— Теперь это кажется почти нормальным, да? Люди к любым странностям привыкают. — Иногда это идет на пользу. — Но не в этот раз, — высказал свое мнение Евсебио. — Может и так. Они покинули двор и отправились на прогулку по университетскому городку; Ялда предлагала организовать комнату для переговоров, но Евсебио хотел избежать любых намеков на то, что кто-то из них выступает в качестве официального лица. Двое старых друзей решили встретиться, чтобы предаться воспоминаниям, только и всего. — О твоей теории насчет гремучих звезд я узнал только из третьих рук, — сказал он. — Но этого оказалось достаточно, чтобы я начал беспокоиться. — Вся эта идея довольно-таки спорная, — сказала Ялда. — Я бы пока не спешила расставаться с жизнью. — Пока? — изумился Евсебио. — Уж поверь, я этого делать точно не собираюсь — ни раньше времени, ни когда-либо еще. — Но ты же сказал, что начал беспокоиться. — Да, меня это беспокоит. А разве не в этом смысл? Зачем еще ты бы стала поднимать этот вопрос? Ялда не знала, что ответить. По правде говоря, когда она впервые стала обсуждать эту идею с несколькими коллегами, она не относилась к ней на полном серьезе. Это была всего лишь смелая гипотеза, взятая с потолка — к тому же, — думала она, — чересчур заумная, чтобы грозить паникой. — Возможно, для начала ты могла бы кое-что мне объяснить, — сказал Евсебио. — Несколько лет назад ты выступала с докладом, на котором рассказывала, что космос имеет форму плоского четырехмерного тора. Но тогда… если ты проследишь, как развивается во времени некоторый пучок историй, то разве они не будут все время оставаться более или менее параллельными? И когда они встретятся друг с другом, разве они не замкнутся в обыкновенную петлю? — Он нарисовал двумерную версию — сначала в виде квадрата, — а затем скрутил ее так, чтобы искусственные края склеились друг с другом. — Плоский тор — всего лишь идеализация, — объяснила Ялда, — простейший случай, при котором уравнение световой волны имеет хорошие решения. Топология космоса может оказаться более сложной, а геометрия — отличаться от плоской. А может быть, истории миров, в отличие от твоего рисунка, не были сосредоточены внутри узкого пучка; в конечном счете истории действительно должны соединиться друг с другом, но это не обязательно произойдет так аккуратно. Если некий первородный мир распался на части, которые разлетелись в обоих направлениях, причем одно из них мы воспринимаем как будущее, а другое — как прошлое, а сами части впоследствии рассыпались на более мелкие осколки и так далее…, ? то в итоге фрагменты из прошлого могут столкнуться с нами практически под любым углом. Ялда изобразила схематичный рисунок, иллюстрирующий эту идею. — Я не буду обматывать эту фигуру вокруг тора, но ты и без того можешь представить возможные последствия, к которым приведет наложение этих двух ветвей. — Получается, первородный мир взрывается и в сторону будущего, и в сторону прошлого? — восхищенно прощебетал Евсебио с долей скептицизма в голосе. — Я знаю, что это звучит странно, — согласилась Ялда, — но если первородный мир — это состояние, в котором энтропия достигает минимального значения, то взрыв будет одинаково допустимым в обоих направлениях. Представь себе, что космос заполнен огромным клубком беспорядочных нитей — историй всех материальных частиц — а затем потребуй, чтобы в каком-нибудь месте они были плотно уложены и идеально параллельны друг другу. Я не уверена, что такое место обязательно должно существовать, но если на нити не наложено никаких дополнительных условий, то по обе стороны от перетяжки они будут вырываться из пучка с равной силой — порождая две локализованные стрелы времени, направленные в противоположные стороны. — Детали — это отдельный вопрос, — сказал Евсебио. — Если космос конечен — а именно на это указывает уравнение световой волны — гремучие звезды в потенциале могут оказаться предвестником кое-чего посерьёзнее. — В потенциале. Вот именно. — Ялде не хотелось, чтобы он упускал это из вида. — Даже если мы признаем, что где-то в космосе траектории двух множеств миров пересекаются друг с другом, это вовсе не означает, что они должны пересечься здесь и сейчас. — Если не считать того, что объяснить здесь и сейчас каким-то альтернативным способом у нас не очень-то получается, — возразил Евсебио. — Если гремучие звезды — это просто осколки гигантского взрыва, разве со временем скорость фрагментов не должна становиться меньше? — Да, — ответила Ялда, — но удастся ли нам измерить разницу в скорости всего за несколько лет — это уже другой вопрос. Даже оценить эту скорость было не так-то просто. Евсебио это не убедило. — А почему, собственно говоря, разница в скорости должна быть такой неуловимой? Я могу представить, как вокруг взорвавшегося мира образуется волна высокоскоростной пыли, за которой следует залп более медленных камней. Но если эта гипотеза действительно все объясняет, разве изменение скорости не должно бросаться в глаза так же сильно, как разница в размерах? — Возможно, — согласилась Ялда. — Посредник, от которого я узнал о твоей теории, дал понять, что ты в общих чертах предсказала это, — он указал на разноцветные следы, заполнившие собой небо, — почти два года тому назад. Скопление миров и звезд, очень похожее на то, в котором, по всей видимости, находимся и мы сами, должно быть окружено ореолом мелкодисперсной пыли. По мере продвижения вглубь его границ, мы можем ожидать появления более крупных объектов. — Узнать точную структуру этого скопления довольно сложно, — сказала Ялда. — Мы не знаем, как происходил распад миров, не говоря уже о долговременном воздействии гравитации и столкновениях между самими фрагментами. — И тем не менее, — настаивал Евсебио, — утверждение о том, что разреженная пыль будет расположена по краям, а более плотная материя — в глубине, не полностью лишено смысла, верно? — Да. — Каким бы сильным ни было ее желание преуменьшить значимость этих выводов, Ялда не могла отступиться от своей идеи как таковой. — Значит, если наше представление о времени соответствует одному из пространственных направлений с точки зрения этого скопления…, то нам следует ожидать появления все более крупных объектов, движущихся примерно с одной и той же скоростью. Верно? Он предложил ей иллюстрацию. — А ты не мог нарисовать хотя бы скользящий удар? — взмолилась Ялда. — Мы же не обязательно влетим в самую гущу, как на твоем рисунке. Евсебио уступил. — Я знал, что мне надо было стать физиком, — сказал он. — Если тебе не нравится, как устроен мир, нужно просто подправить свободный параметр, и все становится идеальным. — И что я, по-твоему, должна сделать? — спросила она. — Поставить крест на судьбе наших внуков? — Отнюдь. Я хочу, чтобы ты представила наихудший вариант, а потом рассказала мне, как его пережить. Ялда издала короткое язвительное жужжание. — Наихудший? Гремучие звезды продолжат прибывать и будут становиться все крупнее, а их количество будет увеличиваться, пока шансы на столкновение не приблизятся к 100 %. Если нам удастся это пережить, мы, скорее всего, столкнемся с ортогональным газовым облаком, которое превратит весь наш мир в некое подобие гигантской гремучей звезды. В процессе нам придется иметь дело с гравитационными возмущениями, которые окончательно оторвут нас от Солнца — или, наоборот, закинут на него. А если и это не кажется таким уж страшным, то столкновение может полностью разрушить нашу стрелу времени, лишив нас и прошлого, и будущего. Наш мир превратится в безжизненное месиво тепловых флуктуаций в состоянии максимальной энтропии. Евсебио спокойно выслушал ее, не вступая в споры. Затем он спросил: — И как нам это пережить? — Никак, — прямо ответила Ялда. — Если удар не придется вскользь и нас зацепит сильнее — то есть, если ты не согласен с моим выбором параметров столкновения — то нам крышка. — Ты хочешь сказать, что защититься от удара мы не сможем просто физически? — Не сможем физически? — Ялде еще ни разу не приходилось слышать подобную фразу от инженера. — Да нет, почему же. Мы могли бы защититься или уклониться от всех этих ударов или просто сбежать от катастрофы — физика этого не исключает. Чудесная машина, которая перенесла бы наш мир в безопасное место, не нарушила бы ни одного фундаментального физического закона. Но мы не знаем, как ее построить. И времени, чтобы этому научиться, у нас тоже нет. — И сколько времени нам потребуется? — спокойно спросил Евсебио. — Чтобы узнать все необходимое для обеспечения собственной безопасности. Ялда не могла не восхититься его упорством. — Я не могу сказать наверняка. Эра? Век? Мы до сих пор не можем ответить на самые простые вопросы о строении материи! Каковы ее базовые составляющие? Как они переупорядочиваются в ходе химических реакций? Что удерживает их вместе или, наоборот, не дает приблизиться друг к другу? Как материя создает или поглощает свет? А ты хочешь, чтобы мы построили барьер для защиты от снарядов с бесконечной скоростью или двигатель, который сможет сдвинуть с места целую планету. Евсебио оглядел группу студентов, которые весело болтали возле столовой — как будто решили принять вызов, подслушав этот перечень нерешенных проблем. — Хорошо, предположим, что мы располагаем одним веком, — сказал он. — Дюжиной гроссов лет. Сколько времени у нас есть в запасе, пока угроза не станет критической? — Я могу только предполагать. — Так сделай предположение. — Несколько дюжин лет, — ответила Ялда. — Говоря по правде, мы совершенно не представляем, что нас ждет; может быть, уже завтра целый мир, целая пылающая ортогональная звезда готовится нанести по нам удар. Но если судить по изменению размеров гремучих звезд, которые мы наблюдали до настоящего момента, то при условии, что удача не отвернулась от нас окончательно… — Она замолкла. А в чем разница? Шесть лет, дюжина или гросс? Все, что ей оставалось — это продолжать жить день за днем, всякий раз отводя взгляд от непостижимого будущего. — Нам нужен целый век, которого у нас нет, — сказал Евсебио. — Именно. — Я так и думал, — добавил он. — Но для полной уверенности мне нужно было услышать твое мнение. Его голос звучал печально, но отнюдь не безнадежно. Ялда остановилась и повернулась к нему. — Извини, что не смогла тебя обнадежить, — сказала она. — Может быть, я ошиблась на этот счет. Возможно, нам повезет куда больше, чем… Евсебио прервал ее, подняв руку. — Нам нужен целый век, которого у нас нет, — повторил он. — Так что мы поищем время в другом месте. Он стер со своей груди рисунок, изображающий столкновение двух скоплений. Затем он нарисовал две линии — прямую и извилистую — и добавил к ним несколько простых пояснений. — Мы построим ракету, — сказал он, — достаточно мощную, чтобы улететь с нашей планеты. Мы отправим ее в пустоту и будем ускоряться, пока ее скорость не сравняется со скоростью гремучих звезд. После этого вероятность столкновения с ортогональным скоплением будет очень мала — хотя нам, вполне вероятно, придется скорректировать ее положение на старте, чтобы избежать столкновения с газом и пылью в нашем собственном скоплении. В целом путешествие пройдет так, как я нарисовал. С точки зрения нашего мира его длительность будет равна времени, за которое история ракеты совершит полный оборот — четверть оборота уйдет на ускорение, половина оборота — на ее разворот и еще одна четверть — на торможение. Если ускорение ракеты будет соответствовать нашей силе тяготения — то есть пассажиры будут весить не больше обычного — то здесь на каждую четверть оборота будет приходиться около года, а все путешествие займет около четырех лет. Ход времени в самой ракете на данных этапах путешествия будет не так уж сильно отличаться от нашего — длина каждого искривленного сегмента превышает его высоту лишь в ?/2 раз. Но когда история ракеты станет перпендикулярна нашей, течение времени в нашем мире остановится. Иначе говоря, с точки зрения пассажиров ракеты путешествие может длиться столько, сколько потребуется. Если для решения задачи им понадобится больше времени, они смогут продлить свой полет еще на одну эру или век; их возвращение это не задержит ни на один высверк. Ялда потеряла дар речи. Они действительно поменялись ролями — восхитительная простота физики, которую описывал Евсебио, заставила ее почувствовать стыд оттого, что она не додумалась до нее сама — хотя бы даже и повинуясь тому причудливому веянию, которое первоначально натолкнул ее на мысль о том, что гремучие звезды представляют собой движущиеся назад во времени осколки первородного мира. Но если говорить о практической стороне вопроса, то с чего ей начать? — Что за ракету ты надеешься построить, — спросила она, — если в ней поколения людей смогут прожить целый век — не говоря уж о том, чтобы развиться настолько, что у них появится хоть какой-то шанс достичь поставленной цели? Самая большая ракета, которую я видела своими глазами, была размером с мою руку; самая большая ракета, о которой я слышала, по размеру меньше меня самой. Если ты сумеешь запустить в космос мою оптическую мастерскую, в Зевгме об этом будут говорить в течение целого поколения, но я не представляю, где мы разместим пшеничные поля. Евсебио замешкался, обдумывая свой ответ, хотя слова Ялды его, по-видимому, нисколько не обескуражили. — Ты, кажется, уже бывала на горе Бесподобная? — сказал он. — Конечно. Там находится университетская обсерватория. — Тогда ты должна знать, что поблизости нет ни одного постоянного поселения.