А поскольку снимал я эту комнатку за четыре тысячи рублей в месяц, то оставаться с двумя тысячами хозяйке было ни туда ни сюда. Поэтому часто эти скандалы длились допоздна. Каждую ночь я спал как на иголках. В течение дня и вовсе боялся выходить за порог комнаты. Опасался, что наткнусь на чокнутую хозяйку, и что она выкинет в очередной раз — было известно лишь одному чёрту. Во второй учебный год я первым же делом переселился. В другой район города, но тоже в маленькую комнату квартиры. В ней тоже проживала одинокая хозяйка. Только на этот раз попалась старушка. В прошлом — коммунистка, учительница математики, руководитель какого-то общественного движения. Но и она тоже молодец. Вечно изматывала меня своими стратегическими беспокойствами о том, что творится в нашей стране, «умирающей под жёсткими ударами коррупции». А также постоянным проявлением чрезмерной заботы и нескончаемым потоком житейских советов, как мне, молодому, вести себя в современном обществе, чтобы «стать человеком». Постоянно твердила, что раньше, во времена коммунизма, всё было по-другому. А сейчас мы, «современная молодежь, — так и не взошедшая рожь, которая дохнет под кислотным дождём американской культуры». Это её слова. Тогда я подумал, что неплохо бы их записать. Однако не пришлось. И так запомнил. Хоть я и продержался здесь дольше полугода, но на большее меня не хватило. Я съехал в квартиру, где обитали три парня, став сожителем по комнате одного из них. Но где бы я ни жил, имелась у меня одна тайна. Я никому о ней не рассказывал. И всегда хранил внутри себя, переезжая с ней с одного места на другое. И только моя тайна — только она толкала меня вперёд. Только она вела меня по череде монотонно повторяющихся дней, заставляя каждое утро открывать глаза и идти в Мир. И этой единственной движущей силой был отнюдь не инстинкт выживания. Нет, совсем не он. Этой силой была надежда. Надежда, что однажды я её отыщу. Свою маму. Да, я отчаянно верил, что увижу её. Что предстану перед ней взрослым, умным, грамотным, начитанным человеком. Таким, которого больше не захочется бросать. Таким, которого можно будет полюбить за отсутствие капризности и детскости. Ведь если человек — взрослый, он может позаботиться о себе сам. И даже помочь другому. Вдруг маме сейчас в жизни приходится нелегко. Я мог бы стать полезным для неё. Когда доживал последние дни в детдоме, я твёрдо решил, что, как только выйду на вольные хлеба, обязательно примусь за поиски мамы. Так и случилось. Эх. Если бы я только знал, во что это выльется позже… * Мысль о поиске мамы стала идеей фикс. Для меня больше не существовало ничего важнее. Я просыпался и ложился только с этой мыслью. Ел, пил, ходил — думая исключительно о маме. При этом я не знал ни её имени. Ни примерного ориентира, где бы она могла быть. Единственное, что у меня имелось — это имя женщины. Соколова Клара Денисовна. Давным-давно она работала уборщицей в том самом доме ребёнка, где я был обнаружен. В тот раз, когда я явился туда, одна воспитательница между делом обмолвилась, что ходил слушок, что Клара Денисовна видела ту самую женщину (вероятно, мою мать, в чём я почему-то нисколько не сомневался), которая положила меня тем холодным утром на крыльцо. Тогда я не придал этой информации особого значения, хотя и пришёл туда именно за чем-то подобным. Слухи — они и есть слухи. Так решил я — тогда. Но шли месяцы, и всё менялось с колоссальной быстротой. То, что раньше было неважным, теперь становилось судьбоносным. Когда снова вернулся в дом ребёнка, мне сообщили, что Клара Денисовна давно на пенсии. Разузнав её адрес, я вскоре обнаружил, что квартиру свою она продала и уже лет семь как переехала в близлежащий к городу посёлок. Но в какой именно — никто не знал. А поскольку их в округе было порядка двадцати-тридцати штук, искать её пришлось в каждом. Долгая осада телефонных справочных служб результатов не дала. И к моменту поступления в колледж, моё стремление достигло критической массы. Несколько раз в неделю, в шесть утра, я отправлялся на остановку или вокзал, садился в автобус и катил в новый посёлок. Там первым делом шёл в местную администрацию. Врал, что прихожусь внуком Кларе Денисовне. Иногда меня сразу посылали. Иногда водили по кабинетам каких-то начальников, где мне приходилось придумывать слезливую историю о том, что я ищу свою любимую бабушку. Но ни в одном из посёлков Клару Денисовну найти я так и не мог. Менялись месяцы. На поиски уходило много времени. Это стало причиной моей низкой успеваемости в учёбе. К тому же техническая специальность так и не захотела впускать меня в свои приземлённые владения. И я с непомерным трудом держался на плаву среди ещё не отчисленных двоечников. Вскоре стало случаться так, что я не появлялся на парах целую неделю. Потом — ещё дольше. На звонки старосты отвечать перестал. Вскоре они и сами прекратились. Мне нужно было во что бы то ни стало найти маму. Во мне зарождался хаос. И я знал, что уже не в силах его остановить. Знал, что однажды он хлынет мощным потоком. Я перестал многое понимать. А именно — смысл всего происходящего. Нет, правда, я не понимал вроде бы простых вещей! Зачем люди куда-то идут. Зачем так часто делают счастливый вид, ведь прекрасно понимают, что в любой момент может начаться война или какая-нибудь революция или террористический акт. Ведь может же! Столько в раз в истории людей такое случалось. ПОЧЕМУ ЛЮДИ ИГНОРИРУЮТ ЭТО?! — я категорически не понимал. По телевизионным новостям то и дело транслировали кадры с мест катастроф, убийств, аварий. Демонстрировались кровь. Слёзы. Страдания. Слова горечи и сожаления… От этого всего на душе мне становилось всё тяжелее. Я смотрел на окружающих и не мог уяснить: почему они все делают вид, будто всё в порядке, если понимают, что живут в наиопаснейшем мире? Что ими движет? Почему они такие спокойные? Или, может, просто хорошие актёры? Почему каждый день просыпаются и продолжают делать то, что они делают? Неужели это им самим нравится? Что заставляет их делать всё это? Привычка? Они хоть раз смотрели на себя со стороны? Знают, что выглядят как отвратительные запрограммированные машины? Так и хотелось порой встать в центре заполненной людьми улицы и проорать что есть сил: «Как?! Как вы себя терпите, сволочи?!» Себя я терпеть уже не мог. И для меня всё стало бессмысленным. Только в воссоединении с мамой я видел своё спасение. Она — единственный человек, кто, как я надеялся, сможет объяснить мне этот мир. Его смысл. Поможет преодолеть все мои страхи и дилеммы. Несмотря на то, что я приближался к своему совершеннолетию, ни время, ни сотни прочитанных книг не дали ответов на самые основополагающие вопросы. И как мне кажется, на это способны только самые близкие люди. Хоть даже однажды и вычеркнувшие тебя из своей жизни. * Не обошёл меня стороной и призыв в армию. Если бы меня отчислили из колледжа, то оставалась бы только одна дорога — туда. Но допустить этого я не мог. Иначе пришлось бы оттягивать поиск мамы ещё на год. А это стало бы для меня трагедией. Я не знал, каким способом можно отвязаться от военкомата. Поэтому пришлось, как и всем призывникам, явиться в положенный день и час на медкомиссию. В тот период я становился ещё более нервозным. Денег почти не было; вся зарплата разносчика газет улетала на оплату жилья. Жить с соседом по комнате было куда дешевле, но даже и положенные три тысячи в месяц становилось достать всё сложнее. Много денег тратилось на поездки по посёлкам. К тому же необходимо было чем-то питаться. Я ел столько, сколько требовалось, чтобы не упасть в обморок и не умереть с голоду. Со временем я сильно исхудал. И уже походил, наверное, на Раскольникова в его первые дни после убийства старушки-процентщицы и её сестры. Но только я никого не убивал. Разве что понемногу самого себя. Медленно, клетка за клеткой, нервишка за нервишкой, разлагалось что-то у меня внутри. В военкомате призывников осматривали врачи разной направленности. Мы цепочкой двигались из одного кабинета в другой, показывая те или иные части тела. Когда наступала очередь психиатра, тем, кто вызывал своей внешностью сомнение (татуировки, подозрительный взгляд, странное поведение), в качестве проверки психического здоровья задавали один и тот же вопрос. Меня спросили тоже. По-видимому, отрешённость и впалые с синяками глаза делали меня похожим на наркомана, а то и безумца. Вопрос был следующим. «Какой самый короткий месяц в году?» Когда он дошёл и до меня, я уже открыл было рот, собираясь расчехлить пулемёт своей словесной тирады, но внезапно осознал, что это никак не поможет мне отсрочить отправку на службу. Наоборот — только лишних проблем добавит. Поэтому я просто сказал «Февраль» — и без задержки прошёл дальше. Позади меня, через несколько призывников, шёл задумчивый, неуклюжий парень. С красочной татуировкой дракона на плече. Ему задали такой же вопрос. Но ответил он на него по-другому. Он сказал: «В смысле?» Заскучавшая женщина-психиатр в мгновение оживилась. Прищуренно на него зыркнула и сухо произнесла: «В прямом». — Я не знаю. — Он покачал головой. — А ты подумай. Это ведь легко. Лицо парня скорчилось в недовольство: начинал раздражаться. Было видно, всё это ему даётся нелегко. «Май?..» — робко взглянул он исподлобья на психиатра. Раздался гогот. Смеялись призывники. Кто-то уже шёпотом подсказывал ему правильный ответ. Но парень с татуировкой категорически не мог понять суть вопроса, что ясно и комично отражалось в тот момент на его лице. Теперь уже захохотали и врачи. Я смотрел на этого парня, и мне стало его жаль. Поставленный психиатром вопрос действительно был неконкретным. «Какой самый короткий месяц в году». Короткий — в каком смысле? По количеству дней? Или по количеству букв в названии? Ведь в вопросе это не уточняется. Следовательно, и ответ может быть неоднозначным. Да и вообще: даже длинный месяц (31-дневный) может пролететь как неделя, и его в этом случае тоже можно назвать коротким. И разве, отвечая на вопрос о месяце по-другому, призывник не прав? Или не здоров психически? Разве это не подчёркивает многогранность и нестереотипность его мышления? Впрочем, да. В армии ведь индивидуалы не нужны. Там главное, чтобы выполнялись приказы и никто не выбивался из установленного порядка. Тогда всё верно: самый короткий месяц — февраль. По удачному стечению обстоятельств для службы в армии я оказался не годен. В результате последующих медкомиссий было выявлено физическое — но никак не психическое — отклонение, которое по закону не позволяло нести службу. Даже если бы меня выперли с колледжа, то в армию бы не забрали. Заурядное плоскостопие третьей степени позволило мне продолжать поиски. * Наконец я нашёл Клару Денисовну. Она жила в посёлке Максимовка. Отыскать её мне помогла чистая случайность. Уставший, я сидел на остановке спустя целый день блужданий по улицам Максимовки. Собирался уже ехать обратно в город. Но вдруг почему-то решил для слепой удачи, как выстрел в небо, спросить у сидящего рядом мужика, не знает ли он Соколову Клару Денисовну. Как выяснилось — знает. Это было чудом! Ещё несколько минут — и я бы уехал из этого посёлка. И, возможно, стал бы искать в следующем. Но фортуна в тот день была на моей стороне. Мужик на остановке оказался её соседом по подъезду. Когда он узнал, что я её «внук», то сразу же назвал мне точный адрес. Уже через пятнадцать минут я сидел за кухонным столом и вкидывал в рот ложку за ложкой обжигающего борща. И, сгорая отнюдь не от него, а от нетерпения всё узнать, задавал вопросы: