрывая глаза, чтобы не видеть, как этот мир вокруг живет и зеленеет. Однако демоны в определенном смысле куда более выносливы, чем боги. К тому же, хоть я и тосковал по своему телесному обличью и по тем удовольствиям, которые это обличье мне дарило (особенно по еде, сну и сексу), но все же мою, так сказать, исходную форму телесной назвать было бы никак нельзя. Скуку я считал не меньшим врагом, чем пытку тьмой; однако надеяться мне было особенно не на что и оставалось только наблюдать за тем, что происходило вокруг. И я наблюдал, а вокруг строился новый мир. Я видел, как люди впервые ступили на поверхность Луны. Видел, как быстро распространяются книги в мягких обложках, как развиваются кино, компьютеры, видеоигры. В этом новом мире, безусловно, правил Порядок, причем такой, который практически ничем не был обязан нашему влиянию. Казалось, старых богов отставили в сторону и навсегда о них забыли. Как говорится, с глаз долой… Но, похоже, Порядок не может существовать без постоянного вмешательства Хаоса. Моя стихия, как известно, – огонь, а огонь никогда не выходит из моды. В домашнем очаге и в костре, разожженном путниками, в сверкнувшей молнии небесной или во всепоглощающем лесном пожаре, в мифах и снах огонь – а значит, и я – всегда был важен и почитаем, перед ним благоговели, ему поклонялись. Кроме того, и в мире Порядка – при всех его законах и правилах – люди всегда любили мечтать и видеть сны. И вот среди множества человеческих снов после стольких лет поисков мне удалось обнаружить краешек иной, тщательно спрятанной территории, где по-прежнему царил вечный Асгард. Понимаете, расширялись не только сами новые миры; все большее пространство неуклонно занимали также сны и мечты людей. Телевидение, компьютерные игры, электронные книги, шприцы с различными веществами, способными подарить веселье или забвение, – все это я лишь мельком сумел разглядеть сквозь окружавшую меня тьму, но как-то догадался, что эти вещи, соединившись, создали еще один новый мир, в котором сны можно не просто с кем-то разделить, но и манипулировать ими, и через этот новый мир, который люди называют Интернетом – весьма подходящий термин для посредника, способного поймать в свои сети даже самих богов, – также протекает река Сновидений… Вот тут-то передо мной и забрезжила реальная возможность спасения. Глава третья Змей Йормунганд[17], как и его сводный брат, конь Одина[18], обладал способностью свободно перемещаться между мирами. В своем предшествующем обличье он вполне счастливо существовал в Океане и, прикусив собственный хвост, опоясывал собой все миры от царства Сна до Пандемониума. Я полагал, что если бы мне удалось убедить его прорваться из Нифльхейма в царство Сна, то я, наверное, сумел бы, воспользовавшись его невероятной силой, заставить его ринуться оттуда сперва в тот мир, где по-прежнему существует светлый Асгард, а затем и в мир материальный и там, возможно, даже обрести физическое обличье… Ясное дело, затея была рискованная. Но, с другой стороны, мне всегда везло. И потом, что мне было терять? Темницу в Нифльхейме? Или эти оковы? Однако я тут же столкнулся с серьезной проблемой, пытаясь убедить змея в целесообразности моего плана. Йормунганд никогда ясным умом не отличался, а меня, в общем-то, недолюбливал. Однако сейчас он и сам оказался в плену, и я рассчитывал, что хотя бы наша общая беда поможет ему правильно воспринять предложенный мною план бегства из Нифльхейма. Я начал с Пророчества и содержавшегося в нем обещания дивного нового мира. Но Йормунганд ненавидел поэзию почти столь же сильно, как и я сам, так что единственным его ответом был увесистый плевок ядом прямо мне в лицо. Тогда я зашел с другой стороны и далее излагал свой план куда более примитивно. – Я знаю один способ… – с несколько преувеличенной осторожностью начал я, – точнее, неплохо представляю себе, как можно отсюда выбраться. И ты вполне мог бы убедить меня поделиться этими знаниями с тобой – но, разумеется, сперва пообещай оказывать мне всю необходимую помощь. Йормунганд рыгнул, окутав меня облаком гнусной вони, но это явно свидетельствовало о том, что мое предложение его заинтересовало. – Я мог бы и тебя вывести отсюда, – продолжил я, – но для начала тебе придется меня освободить. Что ж, я, конечно, бросал вызов Судьбе. Ведь мой сынок Йормунганд не обладал ни нужной ловкостью, ни особым умом. Единственное, что у него было, это клыки – маловато, пожалуй, для успешного решения той задачи, которую я перед собой поставил. Выслушав меня, он отвратительно зашипел, глянул на меня с подозрением и выдохнул очередное облако зловонных миазмов, заставивших все мое тело содрогаться в конвульсиях. Ну, допустим, тело-то было совсем не мое, но Черная Крепость славится самыми неожиданными чувствами и ощущениями, и все они на редкость неприятные. Я крепко зажмурился, надеясь хоть как-то защитить глаза от ядовитого смрада, и предпринял новую попытку. – Тебе нужно всего лишь, – я сказал это куда более уверенно, чем сам себя чувствовал, – подумать о том, что ты можешь меня освободить, и ты сделаешь это всего лишь с помощью твоей мысли. Ведь наши оковы не настоящие; они, как и все здесь, созданы из снов и фантазий. И тебе, чтобы освободить меня, нужно всего лишь по-настоящему этого захотеть. Ясное дело, для него подобные понятия были в новинку, а я, к сожалению, понял это с некоторым опозданием. Йормунганд снова зашипел, оскалив чудовищные клыки, и отправил мне в лицо двойной заряд яда. – Черт побери, Йорги, больно же! В ответ Йормунганд как-то странно булькнул горлом, и мне показалось, что этот звук подозрительно напоминает мурлыканье. – Нравится тебе, да? – спросил я. – Тебе приятно меня мучить? Змей как бы пожал плечами, отчего все его тело пошло волнами; казалось, он хочет сказать: «Ну пристрелите меня, но такова уж моя натура!» – Разве ты не понимаешь, что поступаешь глупо? – рассердился я. – Ведь тебя здесь держит исключительно твоя ненависть ко мне. Избавься от нее – и мы оба сможем стать свободными. Неужели тебе так трудно хоть раз попытаться перестать меня ненавидеть? Опять раздалось грозное шипение, но мне все же показалось, что покрытые слизью кольца змеиного тела слегка расслабились. И я решил немного поднажать, стремясь закрепить достигнутый успех. – Свобода! – воскликнул я. – Ты хоть помнишь, что это такое? Вспомни, как ты плавал в океанских просторах! Вспомни, какие огромные косяки сельди попадались тебе навстречу и как легко эти рыбки проскальзывали в твою глотку! Вспомни жирных тюленей и сочных каракатиц – ах, до чего они были вкусны! Сам я, разумеется, ни тюленей, ни каракатиц никогда даже не пробовал, но все же надеялся добиться нужного драматического эффекта. И я его добился! Йормунганд снова «замурлыкал», а я, пользуясь моментом, тут же продолжил: – А ты помнишь, какой спокойной, будто шелковой, бывала порой морская гладь? Какая тишина царила вокруг… «Мурлыканье» сменилось опасным шипением – Йормунганд явно не был любителем покоя и релаксации, – и я моментально сменил тему: – Тогда вспомни, сколь великолепен океанский шторм, когда ветер хлещет и погоняет волны! Помнишь, как нравилось тебе вдребезги разнести какое-нибудь торговое судно, всего лишь шевельнув кончиком хвоста? Помнишь, какое удовольствие доставляло тебе зрелище кораблекрушения? Змей задумался и удовлетворенно рыгнул. – Вот именно! – льстивым тоном поддержал его я. – Подумай, насколько это было приятней, чем мучить собственного отца, который, кстати, искренне тебя любит. Вообще-то, – торопливо прибавил я, – даже меня мучить тебе было бы гораздо приятней, если б я снова обрел плоть… Ты только представь себе, ЧТО можно было бы тогда со мной делать… Разве это не доставило бы тебе истинного удовольствия? Йорги ничего не ответил, но я чувствовал, что ему страшно хотелось бы попробовать.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!