– Саул, вы удивитесь, если узнаете, как много можно почерпнуть из внимательного чтения газет и ведомственных бюллетеней, таких как, скажем, «Вестник книжных новинок». У «Фалькенштейна» как минимум три подставных издательских фирмы, которые выполняют заказы, не соответствующие репутации «лица» консорциума. Причем одна – в Конфедерации. Вы уже подумали, какое из двух других будет разгромлено… э-э-э… возмущенной общественностью, как это будет подано в прессе и сколько можно будет списать на это вопиющее деяние? Фалькенштейн ушел в свое кресло как подводная лодка на глубину, посверкивая маленькими умными глазками, сложив пальцы «домиком». – Господин Тайрент… – Он сделал паузу, и Ютта подумала, что на том беседа и закончится. – …А чем вы занимались ранее, так сказать, в прошлой жизни? – неожиданно спросил издатель. – Ваше умение зрить в корень и вести жесткие переговоры выдают человека делового склада ума. И опытного… – Разными вещами, – скромно ответил Айвен. – Весьма разными. – Понимаю. Если надумаете расширить сферу деятельности, обращайтесь ко мне, мы договоримся, – сказал Саул и решительно закончил. – По рукам. Я тоже не люблю торговаться сверх необходимого. Первый тираж – сто тысяч совокупно, далее допечатки по результатам продаж. Полторы марки с экземпляра плюс три процента с общей выручки после выплаты городских налогов. Больше не дам, идите к американцам или русским. – Договорились, – сказал Тайрент, вставая и протягивая издателю руку, тонкие старческие пальцы Саула с распухшими суставами утонули в его широкой ладони. Глава 8 Семейный кризис 7 августа, день четвертый Первый день отпуска Таланова-младшего начался и развивался в точности так, как он надеялся, шагая в жаре и пыли далеких южных стран – в кругу любящей семьи, беззаботно и радужно. Солидный сытный завтрак сменился чаем с вареньем и легкой, добродушной беседой ни о чем. На волне всеобщего хорошего настроения даже мытье посуды из тягостной обязаловки превратилось в очень увлекательный процесс, почти что игру на четверых. Мужчины, большой и маленький, мыли, женщины вытирали посуду, вилки, ложки и расставляли по положенным местам. Хлопья пены, веселые замечания, смех и шутки летали по всей кухне, на пике веселья едва не разбили супницу «с петухами и лягушками», но все обошлось. Завтрак закончился, кухня сияла чистотой как в первый день ее сотворения, стрелки часов незаметно подкрались к десяти утра. Настало время составления Плана – чем же заняться дальше… «Когда Аллах создавал время, он создал его достаточно», – вспомнил Виктор одну старую поговорку. Эти мудрые слова в полной мере относились ко дню сегодняшнему, а также распространялись на три следующие недели. Можно было пойти на Ярмарку ремесел, что проводилась в Муроме каждый год в августе, собирая множество людей со всей губернии. Можно было сходить в кинограф, что не так давно открылся после капитальной реставрации. Можно было просто гулять, заходить в разные общественные места, есть вкусные вещи и вообще радоваться жизни. После недолгого совещания объединенным решением Талановы постановили отдаться на волю случая и настроения. В этот момент и прозвенел первый звоночек, на который Виктору следовало обратить внимание. Марина всегда исповедовала стратегию дозирования удовольствий. Если, допустим, на семью покупалось по десять яблок на каждого, Виктор предпочитал выдавать каждому его долю сразу, а там уже как хозяин решит. Жена, наоборот, стремилась к целевому распределению по определенному графику. Так и сейчас, в силу естественной природы вещей, Марина должна была предложить составить некое расписание, так, чтобы на каждый день приходилось какое-нибудь развлечение, существенное, но одно. Однако на этот раз привычный ход событий сломался, и жена не выступила против лозунга «Все и сразу!». День оказался однозначно перегружен событиями. Хронологически он включил в себя поход на Ярмарку, посещение двух кафе, одной кондитерской и одной мороженной лавки, катание на почти десятке разнообразных аттракционов, закупку бесконечного ассортимента безделушек и сувениров. И, конечно же, поход на кинографическое зрелище. Таланов заколебался перед кассой – день клонился к вечеру, накормленные, напоенные, накатанные на каруселях и «чертовых колесах», навьюченные пакетами с подарками и сладостями дети откровенно устали. Но… Это был «Челюскин»! Самый дорогой фильм в истории отечественного кинографа, самый скандальный фильм года, запрещенный к прокату в Британии, самый зрелищный фильм десятилетия, что скрипя зубами признали даже в Лос-Анджелесском кинографическом консорциуме. Разве можно было пройти мимо кассы? Дети – очень ловкие и хитрые манипуляторы, за редкими исключениями тонко чувствующие психическое состояние родителей. Пакеты и подарки совершенно не помешали Диме и Маше сковать отца в объятиях, зацеловать и утопить в искренних «папочка, ты такой замечательный, ну пожа-а-а-алуйста!». И здесь прозвенел второй звоночек, который Виктор должен был услышать, но, расслабленный долгожданным спокойствием мирной жизни, не услышал. Жена не сказала ни слова, лишь неодобрительно сдвинула брови. А Марина, при всей любви к детям, всегда стремилась пресекать корыстные детские манипуляции на святых родительских чувствах. К их большой удаче, фильм шел в прокате почти месяц, поэтому билеты удалось купить без проблем и на хорошие места. И «Челюскин» однозначно того стоил! Действие фильма двигалось к финалу, Матусевич и Колесниченко пытались открыть заклиненный замок на переходнике в «Британник». Машинное отделение английского «ныряльщика» уже было затоплено, вода хлынула на капитанский мостик и в жилой отсек. Пылинки танцевали в конусе света кинографического проектора. Виктор скосил глаза – Дима сидел выпрямившись, сдвинувшись на самый краешек кресла, казалось, ловя происходящее не только глазами и ушами, но всем телом. Таланов-старший поневоле вспомнил свое не такое уж и далекое детство, когда кинограф еще назывался синематографом, к огромным катушкам с пленками прилагались пластинки со звуковым сопровождением, а стрекот проекторов по громкости мог посоперничать с пулеметной очередью. Быстро бежит время – вот киноделы уже обещают скорое пришествие объемного звука, а черно-белая картинка стала анахронизмом, как и сопроводительные пластинки. На экране штурман Марков резал междуотсечный люк «мокрой сваркой», еще не зная, что его подключаемый скафандр поврежден и быстро теряет кислород через «сбрую». Ляпидевский, ориентируясь по командам Аркадия Шафрана, ловко оперировал маневровыми своего «водомера», стараясь удержаться над рубкой «Британника» – затонувшей английской субмарины. Решетников и Кренкель спешно облачали механика Филиппова в новейший экспериментальный автономный скафандр «больших глубин». «Вот ведь какие были времена, – подумал Виктор, – даже две-три сотни метров уже считались солидной глубиной, а подлодка, способная опуститься на километр и далее, – чудом технической мысли, делом далекого будущего. И всего каких-то тридцать лет назад, даже меньше…» В темноте он накрыл рукой ладонь жены и слегка сжал ее пальцы в нежном прикосновении, она склонилась к нему и по-кошачьи потерлась щекой о его плечо. Виктор удовлетворенно вздохнул и обнял ее, прижав крепче. Среди морпехов, с которыми аэродесантнику неоднократно доводилось сталкиваться по роду службы, циркулировали давние и устойчивые слухи том, что эпопея «Челюскина» и «Британника» на самом деле довольно сильно отличалась от общепринятой версии. Молва скупо упоминала жестокую схватку в глубинах моря за некие стратегические секреты, торпедные атаки неведомых субмарин и эпизодические «огневые контакты» между британскими крейсерами и кораблями Первой Ударной группы Северного Флота. Но на то она и молва, чтобы умалчивать, недоговаривать и напускать туман. Хотя то, что Шафран стал одним из первых операторов телеуправляемых военных автоматов-минеров, было объективным фактом. Таланов-старший пару раз привлекал старого ветерана подводных баталий как частного консультанта – после «военных тревог» и очередного передела морских просторов в сороковых годах некоторые районы Атлантического океана стали довольно опасным для рыболовства местом из-за обилия разнокалиберных мин и донных мино-торпед. Фильм закончился вполне официально – счастливым концом с некоторой долей умеренно-пафосной грусти по двум погибшим «челюскинцам». Возбужденная толпа зрителей высыпала на улицу, в ее потоке Дима едва не потерялся, но Виктор вовремя поймал его за хлястик легкой летней курточки. Было еще не слишком поздно, но день уже клонился к закату, дети совсем устали, и отец скомандовал сигнал к отступлению в родную гавань. Слово за словом, дело за делом – возвращение, разбор подарков и покупок, ужин, умывание детей, укладывание их в постели и непременные сказки, каждому свою, по возрасту и полу. За этой милой суетой Виктор потерял счет времени. Вечер властно вступил в свои права, укрыв дом и сад пологом сумерек, когда он наконец вымолвил: – И вот так Морской Дракон остался без обезьяньей печени! Вот и сказке конец. И подмигнул сыну. Дима укрылся одеялом выше некуда, как бы испугавшись стр-р-рашной истории о Драконе, Обезьяне и Черепахе, но над ворсинками одеяла задорно и совсем без страха поблескивали восторженные глазенки. – Пап, а ты завтра еще расскажешь сказку? – произнес он вроде бы вопросительно, но чуткий отцовский слух уловил скорее утверждение-указание. – Расскажу. А теперь спи, – тепло улыбнулся Виктор, еще раз поцеловал сына в лоб и, заботливо поправив край одеяла, вышел из детской, не забыв оставить ночник включенным. Дима всегда боялся темноты. Детская располагалась на втором этаже и уже больше года находилась в полном распоряжении самого младшего. Маше, как человеку уже, безусловно, взрослому, на ее прошедшем дне рождения семейный совет постановил выделить собственную комнату, которую девочка обживала неторопливо и основательно. Таланов спустился по старой скрипучей лестнице, как обычно сделав себе зарок – сменить часть ступенек. Для гарантии решил обязательно записать задание, прямо сейчас, чтобы не забыть – благое устремление регулярно посещало его уже лет пять, благополучно забываясь за прочими хлопотами. Записать в блокноте про лестницу, затем легкий ужин, далее – по обстоятельствам. Улыбаясь фривольным мыслям, Виктор прошел в кухню и понял, что ужин отменяется. Таланов достаточно сильно устал морально от тягот далеких южных приключений и расслабился в теплой домашней атмосфере, но тем не менее в наблюдательности ему отказать было нельзя. С порога он отметил напряженную позу жены, сидящей за столом, лицом ко входу, ее сцепленные пальцы и строго-решительное выражение лица. Несообразности дня, не осознаваемые разумом, но откладывающиеся в копилку подсознания, мгновенно всплыли на поверхность, объединились с видимым и сложились в законченную картину. Таланов понял, что насчет безмятежного отдыха он немного поторопился. Оценил ее новую прическу, которую жена соорудила, пока он читал детям, вместо распущенных по плечам черных локонов – строгий зачес назад, закрепленный массивным гребнем. Понял, что поторопился не «немного», а весьма сильно. – Виктор, надо поговорить, – произнесла она решительно, словно давно отрепетировав. – Давай, поговорим, – осторожно согласился он, присаживаясь на стул, гадая, что же могло стать поводом для такого поворота событий. Она смотрела в стол, постукивая по столешнице костяшками сцепленных в замок пальцев. Лицо ее было внешне спокойным, лишь поджатые губы и сосредоточенно нахмуренные брови выдавали не то душевное смятение, не то напряженную работу мысли. Таланов терпеливо ждал, смиряя некоторую растерянность. – Виктор, – решилась она наконец. – Скажи, я была хорошей женой? – Да, – односложно ответил Виктор. Хотел было добавить несколько совершенно искренних комплиментов, но одумался. Нельзя сказать, чтобы в их семейной жизни вообще не было ссор, но Виктор и Марина любили друг друга и проводили в обществе друг друга не так много времени, чтобы тратить его на затяжные конфликты. Происходившее ныне, на его глазах, радикально отличалось от всех прежних неурядиц, временами раскачивавших семейный корабль. – Я долго думала, не один даже месяц, – продолжала она решительным тоном и с очень собранным видом. «Однозначно, эту речь она весьма долго репетировала», – подумал он. – Витя… Виктор. Я не могу так больше. Она мгновение помолчала, вздохнула, словно собираясь с силами, пальцы побелели от напряжения. – Когда я выходила за тебя замуж, мы оба были романтичны и наивны. Но с тех пор прошло время… много времени. Почти десять лет жизни… И ничего не изменилось. – Милая… – С этими словами Таланов протянул руку, чтобы накрыть ее ладони, как давеча в кинографе, но Марина резко отдернула их, убрала под стол, словно его прикосновение было ей физически неприятно. Рука Виктора повисла над столом. – Нет, – коротко и жестко сказала она, словно хлестнула кнутом. – Нет. Слушай. Виктор убрал руку, кивнул, молча соглашаясь. На душу словно плеснули чернильной кляксой. – Ты был военным, уезжал «в командировку» на недели, иногда месяцы, – продолжала она, все так же устремив неподвижный сфокусированный взгляд в стол, словно проговаривая старательно заученный текст, да так оно наверняка и было. – Потом возвращался, отшучивался, иногда долечивал раны. Я ведь не дура, я смотрю новости, читаю газеты, я знаю, где стреляют и ранят. Военная тайна? Знаю. Но это все равно оскорбительно – видеть свежий шрам от пули и слышать сказку о том, как тебе случайно «засадили картечину» на генеральской охоте. Таланов в замешательстве потер лоб. Да, та отговорка и в самом деле была не очень удачной, но Марина выбрала очень уж неподходящий момент для расспросов. Все придуманные заранее объяснения выветрились из головы, он сказанул первое, что пришло в голову. Сказал и почти сразу же забыл, а она, получается, не забыла… – Я устала, – вымолвила она и наконец посмотрела ему в глаза. – Я устала оттого, что все идет по одному и тому же кругу, год за годом. Ты понемногу растешь в званиях, но от этого ничего не меняется. Предупреждая его порыв, замершие на кончике языка слова, она резко подняла руку, выставила вперед ладонь, словно ставя невидимую преграду. – Нет! – повторила она все с той же интонацией хлещущего кнута. – Я все знаю. Ведь я твоя жена. Я знаю все, что ты скажешь. Про долг, честь офицера, патриотизм, будущее с чинами и званиями… Но я не хочу этого слышать. Уже не хочу. – Неожиданный… разговор. – Виктор воспользовался ее паузой и вставил наконец свое слово. – Марин, может быть, стоило все обсудить немного пораньше? Или, давай, позже?.. Сейчас не очень хороший момент… – Да, конечно, – с горечью произнесла она и с неожиданной едкой злостью повторила. – Не очень хороший. А какой хороший? Сколько раз я пыталась завести с тобой разговор на эту… об этом? Первый раз – три года назад, когда Савелий Сергеевич предложил тебе оставить службу и продолжить семейное дело, помнишь?.. – Я думал, мы все обсудили, ты все поняла, согласилась… – с растерянностью сказал Виктор, стараясь собраться с мыслями. – Да, я все поняла… – все с той же горечью и с тем же сарказмом протянула она. – Я ведь всегда все понимала. Но с тех пор прошло время, тебе не один раз предлагали разные другие вещи! – От сдерживаемого волнения ее речь стала чуть сбивчивой. – И снова твои отговорки, шутки и… командировки. Я устала. Я больше не могу. Она замолчала, молчал и он, не находя слов. Виктор был смелым человеком, решительным командиром, которому не раз и не два доводилось видеть смерть и делать ей козью морду. Но всегда он знал, чувствовал, что за спиной у него дом, семья и любящая жена. То, что он сейчас чувствовал, было схоже с внезапным ударом волны, которая напором миллионов тонн воды сносит прочнейшую плотину. Он видел такое во времена пикового противостояния с бриттами вокруг Родезии. Было – и в одночасье не стало. Лишь мутная вода и жадные водовороты на месте прочной и надежной постройки. – Я не хотела откладывать этот разговор, думала, что мы все обсудим еще утром, но дети… – Она полностью вернула себе душевное равновесие или хотя бы его видимость. – …Они были так рады, так ждали тебя. Я отложила на вечер. Виктор… Он видел, что она запнулась, словно потеряв нить рассуждений, заколебалась, подбирая ускользающие слова. Он хотел было воспользоваться моментом, вставить слово, постараться разубедить ее, отложить грядущий ультиматум, который уже предчувствовал. Но какой-то древний инстинкт подсказал ему, что Марина слишком долго обдумывала этот разговор, слишком много вложила в него. Если сейчас муж перебьет ее, сломает выстроенный порядок слов, она возненавидит его. И он промолчал, просто слушая. – Виктор, – повторила она, – завтра мы уедем на два дня в Оренбург, я и дети. К моим родителям. Когда мы вернемся, ты скажешь… скажешь, что решил. Если ты выберешь свою службу… – Она умолкла, обхватила виски, словно выжимая из головы все сомнения, и решительно закончила. – Тогда мы расстанемся. Я готова быть с тобой всегда, во всех испытаниях, пойдешь ты к отцу или начнешь новую жизнь. Пусть даже мелким служащим. Кем угодно. Но я не хочу… Я не буду делить тебя с войной.