Залпом допив кофе, благодарно тычусь лбом в плечо своей кормилицы, соскальзываю с табурета, обретаю, наконец, твердую почву под ногами. Отправляюсь к себе. Жопа я буду, если не воспользуюсь свободной минуткой, чтобы заняться переводом. Воздастся мне в таком случае в ночь с четверга на пятницу, ибо пятница обозначена в моем ежедневнике страшным словом «deadline». Мертвая, стало быть, линия. Лежит там, в несбывшемся пока «потом», одна, холодная, бездыханная. Плохи ее дела. Моя задача состоит в том, чтобы опустить бедняге веки. А для этого придется как следует поработать. Впрочем, переводить Штрауха — удовольствие. Язык нельзя сказать, чтобы прост, но и не шибко замысловат. Видно, что журналист писал: в какие бы метафизические дебри ни занесло его воображение, а излагает четко, собака. Так четко, что волосы дыбом. «Люди полагают, — пишет Михаэль Штраух, — будто города — порождения их собственной созидательной воли, труда, воодушевления и скуки. Думают, в городах нет места хаосу и наваждениям. Уверяют себя: мы живем в тихом квартале, дети ходят в хорошую школу, торговцы на рынке приветливо с нами здороваются, у нас свой столик в пивном ресторане за углом — что, ну что может нам тут угрожать?! Горожанин беспечен, о да. Уверен: худшее, что может поджидать его на улице, — хулиганы, пушеры да нетрезвые водители. Неприятно, конечно, но, ничего не попишешь, дело житейское. Никто не ожидает, что где-нибудь на пересечении Хохштрассе и Марктплац, между табачной лавкой и зоомагазином, перед ним разверзнется бездна. Что ж, тем восхитительней нечаянная встреча. Иные чудеса и правда предпочитают подстерегать свою добычу в пустынях и подземельях; на худой конец — в ночном лесу или на горной тропе. Но их не так уж много осталось. Нынче тайны изголодались по свежей крови, вот и предпочитают держаться поближе к людям. А мы… Что ж, мы, как известно, строим для себя города и заполняем их своими телами, все еще пригодными для работы, сна и любви. Для чудес мы тоже, как ни странно, вполне годимся. Сладкая, калорийная пища, сухие дрова для костра — мы нужны им, и это не всегда хорошая новость». Вот-вот. Не всегда. На этом месте я вчера и остановилась. Вернее, просто уснула в обнимку с ноутбуком, не разложив толком футон, — умаялась. Проснулась от писка разрядившейся батареи, едва сохранить успела сделанную работу… Ах, Михаэль, Михаэль, любовь моя, что же ты со мной делаешь?.. Сколько халтур за плечами, а ведь впервые хочется загрести под себя весь текст. Ага, съест-то он съест, да кто ж ему даст?.. Мои полторы сотни страниц — всего четверть общего объема. Еще двести Наташка, милый мой дружочек, переводит сама, а остатки, кажется, спихнула бывшему мужу. Как началась и чем закончится диковинная история сумасшедшего директора музея, мне неведомо. И мочи нет терпеть до выхода книги. Решено: стану клянчить файл. Наташка решит, что я свихнулась, и будет совершенно права. Она, впрочем, всегда права; даже Аркан Судьбы у нее — Юстиция. Обхохочешься. …и это не всегда хорошая новость. Возможно. Но все остальные новости идут в задницу. Такие, брат, дела. Через час пришлось выключать все на фиг, ибо Маринушка прислала ко мне очередного клиента. Дядечку. Ну, удружила… Дядечки ко мне ходят нечасто. Считается, не мужское это дело — по гадалкам шастать. Оно и неплохо: будь моя воля, я бы вовсе дела с ними не имела. Тяжелый случай. Жаловаться на жизнь и распускать хвост одновременно — уму непостижимо! Они, тем не менее, как-то умудряются совмещать эти два мероприятия. Этот, впрочем, с первого взгляда показался мне исключением из общего правила. Высокий, импозантный господин с седыми висками, в дорогом кашемировом пальто. Взор, однако, как у побитой собаки, руки дрожат — едва заметно, и все же… Крепко его, видать скрутило. Такой вряд ли станет выпендриваться. — Марина Иннокентьевна сказала, вы на картах гадаете, — смущенно шепчет. — Я хотел только спросить… Только спросить. — Спрашивайте. — Вы про здоровье тоже гадаете? Или как? — Теоретически говоря, да, — отвечаю осторожно. — Но про здоровье лучше все-таки у врача спрашивать. Я вам разве что общую картину могу обрисовать: насколько опасна болезнь, на что можно рассчитывать… Но диагноз я вам не поставлю. Говорю, а сама чувствую, как каменеет мой желудок. Сколько себя помню, отношения наши с пузом складывались прекрасно, хоть в музей медицины меня сдавай, как обладательницу самого здорового желудка на планете. А теперь — что за дрянь такая?! Словно бы каменный шар проглотила, и предмет сей постепенно превращается в свинцовый. Только этого не хватало, что ж тут будешь делать?! Однако держу лицо. Приветливо улыбаюсь клиенту. Хорошо бы все же не отпускать его восвояси. Я, конечно, наложением рук не исцеляю, толку от меня — чуть. Но какой дурак откажется от соблазна услышать: «Все будет хорошо». Затем он, надо понимать, и пришел. — У врача я уже был, — поспешно докладывает дядечка. — И завтра снова пойду. Да, завтра… Понимаете, Варя… вас ведь Варя зовут? — Варвара, — ответствую с достоинством. С именем моим такая беда: его до «Вари» сокращать не надо бы. Совсем несолидно звучит: «Варя». А «Варвара» — очень даже неплохо. Особенно сейчас, когда вдруг возродилась мода на все эти якобы исконно русские имена. Исконно. Русские. Убиться веником. А ведь была бы я Барбарой, если бы папа проявил чуть больше настойчивости, не дал бы запугать себя толстой тетке из ЗАГСа. Ну да чего теперь локти кусать, дело прошлое. — Варя, — он меня вовсе не слушает. Повторяет: — Варя. Завтра мне нужно идти за результатами анализов. И у меня, милая Варя, сердце не на месте. Не то действительно предчувствие, не то просто нервы. Нехорошо мне, Варя. Страшно. Вот и пришел к вам. Можно узнать: в живых-то я хоть останусь? — Это можно, — отвечаю спокойно. Желудок меж тем болит так, что я сейчас выть начну. Ну, не в голос, конечно, а тихонечко так поскуливать. Как замученная злодеями мышь. Но дело прежде всего, а потому я достаю из мешочка колоду Кроули. Когда человек уверен, что пришел ко мне с вопросами жизни и смерти, иные колоды бессильны. Проверено уж не раз. — Садитесь, — говорю. — Можете снять пальто, а то жарко вам будет. Мотает головой. Ну, как угодно. Впрочем, на вопрос его ответить — минутное дело. Нет ничего проще, чем подарить человеку жизнь или смерть. Вот чтобы восемнадцатилетней дурище помочь с женихами разобраться, как минимум час уйдет, да еще и семью потами моими омытый. Даю дядечке колоду. Нужно, чтобы он подержал ее в руках. Это не очень обязательно, но так все же проще. Да и нечестно это, когда самое заинтересованное лицо вовсе в процессе не участвует. Неправильно. Без труда — и вдруг рыбку. — Что с ними делать? — спрашивает. Эх. А руки-то у него влажные. Ну да что уж теперь… — Ничего не нужно делать, — говорю. — Просто подержите. Обдумайте свой вопрос. — Да я ни о чем другом все равно думать не могу! О да. Понимаю. Наконец отбираю у него колоду. Перемешиваю. Раскладываю. Всего четыре карты. Больше и не нужно. Переворачиваю карты, гляжу на результат. При этом у меня, надо думать, такое лицо, что дядечка мой изготовился в обморок грохнуться. Решил, что он труп. А это не он труп, а я. У меня в желудке поселился маленький василиск. И уже начал проедать во мне дыру. Снаружи пока не заметно, но скоро он прогрызет меня насквозь и выберется наружу. — Нет-нет, — успокаиваю клиента. — У вас все очень хорошо. Просто прекрасно. Сейчас я вам объясню. Все боятся Аркана «Повешенный», знаю. Но для вас он символизирует текущую ситуацию. Показывает, как вы себя сегодня чувствуете. Неважно, судя по всему. Вам страшно, вы беспомощны, у вас болит… — Желудок, — подсказывает он. Ага. Значит, желудок. Сглатываю горькую, густую, как полынный гоголь-моголь, слюну. Продолжаю. — Вторая карта говорит о вашей проблеме. Король чаш. Тут вам важно знать вот что: помимо прочего, он — король иллюзий. Не буду утверждать, что вы свою болезнь выдумали, просто ваше воображение делает слона — ладно, не из мухи, а, скажем, из енота. Имейте в виду: ваши страхи — никакие не предчувствия. Просто страхи. И бог с ними… Самое главное, что вам нужно знать: последняя карта — Солнце. Просто замечательно все для вас закончится. Вы даже не ожидаете сейчас, что так хорошо может быть. И живы останетесь, и жизнь эта будет феерически прекрасна. Лучше прежнего. Много лучше. — Правда, что ли? — хмурится недоверчиво. — Ну сами поглядите, — показываю ему карту. — Это — итог. Чем дело кончится, иначе говоря. Как, по-вашему, может такая картинка что-то плохое означать? — Вряд ли. Клиент мой наконец расслабился. Улыбается даже. Ну, слава тебе господи. Прежде чем умереть от зубов внутреннего василиска, я, кажется, увеличу число счастливых идиотов на одну человекоединицу. И это правильно: счастливых идиотов должно быть больше, чем нас, несчастных придурков. Когда это случится, наступит рай на земле, истинно говорю вам. Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется… Мне, кажется, и вовсе больше жить не придется. Сдохну ибо, здесь и сейчас. Безотлагательно. «Стоп, — говорю я себе. — Миленькая, солнышко мое, ну потерпи еще чуточку. Вот дяденька уйдет, и тогда делай что хочешь. Хоть на стенку лезь. Но не сейчас, ладно? Доведи дело до конца, будь человеком». — У вас врач женщина? — спрашиваю. Кивает. Это хорошо. Откуда мне знать, на какую из его баб указывает распрекрасная Дама Кубков, которая позиционируется в данном раскладе в качестве способа решения проблемы? Вполне могла быть жена или подружка, чья любовь окажется целительнее всех лекарств. Но тут я уже просто головой немного подумала. Решила: если уж все так серьезно, что человек результата анализа ждет с трепетом, вряд ли тут можно одной любовью, без докторов проблему решить… — Это очень хороший врач, — говорю. — Держитесь ее, и все будет путем… И, кстати, имейте в виду: если вы вдруг положите на нее глаз, это может быть очень неплохое приключение. Или даже больше, чем приключение. Одним словом, если что, решайтесь. Снова кивает. Глядит на меня изумленно. Неужто правда, красотка его лечит? Ай да я, ай да молодец! И все это, заметьте, граждане ангелы и прочие мучители, с каменным василиском в желудке. Внимайте и трепещите. — Какая вы!.. — говорит он наконец. — Знаете, Варя, теперь я вам верю. Вы все правильно сказали про врача — ну, почти правильно. Я в нее много лет был влюблен, но тогда она была женой моего друга. А теперь и друг не друг, и она ему не жена. Словом, я и так собирался попробовать — если, конечно, завтра помирать не позовут. Но вы ведь говорите, не позовут? — Ни в коем случае. Мотаю головой. Стараюсь. Чувствую себя не то Жанной д’Арк, не то вовсе Зоей Космодемьянской. Или кого там еще пытали немилосердно?.. Мне тоже не слабо. Я держусь. Дяденька мой наконец собрался уходить. Вынимает из бумажника пятидесятидолларовую купюру. Это, надо понимать, очень круто: час моей работы стоит триста рублей. А за такое коротенькое гадание больше двухсот брать стыдно. — Столько — нормально? — спрашивает. Отвечаю честно, хоть и не в моих это правилах — от денег отказываться: