Он взял трубку: – Бернтсен. – Наконец-то! Никто не отвечает, где все? – В барах. – Разве у вас нет убийства, которое… – А что случилось? – Тут один человек говорит, что вчера вечером был с Элисой Хермансен. – Переключи его. Раздался щелчок, и Трульс услышал громкое и быстрое дыхание, свидетельствовавшее об одном: человек боялся. – Инспектор Бернтсен, отдел по расследованию убийств. Что вы хотели? – Меня зовут Гейр Селле. Я увидел фотографию Элисы Хермансен на сайте газеты «ВГ». Я звоню, чтобы сообщить, что вчера вечером у меня состоялось очень короткое свидание с похожей на нее женщиной. И она называла себя Элисой. Гейр Селле смог за пять минут рассказать о встрече в баре «Ревность», о том, что потом он отправился прямиком домой, куда явился еще до полуночи. Трульс смутно помнил, что писающие мальчики видели Элису живой после 23:30. – Кто-нибудь может подтвердить, во сколько вы вернулись домой? – Вход в мой компьютер. И Кари. – Кари? – Моя жена. – У вас есть семья? – Жена и собака. Трульс услышал, как человек сглотнул. – Почему вы не позвонили раньше? – Я только сейчас увидел фотографию. Трульс сделал пометки, ругаясь про себя. Селле не убийца, просто человек, которого надо вычеркнуть из списка подозреваемых, но это в полной мере означало написание еще одного рапорта, а следовательно, он выйдет отсюда не раньше десяти. Катрина шла по улице Марквейен. Она отправила Андерса Виллера домой – отдыхать после первого рабочего дня. Она улыбнулась, подумав, что этот день он не забудет до конца жизни. Офис, потом прямо на место убийства, настоящего убийства. Не какой-нибудь унылой наркоманской поножовщины, которая выветрится из памяти на следующий день, а случая из числа тех, которые Харри называл «это могло быть мое убийство». Это было убийство так называемого обычного человека в обычных условиях, именно такие собирают полные залы во время пресс-конференций и непременно появляются на первых полосах газет. Потому что знакомые обстоятельства давали публике возможность больше сопереживать. Вот поэтому пресса больше внимания уделила теракту в Париже, чем теракту в Бейруте. А пресса подобна прессу. Вот поэтому начальник полиции Бельман был так хорошо осведомлен о деле. Ему будут задавать вопросы. Не сразу, но, если убийство молодой, хорошо образованной женщины, вносящей свою лепту в жизнь общества, не будет раскрыто в течение ближайших дней, ему придется объясняться. Отсюда до квартиры Катрины в районе Фрогнер пешком около получаса, но это нормально, ей надо проветрить голову. И тело. Катрина вынула из кармана мобильный и открыла приложение «Тиндер». Она шла, глядя одним глазом под ноги, а другим – в телефон, и распределяла картинки направо и налево. Итак, их догадка оказалась верна, Элиса Хермансен вернулась домой со свидания по «Тиндеру». Мужчина, которого описал бармен, казался довольно безобидным, но по собственному опыту Катрина знала, что у некоторых мужчин существует странное мнение о том, что короткое свидание дает им право требовать от женщины чего-то большего. Архаичное представление о том, что женщина обязана подчиняться, переходящее, возможно, в чисто сексуальную область. Но Катрина знала, что множество женщин имеют столь же архаичное представление о том, что после получения благосклонного разрешения проникнуть в их половые органы у мужчины автоматически должны возникать моральные обязательства. Ладно, бог с ними, у нее только что получилось совпадение. «Я в десяти минутах от бара „Нокс“ на площади Сулли», – набрала она. «Хорошо, тогда я уже буду на месте», – получила она ответ от Ульриха, который, судя по фотографии и тексту профиля, был простым человеком. Трульс Бернтсен стоял и смотрел, как Мона До разглядывает себя. Она больше не напоминала ему пингвина. То есть она напоминала ему пингвина, перетянутого посередине. Трульс отметил некоторое нежелание одетой по-спортивному девушки за стойкой спортклуба «Гейн» впустить его, чтобы осмотреться. То ли потому, что она не поверила его словам о раздумьях по поводу членства в клубе, то ли потому, что они не хотели видеть типов вроде него среди своих членов. То ли потому, что долгая жизнь человека, вызывающего неодобрение ближних – и в основном не без веских причин, приходилось признать, – научила Трульса Бернтсена видеть неодобрение на большинстве встречающихся ему лиц. В любом случае после прочесывания аппаратов для подтягивания живота и ягодиц, зала для занятий всякими пилатесами, зала для растяжки и зала с истеричными инструкторами по аэробике (у Трульса были смутные догадки, что эти упражнения больше не назывались аэробикой) он отыскал Мону в той части клуба, которая предназначалась для мальчиков. В силовой зоне. Мона До занималась поднятием тяжестей. Короткие, широко расставленные ноги по-прежнему напоминали о пингвине. А вот сочетание широкой задницы и широкого кожаного пояса, сильно затягивающего талию, из-под которого и снизу и сверху все торчало, делало ее больше похожей на цифру восемь. Мона До издала низкий, почти пугающий вопль, выпрямляя спину и делая рывок. Она посмотрела на отражение собственного раскрасневшегося лица в зеркале. Блины на штанге ударялись друг о друга, отрываясь от земли. Штанга не прогибалась, как Трульс видел по телевизору, но то, что она тяжелая, было понятно по отвисшим челюстям двух молодых пакистанцев, которые качали бицепсы, чтобы их размеры соответствовали вычурным бандитским татуировкам. Черт, как он их ненавидел. Черт, как они его ненавидели. Мона До опустила штангу, взревела и снова подняла. Вниз. Вверх. Четыре подхода. После этого она стояла и дрожала, улыбаясь, как та ненормальная дамочка из Лира после оргазма. Если бы она была чуточку менее жирной и жила чуточку ближе, может быть, у них что-нибудь и вышло бы. Она сказала, что бросила его, потому что начала в него влюбляться. И что один раз в неделю – это слишком мало. В тот момент Трульс испытал облегчение, но продолжал время от времени думать о ней. Конечно, не так, как он думал об Улле, но она была веселушкой, этого у нее не отнять. Мона До заметила его в зеркале. Она вытащила из ушей наушники: – Бернтсен? Разве у вас в Полицейском управлении нет своего спортзала? – Есть, – ответил Трульс, подходя ближе. Он бросил на пакисов взгляд, говоривший «я полицейский, держитесь подальше», но они, судя по всему, не поняли. Возможно, он в них ошибся. Некоторые из этой молодежи теперь учились даже в Полицейской академии. – Так что же привело вас сюда? Она ослабила ремень, и Трульс ничего не мог с собой поделать – он пялился на нее, чтобы узнать, раздуется ли она снова до размеров обычного пингвина. – Я подумал, что мы могли бы немного помочь друг другу. – Как именно? – Она села на корточки перед штангой и развинтила винты, удерживавшие блины. Трульс присел рядом с ней и сказал, понизив голос: – Вы говорили, что хорошо платите за информацию. – Да, платим, – ответила она, не понижая голоса. – Что у вас есть? Он кашлянул: – Это стоит пятьдесят тысяч. Мона До громко рассмеялась: – Мы хорошо платим, Бернтсен, но не настолько хорошо. Десять тысяч – максимум, и в этом случае информация должна быть конфеткой. Трульс медленно кивнул, облизывая губы: – Это не конфетка. – Что ты сказал? Трульс слегка повысил голос: – Я сказал: это не конфетка. – Что же тогда? – Обед из трех блюд. – Это проблема! – проорала Катрина, пытаясь перекричать какофонию голосов, и пригубила свой коктейль «Белый русский». – У меня есть сожитель, и он дома. А ты где живешь? – На Гюльденлёве-гате. Но там нечего выпить, не убрано и… – Есть чистое постельное белье? Ульрих пожал плечами. – Ты поменяешь белье, пока я принимаю душ, – сказала она. – Я прямо с работы. – А кем ты… – Скажем так: все, что тебе надо знать о моей работе, – это то, что мне завтра рано вставать, поэтому мы… – Она кивнула в сторону выхода. – Да, конечно, но, может, сначала допьем? Катрина посмотрела на свой коктейль. Единственная причина, по которой она начала пить «Белый русский», – его пил Джефф Бриджес, когда играл Большого Лебовски. – Хороший вопрос, – сказала она. – Вопрос? – Смотря какое влияние алкоголь оказывает на… тебя.