– Слушай, Трульс… – Да? – Можно задать тебе странный вопрос? – Конечно. – Чего ты хочешь? – Хочу? – Он сделал еще один глоток, давая себе тайм-аут. – Что ты имеешь в виду? – Я имею в виду, чего ты хочешь от жизни? Чего мы хотим? «Я хочу снять с тебя всю одежду, трахнуть тебя и услышать, как ты орешь, что хочешь еще, – подумал Трульс. – А потом я хочу, чтобы ты пошла к холодильнику, открыла для меня холодное пиво, легла в мои объятия и сказала, что оставишь все ради меня. Детей, Микаэля, тот чертов дом, в котором я строил террасу, – все. Только ради того, чтобы получить возможность быть со мной, Трульсом Бернтсеном, потому что теперь, после этого, я не могу вернуться ни к кому, кроме тебя, тебя, тебя. И я хочу, чтобы после этого мы снова перетрахались». – Мы хотим, чтобы нас ценили, верно? Трульс сглотнул: – Конечно. – Чтобы нас ценили те, кого мы любим. Остальные не так важны, правда? Трульс почувствовал, что его лицо исказилось гримасой, но сам не понял, что она означает. Улла склонилась вперед и понизила голос: – Иногда мы думаем, что нас не ценят, нас втаптывают в грязь, и у нас появляется желание втоптать в грязь обидчика, да? – Да, – ответил Трульс и кивнул. – Тогда мы хотим втоптать в грязь обидчика. – Но это желание мгновенно исчезает, когда мы осознаем, что нас все-таки ценят. И знаешь что? Сегодня вечером Микаэль сказал, что любит меня. Он сказал это косвенно, не прямо, но… – Она закусила нижнюю губу. Прекрасную, налитую кровью нижнюю губу, на которую Трульс пялился с шестнадцати лет. – Большего и не нужно, Трульс. Разве это не странно? – Очень странно, – сказал Трульс, заглядывая в пустую пивную кружку. И подумал, как сформулировать свои мысли. О том, что иногда, когда кто-то говорит тебе, что любит, это ни хрена не значит. Особенно когда это говорит Микаэль говнюк Бельман. – Наверное, мне больше не стоит заставлять ждать младшего. Трульс поднял глаза и увидел, что Улла с озабоченным видом смотрит на часы. – Конечно, – сказал он. – Я правда надеюсь, что в следующий раз у нас будет больше времени. Трульсу удалось удержаться и не спросить ее, когда может случиться следующий раз. Он просто поднялся и постарался не обнимать ее дольше, чем она его. Когда за ней захлопнулась дверь, Трульс тяжело опустился на стул. Он почувствовал прилив ярости. Тяжелой, вязкой, болезненной и хорошей ярости. – Еще пива? – снова беззвучно появился Ульсен. – Да. Или нет. Мне надо позвонить. Ваш еще работает? – Он кивнул на кабинку за стеклянной дверью, где, по словам Микаэля, он стоя трахнул Стину Микаэльсен во время выпускного вечера, когда все нажрались в хлам и не видели ничего, что происходит на уровне ниже груди. И конечно, этого не видела Улла, которая стояла в очереди к барной стойке, чтобы купить им пива. – Да, конечно. Трульс зашел в кабинку и нашел номер телефона в своем мобильном. Потом он набрал номер, нажимая на блестящие четырехугольные металлические кнопки телефона-автомата. Он ждал. На нем была обтягивающая рубашка, призванная подчеркнуть, что по сравнению с тем, каким Улла его помнила, у него увеличилась грудная мускулатура и бицепсы, а талия сузилась. Но Улла почти и не взглянула на него. Трульс втянул в себя воздух и почувствовал, как коснулся плечами обеих стен в кабинке. Здесь было теснее, чем в том чертовом кабинете, куда его сегодня запихнули. Бельман. Братт. Виллер. Холе. Пусть все они горят в аду. – Мона До. – Бернтсен. Сколько ты заплатишь за информацию о том, что на самом деле произошло сегодня в бане? – Намекнешь коротко? – Ага. «Полиция Осло рискует жизнью невинного бармена, чтобы поймать Валентина». – Мы договоримся. Он стер пар с зеркала в ванной и посмотрел на себя. – Кто ты? – прошептал он. – Кто ты? Он закрыл глаза. Снова открыл их. – Я Александр Дрейер. Зови меня просто Алекс. Из гостиной за его спиной доносился сумасшедший смех, похожий на работающую машину или вертолет, а потом полные ужаса вопли, знаменующие переход от «Speak To Me» к «Breathe»[33]. Именно такие вопли он пытался вызвать, но никто из них не хотел орать именно так. Пар почти исчез с зеркала. Наконец-то он был чист. И он мог видеть татуировку. Многие, в основном женщины, спрашивали, почему он решил нацарапать на коже груди лицо демона. Как будто это он решил. Они ничего не знали. Ничего не знали о нем. – Кто ты, Алекс? Я работаю агентом в страховом обществе «Стуребранд». Нет, я не хочу говорить о страховках, давай лучше поговорим о тебе. А чем занимаешься ты, Туне? Ты покричишь для меня, если я отрежу тебе соски и съем их? Он вышел из ванной в гостиную и посмотрел на фотографию, лежащую на письменном столе рядом с белым ключом. Туне. Она зарегистрирована в «Тиндере» уже два года и живет на улице Профессора Даля. Она работает в садовом хозяйстве и не особенно красива. И чуть-чуть полновата. Ему бы хотелось, чтобы она была немного стройнее. Марта была стройной. Ему понравилась Марта. Веснушки ей шли. Но Туне так Туне. Он провел рукой по красной рукоятке револьвера. Планы не изменились, хотя они возникли прямо перед тем, как сегодня он угодил в ловушку. Он не узнал мужчину, зашедшего в hararet, но было очевидно, что тот мужчина узнал его. Зрачки у него расширились, дыхание участилось, он остановился как вкопанный посреди разошедшегося пара у входной двери, а потом пулей вылетел из парной. Но не раньше, чем воздух сделался спертым от запаха его страха. Машина, как обычно, была припаркована менее чем в ста метрах от черного хода, ведущего на улицу с небольшим движением. Разумеется, он не стал бы постоянно ходить в баню без подобного пути отступления. Или в баню, которая не была чистой. И он не вошел бы в баню без ключей в кармане халата. Он размышлял, не застрелить ли Туне из пистолета после того, как он ее укусит. Просто чтобы вызвать небольшое замешательство и посмотреть, какие появятся заголовки в газетах. Но так он нарушит правила. Впрочем, тот, другой, уже разозлился на него за то, что он нарушил правила с официанткой. Он прижал револьвер к животу, чтобы ощутить шок от прикосновения холодной стали, а потом отложил его. Насколько близко он подобрался, этот полицейский? Если верить статье в «ВГ», полиция надеется, что какое-то судебное постановление заставит «Фейсбук» выдать адреса. Но в этом он совсем не разбирался да и не беспокоился на этот счет. Это не волновало ни Александра Дрейера, ни Валентина Йертсена. Мама говорила, что назвала его в честь Валентино, первого в истории и самого великого героя-любовника. Так что она сама виновата, что дала ему имя, которому приходится соответствовать. Поначалу риска практически не было. Ведь если изнасиловать девушку, когда тебе еще не исполнилось шестнадцати лет, а осчастливленная девушка уже достигла возраста сексуального согласия, то она должна быть достаточно взрослой, чтобы понимать: если суд установит, что имело место не изнасилование, а секс по обоюдному согласию, то это девушка рискует попасть под суд за секс с малолетним. После шестнадцати риск возрастает. Если только не изнасиловать ту, которая назвала тебя в честь Валентино, конечно. Изнасилование изнасилованием, но, когда она начала запирать дверь в свою комнату, он объяснил, что если не она, то будут соседские девочки, учительницы, тетушки или случайные жертвы на улице, и тогда она перестала закрываться. Психологи, которым он рассказывал об этом, ему не верили. Но мало-помалу они ему поверили, все до одного. «Пинк Флойд» перешел к «On the Run». Судорожная барабанная дробь, пульсирующие синтезаторы, топот бегущих, убегающих ног. Убегающих от полиции. От наручников Харри Холе. «Несчастный извращенец»? Он взял со стола бокал с лимонадом, сделал маленький глоток, посмотрел на него. А потом метнул его в стену. Бокал разбился, и желтая жидкость полилась по белым обоям. Из соседней квартиры послышались ругательства. Потом он прошел в спальню и проверил прикрепленные к решетке кровати ножные кандалы и наручники. Он посмотрел на веснушчатую официантку, которая лежала и спала в его кровати. Дыхание ее было ровным. Наркотик действовал, как и положено. Снятся ли ей сны? Об иссиня-черном мужчине? Или они снились только ему? Один из психологов предположил, что постоянно возвращающийся кошмар был полузабытым детским воспоминанием и что он видел собственного отца, сидящего на матери в постели. Конечно, это полный бред, он никогда не видел собственного отца, который, по словам мамы, один раз изнасиловал ее и испарился. Как Дева Мария и Святой Дух. И это превращало его самого в Спасителя. А почему бы и нет? Он должен вернуться и вершить суд. Он погладил Марту по щеке. Настоящая, живая женщина в последний раз лежала в его кровати довольно давно. И он определенно предпочитал официантку Харри Холе своей постоянной мертвой японской подруге. Так что да, очень жаль, что придется отдать ее. Жаль, что он не может следовать воле демонов, а должен прислушаться к другому голосу – голосу рассудка. Голос рассудка был зол. Он дал подробные инструкции. Лес вдоль пустынной дороги к северо-востоку от города. Он вернулся в гостиную и сел на стул. Гладкая кожа приятно касалась голого тела, которое все еще немного покалывало после горячего душа. Он включил новый телефонный аппарат, куда вставил выданную ему сим-карту. Приложения «Тиндер» и «ВГ» располагались рядом. Сначала он нажал на «ВГ». Подождал. Ожидание было частью приключения. По-прежнему ли он в самом верху новостных страниц? Он хорошо понимал знаменитостей категории «Б», готовых сделать что угодно, лишь бы попасть на первые полосы. Певичка готовит еду с телеповаром-комиком, потому что она должна оставаться актуальной. На него угрюмо глядел Харри Холе. «Полиция использовала бармена Элисы Хермансен». Он нажал «читать полностью» под фотографией и пролистал статью. «Источник утверждает, что бармена отправили в турецкую баню, чтобы шпионить для полиции…» Тот тип в hararet. Человек полиции. Человек Харри Холе. «…потому что он единственный из всех, с кем сотрудничает полиция, может с уверенностью опознать Валентина Йертсена». Он поднялся, ощутив, как кожа отрывается от стула с хлюпающим звуком, и вернулся в ванную. Он уставился в зеркало. «Кто ты? Кто ты? Ты единственный. Единственный, кто видел и знает лицо, которое я сейчас вижу». Ни имени, ни какого-либо изображения того мужчины в газете не было. И он не обратил внимания на бармена в тот вечер, когда заходил в бар «Ревность». Потому что люди помнят тех, кому смотрели в глаза. Но теперь они взглянули в глаза друг другу. И он помнил. Он провел пальцем по лицу демона. То, что хочет наружу, должно выйти наружу. В гостиной «On the Run» завершилось свистом падающего самолета и смехом сумасшедшего, после чего раздался ужасный долгий взрыв. Валентин Йертсен закрыл глаза и представил себе пламя. – Каков риск, если ее разбудить? – спросил Харри, глядя на распятого, висящего на кресте над головой главврача Стеффенса. – На этот вопрос существует множество правильных ответов, – сказал Стеффенс. – И один истинный. – И какой же?