– Протяни руку, я подам твои вещи, – сказала Адриана. Монтальбано покорно вытянул руку. Тогда она добавила: – А теперь я отвернусь, не переживай. И пока Монтальбано непослушными руками натягивал на себя одежду, ее смех, к пущему его унижению, звенел не умолкая. – Опаздываю, – сказала Адриана, когда они подошли к машине. – Пустишь меня за руль? Она уже поняла, что гонщик из Монтальбано никакой. И всю дорогу – весьма недолго, поскольку в мгновение ока они уже очутились на парковке перед тратторией, – ее правая рука лежала у него на колене, а вела она одной левой. То ли от такой манеры вождения, то ли все-таки от жары комиссар обливался по́том. – Ты женат? – Нет. – А девушка есть? – Да, но она живет не в Вигате. Вот зачем он это ляпнул? – Как ее зовут? – Ливия. – Где ты живешь? – В Маринелле. – Дай мне свой домашний телефон. Монтальбано продиктовал номер, она повторила. – Запомнила. Приехали. Комиссар открыл дверь, Адриана тоже. Вышли из машины, она положила руки ему на талию, легонько коснулась губами губ, сказала: – Спасибо. – И рванула с места под визг шин, а комиссар стоял и смотрел ей вслед. В участок он решил не ехать, а отправился сразу в Маринеллу. Было почти шесть, когда, надев плавки, он открыл дверь на веранду. И обнаружил там уютно устроившуюся троицу лет двадцати: двух парнишек и девчонку, которые явно толклись там целый день – и поели, и попили, и одежду развесили. На пляже с полсотни отдыхающих пытались поймать последние лучи уходящего солнца. Песок при этом был усеян бумажками, объедками, пустыми банками и бутылками – помойка, да и только. В помойку превратилась и веранда: по всему полу бычки сигарет и косяков, банки из-под пива и кока-колы. – Перед уходом чтоб все подчистили, – бросил комиссар, спускаясь по ступенькам к морю. – Подчисти себе зад, – сказал кто-то из парней ему в спину. Другой парень и девушка засмеялись. Он мог бы притвориться, что не слышит, но вместо этого развернулся и медленно двинулся назад. – Кто это сказал? – Я, – сказал тот из двоих, что покрепче, с наглой рожей. – Иди сюда. Тот оглянулся на товарищей. – Сейчас угомоню дедулю и вернусь. Взрыв хохота. Парень встал перед ним, расставил ноги пошире, вытянул руку, толкнул. – Шел бы ты купаться, дедуля. Монтальбано замахнулся левой, тот уклонился, и тогда правый кулак, в точности как было задумано, влепился ему в физиономию, так что парень тяжело грохнулся наземь, почти в отключке. Прямо не кулак, а дубина. Смех тех двоих резко оборвался. – Когда вернусь, чтобы все было убрано. Чтобы добраться до мало-мальски чистой воды, пришлось заплыть подальше, потому что у берега качалась на волнах всякая гадость: от какашек до пластиковых стаканчиков. Прежде чем плыть обратно, Монтальбано осмотрел берег, выискивая, где поменьше людей, а значит, и вода, возможно, чище. Правда, в результате пришлось полчаса брести до дома вдоль моря. Ребята уже ушли. И на веранде было прибрано. Под душем, который так и не стал ни капли прохладнее, комиссар подумал об ударе, которым вырубил парня. Неужели он все еще силен? Потом понял, что дело не только в силе – так, одним махом, вышло все напряжение, скопившееся за этот долгий праздничный день. 15 Поздним вечером семьи с хнычущими и орущими отпрысками, поддатые драчуны, парочки, прилипшие друг к другу так, что между ними и ножа не просунуть, мачо-одиночки с телефоном у уха, еще парочки с гремевшими на всю громкость радио, СD-плеерами и прочей звуковой аппаратурой наконец-то покинули пляж. Они ушли, но весь мусор остался. «Мусор, – подумал комиссар, – это теперь верный знак, что здесь ступала нога человека: говорят, и Эверест давно превратили в помойку, даже из космоса сделали свалку». Через десять тысяч лет о том, что когда-то на Земле жили люди, можно будет догадаться лишь по гигантским кладбищам битых автомобилей – дошедшему из глубины веков памятнику нынешней цивилизации. Посидев немного на веранде, Монтальбано почувствовал запашок: хотя скопившегося на пляже мусора в темноте было не видно, на жаре он ускоренно разлагался, и вонь явственно ощущалась. На улице теперь не посидишь. Впрочем, в доме тоже: если задраить окна, чтобы не проникало зловоние, от накалившихся за день стен тоже будет не продохнуть. Поэтому комиссар оделся, сел в машину и поехал в Пиццо. Доехав до последнего дома, остановился, вышел и зашагал к лестнице, что вела на пляж. Сел на верхней ступеньке и закурил. С местом он угадал – здесь было высоко, и запах гниющего мусора, которым наверняка был завален и этот пляж, сюда не долетал. Помимо воли он думал об Адриане. Просидев так пару часов, Монтальбано решил для себя, что чем меньше будет с этой девушкой видеться, тем лучше. Встал и поехал в Маринеллу. – Что там вчера сказала синьорина Адриана? – спросил Фацио. – Сказала одну вещь, которой я хоть и не знал, но о которой догадывался. Помнишь, Дипаскуале заявил, а Адриана потом подтвердила, что Ральф набросился на Рину, а Спиталери ее спас? – Конечно, помню. И комиссар рассказал ему все: как Спиталери с тех пор ходил за Риной по пятам, как накинулся на нее в машине, как ее спасло лишь появление крестьянина. Рассказал и как из бедняги вытянули все кишки из-за найденной у него дома сережки, хотя к преступлению он отношения не имел. Но ни слова о поездке с Адрианой в Пиццо и о том, что там случилось. – В итоге, – резюмировал Фацио, – у нас вместо версий шиш с маслом. Убийца не Ральф, потому что он импотент, не Спиталери, потому что он был в отъезде, не Дипаскуале, потому что у него алиби… – У Дипаскуале, по сравнению с прочими, положение довольно шаткое, – заметил комиссар. – Такое алиби несложно и подстроить. – Это верно, но поди докажи. – Синьор комиссар, там до вас прикурор Домазева. – Соедини.