Где-то через полчаса он свернул на ведущую к Пиццо грунтовку и остановился у того самого дома, где жил крестьянин. Вышел из машины, подошел поближе. Дверь оказалась открыта. – Эй, есть кто дома? – позвал Монтальбано. Из окошка прямо над дверью выглянул мужчина, которому Галло кокнул машиной кувшин. По его виду комиссар догадался, что тот его не узнал. – Что вам надо? Если сказать, что он из полиции, хозяин его, чего доброго, в дом не пустит. Выручило истеричное кудахтанье, доносившееся откуда-то из-за дома. – Свежие яйца есть? – спросил он наугад. – А сколько вам? Вряд ли у него большой курятник. – Полдюжины хватит. – Заходите. Монтальбано зашел. Внутри была голая комната, служившая, похоже, всем сразу. Стол, два стула, комод. У стены газовая плитка с баллоном, рядом мраморная полка со стаканами, тарелками, вилками, сковородкой и кастрюлькой – бедная утварь, истершаяся за долгие годы службы. На другой стене висело охотничье ружье. Крестьянин спускался по деревянной лестнице со второго этажа, где, вероятно, была спальня. – Сейчас принесу. Он вышел. Комиссар присел на стул. Мужчина вернулся с яйцами, по три штуки в каждой руке. Шагнул вперед и вдруг замер и уставился на Монтальбано. Его перекошенное лицо стремительно бледнело. – Что с вами? – спросил комиссар, привставая. Крестьянин грозно взревел. И, размахнувшись, метнул в голову Монтальбано три яйца, зажатые в правой руке. Застигнутый врасплох, от двух яиц комиссар сумел увернуться, но третье угодило в левое плечо и разбилось, заливая рубашку. – Ага, я тебя признал, гад легавый! – Послушайте… – Опять за старое? Опять?! – Да я просто… Следующие три яйца угодили точнее: два в грудь, одно в лоб. Монтальбано ослеп. Он потянулся за платком протереть глаза, а когда наконец смог разлепить веки, то увидел, что крестьянин наставил на него ружье. – Вон из моего дома, полицейская рожа! Монтальбано сбежал. Видать, бедняга и впрямь натерпелся от его коллег! Пятна на рубашке широко расплылись, так что спереди она получилась одного цвета, а сзади – другого. Пришлось ехать в Маринеллу переодеваться. Там он застал Аделину, которая мыла полы. – Комиссар, это что же, вас яйцами закидали? – Да так, бедолага один. Пойду переоденусь. Он ополоснулся из шланга горячей водой, надел чистую рубашку. – Пока, Адели. – Синьор комиссар, предупредить хотела, что завтра прийти не смогу. – Что так? – Поеду навещу своего старшенького, он в Монтелузе сидит. – А младшенький твой как? – Тоже сидит, но только в Палермо. У нее были два сына, оба уголовники, которые так и жили: то один сядет, то другой. Монтальбано тоже случалось пару раз упечь их за решетку. Но они все равно души в нем не чаяли. Сына одного из них он даже крестил. – Привет передавай. – Не сомневайтеся. Хотела только сказать: раз уж я не приду, наготовлю тогда побольше. – Только что-нибудь холодное, чтобы не испортилось. – И он снова отправился в Пиццо, прихватив на сей раз плавки. Мимо дома крестьянина он промчался, поддав газу, – а то пальнет еще, чего доброго. Миновал и дом Адрианы с наглухо закупоренными дверями и окнами, остановился у последнего дома. Ключ у комиссара был, так что он зашел, переоделся, по каменной лестнице спустился на пляж. Народу на пляже было уже мало, в основном иностранцы. Для сицилийцев летний сезон кончается с Успением, хоть бы потом и жарило пуще прежнего. Еще тогда, когда он в самый первый раз приехал сюда с Калларой, здешнее море запомнилось ему своей умиротворенностью и чистотой. Он вошел в воду и поплыл. Плавал, пока кожа на кончиках пальцев не сморщилась – верный знак, что пора возвращаться на берег. Изначально комиссар думал принять холодный душ и отправиться в Маринеллу поесть вкуснятины, что наготовила Аделина. Но подъем по лестнице под стоявшим в зените солнцем совершенно разморил его и расслабил. Войдя в дом, он первым делом рухнул на двуспальную кровать. Заснул он в половине третьего, а проснулся почти в пять. Его голое тело оставило на матрасе влажный отпечаток. Долго-долго стоял под душем, израсходовав всю воду в баке, но, как ни крути, дом был не его, к тому же нежилой, так что никаких угрызений совести Монтальбано не испытывал. Пора было ехать в участок. Выйдя на улицу, он увидел, что перед домом стоит чужая машина, которую он вроде бы уже где-то встречал, но не помнил, где именно. Никого рядом не было. Возможно, эти люди спустились на пляж. Потом он заметил, что из розетки рядом с дверью торчит штепсель, а провод заворачивает за угол дома. Подсветка нижнего этажа, не иначе. И кто бы это мог быть? Явно не криминалисты. Комиссар предположил, что сюда тайком прокрался какой-то журналюга, охочий до снимков «сцены, где разыгралась кровавая драма», и тут же рассвирепел. Да как он посмел, подлый шакал?! Монтальбано сбегал к машине, достал из бардачка пистолет и сунул за ремень. За углом провод тянулся дальше, вдоль стены и, перевалив через доски, уходил в окно нижнего этажа, служившее входом. Комиссар тихонько слез вниз, в санузел. Осторожно высунул голову и увидел в гостиной свет. Этот паскуда фотограф наверняка щелкает сундук, где лежал труп, – еще бы, такая сенсация! «Я тебе покажу сенсацию!» – решил комиссар. И сделал одновременно две вещи. Во-первых, кинулся в гостиную с воплем «Руки вверх!». А во-вторых, выхватил револьвер и выстрелил в воздух. И то ли из-за гулкого эха в пустом помещении, то ли оттого, что полиэтилен, которым был обтянут нижний этаж, не давал звуку рассеяться, выстрел получился оглушительный – можно было подумать, что рванула мощная бомба. Первым перепугался сам Монтальбано, которому показалось, что револьвер взорвался у него в руке. Совершенно оглохнув от грохота, он вломился в гостиную. Устрашенный фотограф выронил фотоаппарат и, дрожа всем телом, опустился на колени, уткнувшись лбом в пол и подняв руки. Прямо как араб на молитве. – Вы арестованы! – крикнул ему комиссар. – Я – Монтальбано! – За… за… – залепетал человек, едва приподняв голову. – За что?! Хотите знать за что? За то, что вы проникли сюда, сорвав печати! – Но… но… там не… – Но там не было печатей! – подтвердил дрожащий голос, идущий непонятно откуда. Монтальбано огляделся по сторонам, но никого не увидел.