– Тогда я пошел, – сказал Эуне, взял свою сумку и вынул из нее пачку фотографий. – Кстати, вот снимки с места преступления, которые прислала Катрина; мне они ни к чему. – А мне они зачем? – спросил Харри, бросив взгляд на труп женщины, лежащий на окровавленной кровати. – Я думал, для преподавания. Я слышал, ты упомянул дело о пентаграмме, а это значит, что ты используешь настоящие дела и подлинные документы. – Это ключ ко всему, – сказал Харри, пытаясь оторвать взгляд от фотографий женщины. Что-то во всем этом было ему знакомо. Как эхо. Видел ли он ее раньше? – Как зовут жертву? – Элиса Хермансен. Имя ничего не сказало ему. Харри посмотрел на следующую фотографию: – А эти раны на шее, что это такое? – Ты что, правда ни слова не читал об этом деле? Оно на всех первых полосах, неудивительно, что Бельман пытается заарканить тебя. Это железные зубы, Харри. – Железные зубы? Это сатанисты или что-то в этом духе? – Если почитаешь «ВГ», то узнаешь, что они ссылаются на твит моего коллеги Халлстейна Смита, утверждающего, что это работа вампириста. – Вампириста? То есть вампира? – Если бы все было так просто, – сказал Эуне и вынул из сумки вырванную из «ВГ» страницу. – Вампир, по крайней мере, связан с зоологией и вымыслом. А вампирист, по мнению Смита и некоторых других психологов, – это человек, получающий удовлетворение от потребления крови. Почитай здесь… Харри прочитал сообщение из «Твиттера», которое показывал ему Эуне. Взгляд его задержался на последнем предложении: «Вампирист нанесет следующий удар». – Мм… То, что этих психологов мало, еще не означает, что они не могут быть правы. – Да ладно тебе, я люблю тех, кто идет против течения, и мне нравятся амбициозные люди вроде Смита. К сожалению, во время учебы он допустил ошибку, из-за которой получил прозвище Обезьянка, и, боюсь, это до сих пор мешает ему пользоваться безграничным доверием в среде психологов. Но он был, вообще-то, весьма многообещающим психологом, пока не увлекся этим вампиризмом. Его статьи тоже были очень неплохи, хотя, конечно, он не мог публиковать их в научных журналах. Но вот сейчас у него получилось кое-что опубликовать. В «ВГ». – А почему ты не веришь в вампиристов? – спросил Харри. – Ты же сам говорил, что если представить себе какое-нибудь отклонение, то окажется, что оно у кого-то уже есть. – Да-да, все существует. Наша сексуальность – это то, что мы в состоянии думать и чувствовать. А это практически безгранично. Дендрофилия – сексуальное возбуждение от деревьев. Какоррафиофилия – возбуждение от неудач. Но чтобы назвать какое-нибудь явление словом, заканчивающимся на «филия» или «изм», оно должно быть достаточно распространенным и иметь общий знаменатель. Смит и его соратники, психологи-мифоманы, создали свой собственный «изм». Они ошибаются: не существует группы так называемых вампиристов, следующих определенной поведенческой модели, о которой они или другие могли бы судить. – Эуне застегнул пальто и направился к двери. – А вот тот факт, что ты страдаешь страхом интимности и не можешь обнять на прощание лучшего друга, – прекрасная пища для психологической теории. Передай от меня привет Ракели и скажи, что я заклинаю ее головную боль. Харри? – Что? Да, конечно. И ты передавай привет. Надеюсь, с Авророй все будет хорошо. После ухода Эуне Харри остался сидеть, глядя перед собой. Вчера вечером он зашел в гостиную, когда Ракель смотрела кино. Он взглянул на экран и поинтересовался, не фильм ли это Джеймса Грея. На экране была совершенно нейтральная картинка, изображающая городскую улицу, без актеров, без машин, и камера практически не двигалась. Две секунды фильма, который Харри раньше не смотрел. То есть картинка, конечно, не бывает совершенно нейтральной, но Харри действительно не знал, откуда у него возникла мысль о том, что перед ним фильм именно этого режиссера. Единственная зацепка: он смотрел один из фильмов Джеймса Грея несколько месяцев назад. Все могло быть просто – обычное автоматическое объединение впечатлений. Просмотренный фильм, а потом – двухсекундный отрывок, содержащий одну или две детали, которые проносились через мозг с быстротой, не позволяющей определить, что именно вызвало узнавание. Харри взял в руки мобильный телефон. Он помедлил, а потом отыскал номер Катрины Братт и отметил, что с момента их последнего контакта прошло больше шести месяцев – тогда она прислала ему сообщение с поздравлениями по случаю дня рождения. Он ответил ей «спасибо». Без заглавной буквы и точки. Она, конечно, знала, что это не означает равнодушия с его стороны, а означает только то, что он не любит писать длинные текстовые сообщения. Она не ответила на его звонок. Харри позвонил по ее внутреннему телефону в отдел расследования убийств, и ему ответил Магнус Скарре. – Ого, сам Харри Холе! – Ирония была настолько неприкрытой, что Харри не пришлось напрягаться, чтобы распознать ее. У Харри никогда не было большого числа поклонников в отделе убийств, и Скарре тоже не принадлежал к их числу. – Нет, сегодня я Братт не видел. Что довольно странно, ведь она недавно руководит следствием, а у нас тут полно работы. – Мм… Можешь передать ей, что я… – Лучше перезвони, Холе, нам тут есть чем заниматься. Харри повесил трубку и постучал пальцами по столу. Он посмотрел на стопку студенческих работ, лежащих с одной стороны стола, и на пачку фотографий – с другой. Он вспомнил, как Бельман сравнил его с хищником. Лев? Да, а почему бы и нет? Харри читал, что львы, охотящиеся в одиночку, достигают успеха лишь в пятнадцати процентах всех случаев. А когда лев нападает на крупную дичь, он не может перегрызть ей горло и вынужден ее душить. Он сжимает зубы на горле дичи и передавливает трахею. Такой способ убийства может занять время. Если лев поймает крупное животное, например водяного буйвола, он может повиснуть у него на шее и часами мучить и себя, и буйвола и все равно в итоге разжимает челюсти. Вот так же и с расследованиями. Тяжелая работа – и никакой награды. Он обещал Ракели не возвращаться туда. Обещал самому себе. Харри снова взглянул на пачку фотографий. Посмотрел на изображение Элисы Хермансен. Ее имя он запомнил машинально, как и детали фотографии, где она лежала на кровати. Но дело было не в деталях. Дело было в общей картине. Кстати, Ракель в тот вечер смотрела фильм «Общак», режиссером которого оказался вовсе не Джеймс Грей. Харри ошибся. Пятнадцать процентов. И все же… Что-то было в том, как она лежала. Или как ее уложили. Композиция. Как эхо из забытого сна. Крик в лесу. Голос мужчины, имя которого он пытался забыть. Имя того, кого не поймали. Харри вспомнил, какие у него когда-то были мысли. Если он срывался, открывал бутылку и делал первый глоток, то решение сделать это принималось не в тот самый момент, как он полагал. Оно принималось намного раньше, после чего предстояло лишь найти повод. А повод всегда находился, и в какой-то момент времени бутылка оказывалась перед ним. И она ждала его. А он – ее. Все остальное – противоположные заряды, магнетизм, неизбежность физических законов. Черт, черт. Харри резко поднялся, схватил свою кожаную куртку и выбежал из кабинета. Он посмотрелся в зеркало: куртка сидела как надо. Он в последний раз прочитал описание женщины. Она ему уже не нравилась. В ее имени была буква «Э», а не простая «Е», как в его имени. Одно это было поводом наказать ее. Он предпочел бы другую жертву, которая больше отвечала бы его вкусу. Как Катрина Братт. Но он уже принял решение. Женщина с буквой «Э» в имени ждала его. Он застегнул пуговицы на куртке и вышел на улицу. Глава 8 Среда, день – Как Бельману удалось тебя уговорить? – Гуннар Хаген стоял у окна спиной к Харри. – Ну, – прозвучал позади него голос, не похожий ни на какой другой, – он сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться. В голосе Харри, с тех пор как Хаген слышал его в последний раз, появилось больше хрипотцы, но он был таким же глубоким и спокойным. Однажды Хаген слышал, как женщины из его отдела говорили: единственное, что в Харри есть красивого, – это голос. – Что же это за предложение? – Пятьдесят процентов за сверхурочные и двойные пенсионные начисления. Начальник отдела рассмеялся: – И ты не ставишь никаких условий? – Только одно: я сам отберу людей в свою группу. Мне нужны всего трое. Гуннар Хаген повернулся. Харри сидел на стуле перед письменным столом Хагена, вытянув вперед длинные ноги. На его узком лице появилось больше морщин, а густые короткие светлые волосы немного побелели на висках. Но он был не таким худым, как во время их последней встречи. Белки ярких синих глаз были, возможно, не совсем чистыми, но на них больше не имелось сетки красных сосудов, как в худшие времена. – Ты по-прежнему на просушке, Харри? – Сухой, как норвежские нефтяные скважины, шеф. – Хм… Тебе же известно, что норвежские нефтяные скважины не высохли, они законсервированы до тех пор, пока цены на нефть не начнут расти. – Именно это я и хотел сказать, да. Хаген покачал головой: – А я-то думал, что с годами ты повзрослеешь. – Какое разочарование, а? Мы не становимся умнее, только старше. От Катрины все еще ничего нет? Хаген посмотрел на свой телефон: – Нет. – Позвоним ей еще раз? – Халлстейн! – раздался крик из гостиной. – Дети хотят, чтобы ты снова стал ястребом! Халлстейн Смит удрученно, но довольно вздохнул и положил «Альманах о сексе» Франсиса Твинна на кухонный стул. Было бы, конечно, интересно узнать, считается ли принятое на острове Тробрианд у берегов Новой Гвинеи покусывание женских ресниц актом страсти, но он не нашел в книге ничего, на что можно сослаться в докторской диссертации, а значит, бóльшую радость он получит, если порадует своих детей. То, что он устал после предыдущей игры, тоже было не важно: в конце концов, день рождения только раз в году. То есть четыре раза в году, если у тебя четверо детей. Шесть, если они настаивают, чтобы на праздновании дней рождения родителей устраивали детский стол. Двенадцать, если отмечать раз в полгода. Он направлялся в гостиную, где дети уже ворковали голубиными голосами, ожидая его появления, и тут раздался звонок в дверь. Как только Халлстейн Смит открыл дверь, женщина, стоявшая на крыльце, откровенно вытаращилась на его голову. – Съел позавчера что-то с орехами, – объяснил он, почесывая раздраженную, покрытую крапивницей кожу на лбу. – Через пару дней пройдет. Он посмотрел на женщину и понял, что ее внимание привлекла не сыпь на коже. – А, это, – сказал он, снимая головное украшение. – Это должно изображать голову ястреба. – Вообще-то, больше похоже на курицу, – заметила женщина. – На самом деле это пасхальный цыпленок, но мы называем его ястребом-тетеревятником. – Меня зовут Катрина Братт, я из отдела по расследованию убийств полиции Осло. Смит склонил голову набок: