Решаю попробовать заесть боль в щеках и диафрагме и покупаю сэндвич в кафе возле центра занятости. Затем я направляюсь вверх по Хоспиталгата и дальше, через Педерсгата, к дому, в котором получил комнату с помощью тюремной соцслужбы. В моем почтовом ящике лежит каталог мебели и конверт на моё имя. Я знаю, что лежит в конверте. Всё как обычно. Единственное, что меняется, – это возраст детей. Они растут, а их лица никогда не бывают одинаковыми. На самых первых фотографиях, вырезанных из газет и каталогов, были личики младенцев. Поначалу она посылала еще и вырезки детских кроваток, погремушек, бутылочек и молокосборников. Я забираю конверт и каталог, поднимаюсь к себе и запираюсь в квартире изнутри. Почту я кладу на стол, стоящий между двуместным диваном и пустой телетумбой. Иду на кухню и достаю дозатор для таблеток из шкафчика над плитой. Открываю ячейку, высыпаю содержимое срединного контейнера себе в ладонь и запиваю глотком воды из бутылки. После этого включаю кофеварку и сажусь на диван с конвертом в руках. На этот раз в нем две вырезки. На первой – мальчик семи-восьми лет со слегка вьющимися каштановыми волосами. Он одет в яркую футболку, на которой нарисована плавающая у рифов рыба в шляпе и с трубкой. Снизу значится текст: «Одежда для игр и активных забав – джинсы, брюки, футболки, куртки и многое другое. Яркие и ноские наряды каждого ребенка». На следующей вырезке – девочка того же возраста. На ней розовая куртка с воротником из искусственного меха, тесные брюки и нарядная футболка в тон. «У нас есть джинсы на каждый день! Практичная одежда для активных игр, праздничные наряды и любая повседневная одежда». Я аккуратно засовываю вырезки обратно в конверт. Перед тем как откинуться на спинку дивана и закрыть глаза, я толкаю конверт вместе с мебельным каталогом на другой край стола. Раздается телефонный звонок. – Ну и? – спрашивает грубый мужской голос с типичным бергенским выговором. Тот, кому он принадлежит, жадно, почти с порнографическим наслаждением, затягивается сигаретой. Ульф Сульстад – психиатр и куратор моей только что созданной группы психологической поддержки. – Как прошла встреча? Я познакомился с Ульфом, когда сидел в ставангерской тюрьме, где тот отбывал восемнадцать месяцев за вымогательство, что, впрочем, едва ли отрицательно сказалось на его клиентской базе. Напротив, среди состоятельных горожан с проблемами он стал еще более востребованным после выхода из тюрьмы. – Прекрасно, – кисло отвечаю я. – Мне, очевидно, уготована блестящая карьера оператора колл-центра. – Рассла-а-бься, – Ульф неестественно тянет звук «а», даже для уроженца Бергена, – просто терпи и исполняй все процедуры этой запутанной программы, которую они создали для таких, как ты. В этом и заключается смысл: отсеять тех, кто недостаточно силён. Я обещаю, что как только мы добьёмся для тебя пособия по безработице, там уж ты и в люди выйдешь. А пока – радуйся своей страховке. – Что? – Слушай, – резко отвечает Ульф, пока я кручусь на диване в поисках бутылки с водой, – я польщён, что ты захотел видеть меня куратором своей группы, и обещаю сделать, что могу, чтобы ты зажил той жизнью, какой хочешь жить, Торкильд. – Я слышу, как потрескивает его сигарета. – Мне нужен оксазепам, – говорю я и животной хваткой вцепляюсь в бутылку с водой. – Скоро он закончится. Кстати, надо поднять дозу оксикодона. – Боль стала хуже? – Да, – отвечаю я, – а еще у меня в ногах судороги при ходьбе. – Может быть, нам лучше посмотреть, что там с дозировкой нейронтина? – Нет, – я хлопаю себя по щеке и прижимаю указательный палец к поврежденной коже. Лицо опять начинает жечь от боли, – из-за него у меня страшная мигрень. И из-за рисперидона. Я их не переношу. – Торкильд, ну мы же говорил об этом. Нейротин – это препарат от нервной боли. Тебе, скорее всего, придется принимать его до конца жизни. Рисперидон – это антипсихотик, и он тебе всё еще нужен, в наивысшей степени. С бензодеазепинами всегда так – люди думают, что их нужно принимать больше. Потому что они снижают тревогу, как и оксикодон. Это всегда так, но они вызывают зависимость, и ты это знаешь. Уж если снижать дозу, то начнем с них и постепенно будем смотреть, как ты приводишь себя в порядок, будучи на свободе, хорошо? – У меня бессонница, – фыркаю я и пяткой толкаю почту на пол с края стола. Я знаю, что он прав, и это меня раздражает. – Да, бессонница, – спокойно отвечает Ульф, – поэтому я и выписал тебе саротен. – Он тяжело откашливается и продолжает: – Ты ведь принимаешь их все, да? – В смысле? – Таблетки. Ты их пьешь? – Конечно. – А рисперидон? – Да. – Ты же понимаешь, что он тебе нужен? – Да, понимаю, – бубню я в ответ. – Прекращай! – обрывает меня Ульф. – Я не твой чертов тюремный священник с сутулой спиной, который пытается выбить тебе квоту на небесах. – У него снова одышка. Я нарушил его ритуал курения, и теперь ему придется зажечь новую сигарету, как только докурит эту до фильтра. – Он сказал, что я – пчела без цветов. – Кто сказал? – Священник. – Ты шутишь? – Нет. Ульф зажигает новую сигарету и тяжело вздыхает в трубку. – Расскажи, что там было. Сделай мне приятное. Решаю доставить Ульфу удовольствие, пока он курит, и рассказываю: – Я пчела, живущая в мире без цветов, и моя задача – верно распорядиться своим временем, пока не пришла зима. – Зима? – он выпускает дым и начинает дышать так, словно выполняет дыхательные упражнения. В каждом его вдохе и выдохе я слышу благодарность. – Зима, которая рано или поздно накроет наши жизни, – я продолжаю рассказ и чувствую, как расслабляются мои мускулы. Я откидываюсь на спинку дивана, и облокачиваюсь на подушки. Эффект от хороших таблеток растворяет боль, и она проходит. – Да ты издеваешься надо мной, я же вижу. Просто скажи, что ты шутишь. Торкильд? – Нет, я не шучу. Так волны бьются о скалы: шшш… уууух. Шшш… уууух. – Худшее из того, что я слышал: шшш… ууух. Возьму на вооружение. – На здоровье! Послушай… – я уже хотел было продолжить, но Ульф меня прерывает: – Кое-кто хочет с тобой поговорить. Вы знакомы. В прошлом. Он мнется в нерешительности, как будто еще не уверен, стоит ли мне рассказывать об этом, не получив согласия от остальных участников этой ситуации. – О ком ты? – Дядя той самой Фрей, – наконец отвечает Ульф и добавляет: – И его бывшая жена, Анникен Моритцен. – Дядя Фрей? Арне Вильмюр? – беспокойство во мне растет. Во рту сразу же пересохло, и свет, просачивающийся сквозь флисовый плед, растянутый на окне, вдруг начал слепить глаза. – А в чём дело? – Фрей тут ни при чем, – напряженно отвечает Ульф, будто бы не полностью уверенный, что всё делает правильно. – Арне и его бывшая жена, у них есть общий сын… – Арне гей, – упрямо парирую я. Мне не нравится то, к чему клонится наш разговор, а беспокойство и желание расстелить постель, выключить свет и закрыться от звуков с улицы только растёт. – Так или иначе, – спокойно отвечает Ульф, лишая меня оправдания для отхода ко сну, – у него есть и бывшая жена, и сын. – А я тут при чём? – я жмурюсь и отворачиваюсь от флисового пледа, и от света, который через него падает. – Ты просто дай мне закончить, – шепчет Ульф и тяжело выдыхает, – так вот: Анникен Моритцен – одна из моих пациенток. Ей нужно… – он опять медлит и глубоко вдыхает перед тем, как продолжить. – Им нужна помощь. Их сын пропал. – Я вам не частный детектив. – Нет, боже упаси, – будто подавившись, отвечает Ульф, – но Анникен моя подруга, и я готов на многое, чтобы помочь ей в этой ситуации. И потом, у вас с Арне общее прошлое, от этого никуда не уйти, и сейчас он просит о разговоре с тобой. Думаю, уж это ты можешь сделать. Кожа на моем лице пульсирует, а вместе с ней белки глаз и мозговая кора. – Прошу тебя, – я стону сквозь стиснутые зубы, – не сегодня. Не сейчас. – Поговори с ними. Послушай, что они скажут. – Я не хочу. Ульф опять вздыхает: – Ты сам вытащил свой жребий, Торкильд, ты опускался на дно и снова поднимался. Ты изменился, – он снова глотает воздух и тушит сигарету. Недокуренную, сломанную. – Не позволь своей комнатке стать новой тюремной камерой. Тебе нужно выйти наружу, начать общаться с людьми и понять, кем ты хочешь стать в этой новой жизни вне тюремных стен. – Знаю, – процеживаю я и опять облокачиваюсь на спинку дивана. Я открываю глаза, силой направляю взгляд к флисовому пледу, подсвеченному солнцем, и не отвожу, пока жжение не становится невыносимым. – Что-что? – Я это знаю. – Уверен? – отвечает Ульф Сульстад более спокойным, терапевтическим тоном, – Хорошо, – продолжает он, а я всё не отвечаю. Теперь он дышит спокойнее. – Ну тогда ты заходи попозже, заодно посмотрим, что там с дозировкой. Согласен? Идёт? Третью попытку докурить сигарету до конца Ульф Сульстад проведет в одиночестве. Глава 3