* * * – Хрен вам, господин майор, – отрезал Шварцман. – Сказано, конечно, не куртуазно, но точно отражает суть проблемы. У меня нет ни одного солдата для вашего департамента. Антон Шварцман был выходцем из России, сделавшим, однако, очень неплохую военную карьеру в Объединенной Германии. Благодаря его заслугам западная группировка Ландвера все еще сохраняла боеспособность и продолжала больно кусать наступающего противника. В обстановке общего хаоса, при отсутствии какого-то единого штаба он стихийно стал авторитетом и координатором всей обороны на германо-французской границе. Оказавшись перед необходимостью очень быстро найти группу подготовленных бойцов, Басалаев не стал терять времени и сразу начал пробиваться на прием к генералу. Используя подписанные самим императором бумаги, он быстро добился личной встречи, но на этом успехи пока закончились. – Господин генерал, – с бесконечным терпением повторил Басалаев. – Я прошу не дивизию и не полк. Мне нужен батальон, не больше. И замечу, у меня есть все бумаги, чтобы требовать всевозможного содействия, подписанные Его Величеством. – Да хоть самим господом богом, – немедленно откликнулся генерал. – Ваш император мне не указ. Фронт трещит по швам, резервов нет, кругом криздец и пизис. Поэтому я ничего вам не дам. Если контрразведке нужны люди – пусть ищет в другом месте. Свои должны быть. Борис Михайлович Басалаев любил риск и кризисы. Как сказал однажды один из его сокурсников – у Бориса были очень сильно смещены координаты понятий «опасность» и «угроза». Ситуацию, которую обычный, рядовой человек воспринимал как катастрофу, Басалаев оценивал как вызов и повод одержать очередную победу над собой, оппонентами и обстоятельствами. К этому крайне своеобразному мировосприятию прилагались недюжинный ум, аналитические способности и абсолютная адаптивность. Борис был человеком-хамелеоном, приспосабливаясь к любому окружению, он мгновенно становился своим и среди преступных низов, и в аристократическом собрании. В силу такого редкостного сочетания достоинств он быстро поднялся по служебной лестнице в полиции. Одно время подозревался, хотя и бездоказательно, в мздоимстве и использовании положения в корыстных целях, что едва не перечеркнуло его будущее. На счастье Басалаева, его заметил Лимасов, пренебрег слухами, приблизил и дал возможность проявить себя в лучшем виде. Брал ли Басалаев в полиции «на лапу», для общественности так и осталось тайной, но в контрразведке служба Бориса была безупречной. Помимо прочего, Басалаев очень тонко чувствовал людей и их слабости, он всегда знал, как и чем следует надавить на человека, чтобы добиться нужного. Но только не в этот раз. Они сидели друг против друга за широкой партой в пустом классе, за дверью разноголосо шумел штаб армии, разместившийся в покинутой школе. За окном рычали моторы, переговаривались на четырех языках люди, хрипло и яростно матерились регулировщики. И, перекрывая все, ровно грохотала далекая канонада – фронт приближался. – Антон Генрихович, – уже просительно начал Басалаев. – У меня были свои люди, отборные люди, но вчера их накрыло в экраноплане. Всех разом. И у меня просто нет времени вызывать какого-то, просто нет. – Не моя забота, – отозвался Шварцман. – Сочувствую, но ничем не помогу. Идите к Кнорпелю и требуйте у него. Хотя он далеко… Так что раньше отправитесь – раньше доберетесь. Басалаев всматривался в усталое лицо генерала, держащего на своих сутулых узких плечах весь западный фронт, и отчетливо понимал, что здесь давить и угрожать бесполезно. Шварцман уже ничего не боялся, думая только о том, как удержать истончавшуюся на глазах линию, отделявшую Францию от вражеских орд. Уговаривать и просить было бесполезно – для него сейчас существовала только его армия и ее нужды, все прочее он воспринимал как блажь. Вызывать столицу и организовывать прямой приказ лично генералу – слишком долго. Время уходило, и майор чувствовал, как его незримые песчинки скользят меж пальцев. Времени не было, бойцы нужны были сейчас. – Пожалуйста, – еще раз попросил майор. – Очень надо. Генерал промолчал, лишь качнул головой в отрицании. – Вам пора, господин майор, – заметил Шварцман. – Я и так потратил на вас четверть часа. Притом, заметьте, отделил их от своего получасового сна. – Нет, вам придется потратить еще четверть, – произнес Басалаев, напряженно над чем-то размышляя. – Что? – не понял Шварцман, с некоторой даже растерянностью взирая на майора. Тот резко выдохнул, собираясь с духом, стараясь не думать, что сделает с ним Лимасов, когда узнает, что командир специальной оперативной группы при проекте «Исследование» походя презрел всю конспирацию. И заговорил. Майор уложился в десять минут, коротко обрисовав причину возникновения проекта и его задачи. Шварцман слушал молча, лишь нервно барабаня пальцами по столу. – …Итак, теперь он в Барнумбурге, – закончил Басалаев. – Я должен был соединиться со своей группой и пробиться туда, чтобы вытащить его. Но группы больше нет, я один, Барнумбург стал полем боя, вызывать подмогу слишком долго. Генерал, мне нужны люди, чтобы пробиться туда и вытащить оттуда этого человека. Теперь вы знаете, для чего. Шварцман все так же молча выстукивал какой-то простенький марш. – Бред, – вымолвил он наконец. – Круто замешанный бред. Гравиметры, шпионы, батискафы, контрразведка и этот, как его… попаданец? – Мы зовем его «пришелец», но и «попаданец» тоже неплохо звучит, – согласился Басалаев. – Понимаю, звучит как бред высокой пробы. Но… – Он красноречиво поднял тонкую стопку исписанных листков – свои документы и полномочия, подписанные Лимасовым и Константином. – Это не бред. По крайней мере не больший, чем противник с реактивной авиацией из дыры в океане. Попаданец существует, и он нам нужен. Еще больше он нужен вам, думаю, не нужно объяснять – почему. Так дадите людей? Теперь вздохнул Шварцман, с тяжелой безнадежностью. – У меня их действительно нет, – сказал он, теперь уже не с агрессивным неприятием, а словно обрисовывая оперативную обстановку равному. – У нас катастрофа. Басалаев всем видом изобразил немой вопрос. – Противник свернул наступление на востоке, против Шульгина, сейчас он перебрасывает все резервы к нам, сюда, – пояснил генерал. – Нюрнберг пал. – О, черт возьми… – не выдержал Борис. – Да, именно так. Это высвободит ему еще какие-то силы. И главное, наступление на Саарлуи оказалось обманкой, это отвлекающий удар, главный они нанесли сегодня утром, почти что по краешку Бенилюкса. Фронт еще держится, но как только подойдут вражеские резервы – он неизбежно рухнет. День, может быть, два. Три – уже чудо, я в чудеса не верю. Вчера мы с Туле вводили войска в бой полками и батальонами, сегодня исход схваток решают уже отдельные роты. У меня есть тыловики, есть раненые в госпиталях… Что-то у Кнорпеля, но он бьется почти в окружении… – Черт, черт, черт!!! – почти в отчаянии повторил Басалаев. – Вдоль границы! Это значит, что Барнумбург теперь точно попадет в самое пекло. Если уже не попал… Не помогут ни раненые, ни тыловики, нужны бойцы, нужны головорезы, с которыми я смогу пройти через Барнумбург и обратно, пока там еще не началась гекатомба. Ждать нельзя. – Ладно, – ответил Шварцман, припечатав ладонью крашеную столешницу, разрисованную веселыми цветочками. Подождите минут десять, что-нибудь придумаем. Вроде какие-то русские десантники успели вырваться из боя, и их должны были перебросить как раз туда, куда нужно… Самое то – гвардия, опытные, в бою поучаствовали. Сейчас узнаем, что с ними и где. Да, кстати… Что он, попаданец этот, там забыл, в Барнуме? – Не знаем, – честно ответил Басалаев. – Найду – спрошу. Глава 6 Нисхождение в ад 12 октября Таланов вновь потер виски, сдерживая стон и рвотные позывы. Он немного отошел от контузии – помог «сундучок злого доктора», – но тяжелая, давящая боль прочно обосновалась под сводом черепа, методично выдавливая глаза, заливая голову свинцом. Больше всего капитан хотел лечь прямо здесь, под партой, и провалиться в беспамятство, хотя бы для того, чтобы на какое-то время не чувствовать боли и дурноты. Петр Захарович был очень плох, бледный как смерть, с пепельно-серыми губами. Весь лоб представлял собой сплошную гематому, обе руки чуть выше запястий заканчивались забинтованными «варежками». Подобравшийся слишком близко вражеский солдат бросил гранату, майор успел застрелить его и рефлекторно закрылся руками накрест, склонив голову. Большая часть осколков его миновала, но несколько мелких пришлись в шлем и по рукам. Майор остался в сознании, но к дальнейшему командованию был непригоден. Новым командиром стал следующий по старшинству офицер – капитан Таланов. Бой стоил батальону очень дорого, в строю осталось не более четырех десятков бойцов, мост защитили, но уничтожить не смогли. На левом фланге противник уже переправился, и выбить его не было никакой возможности. Из разведчиков и посланного им в поддержку отряда вернулся только Армен Горцишвили – с головой, замотанной окровавленной тряпкой, в изорванном обмундировании, с трофейной винтовкой, той, что с магазином сбоку. Он коротко доложил, что больше никого не будет, вражеская переправа задержана, но не более чем на час-два. Положа руку на сердце, Таланов признавался себе, что до сих пор батальону сказочно везло. В кульминационный момент боя их спасли французские пушки, а затем противник позволил им отступить. То ли супостат считал приоритетной организацию переправы, то ли опасался новых сюрпризов, но маленький, отягощенный ранеными обоз отошел в тыл без помех. Несколько раз, оглашая окрестности воем двигателей, прямо над ними проносились «визгуны», дважды поодаль пролетали британские гиропланы, и каждый раз новый комбат думал, что на этот раз – все. Но у авиации противника, вероятно, хватало иных забот. Раненых устроили во французском полевом госпитале. Вернувшийся оттуда Поволоцкий, следивший за размещением солдат, на короткий вопрос «Как там?» промолчал и залпом выпил мензурку неразбавленного спирта, что говорило само за себя. Сократившийся в несколько раз отряд двигался на север, к Барнумбургу, чтобы влиться в состав корпуса Ингвара Кнорпеля, но на подходах к «Жемчужине Европы» его перехватил майор из контрразведки Лимасова с личным приказом командующего объединенным фронтом Антона Шварцмана. К ночи Басалаев, Зимников и Таланов собрались втроем, все в том же классе, где накануне Басалаев просил солдат у Шварцмана. Школа опустела – штаб перебазировался, уходя от опасной близости к неспешно, но неудержимо накатывающемуся фронту. Эвакуация подходила к концу, на грузовик прямо под окном грузили канцелярщину, и шум кантуемых ящиков сплетался с разноголосной руганью. Басалаев изучающе взглянул на майора и капитана – старого и нового командиров части, которую ему от щедрот своих выделил Антон Генрихович. Следовало признать – в обстановке грядущей и неизбежной катастрофы дар был не из худших. Гвардия, с солидным боевым опытом, пусть и полученным до войны, принявшая бой против превосходящих сил врага, но не дрогнувшая. Однако… слишком уж их было мало. – В настоящий момент противник обходит город с севера, вдоль бельгийской границы, – объяснял задачу Борис Михайлович. – Его передовые части подошли к пригородам, но в сам Барнум особо не лезут. Там преимущественно англы, они неуютно чувствуют себя в застройках – привыкли разных негров гонять. Так что предпочитают понемногу просачиваться, показывая, какие они страшные и как много у них оружия… Таланов уронил голову на грудь и всем телом качнулся вперед, словно собираясь упасть, но сразу же встрепенулся, вернул вертикальное положение и изобразил полное внимание. Басалаев стиснул зубы, вдохнул и выдохнул, гася вспышку гнева. И с этой инвалидной командой, с контуженным офицером, засыпающим прямо по ходу инструктажа, майору предстояло отправиться в Барнумбург. От злости захотелось что-нибудь сломать, в первую очередь от злости на самого себя. Рисковые решения обычно оправдывают себя, но если уж проваливаются, то с треском. Решение о том, чтобы переправить спецгруппу на дирижабле, было рисковым, но обещало серьезный выигрыш во времени. Риск не оправдался, фиаско получилось полным. Басалаеву было не особо жаль людей – они были добровольцами и знали, на что шли, но теперь не было ни времени, ни группы… Что ж, как было написано в одной из книг пришельца, «у меня нет для вас других Гинденбургов». Или «другого народа»?.. – Так кому сейчас принадлежит город? – хрипло спросил Зимников, горбясь и бережно скрещивая на груди забинтованные руки, словно защищая их. Комбат держался на последних крохах воли и здоровья, но категорически настоял на том, чтобы лично ознакомиться с новым заданием его части. Немолодой уже армейский майор воспринимал свой батальон как большую семью и тяжело переживал, что в новый бой она отправится уже без него. Басалаев не возражал – опытный военный вполне мог посоветовать что-то полезное и правильно напутствовать Таланова. – Никому, – сообщил Борис Михайлович. – В этом-то и беда. Там нет какого-то конкретного гарнизона или соединения, с которым можно было бы связаться. Сейчас Барнум – сплошная ничейная зона, по ней бродят отдельные отряды врага, мародеры, дезертиры, сумасшедшие, «дьяволиты», гражданские, которые бегут из города, отряды самообороны, наши разрозненные части и еще черт знает кто. Приют Рюгена находится достаточно близко к центру, в районе «старого города», так просто к нему не пройти. Поэтому вы мне и нужны. – Как скажете, – сказал Таланов, глухо, но разборчиво. – Кто такие «дьяволиты»? – Сумасшедшие, – пояснил Басалаев. – Сектанты-апокалипсисты. – Совет, – все так же хрипло проскрипел Зимников. Басалаев развернулся к нему, готовый слушать. – Что, больше никого на примете нет? – спросил Петр Захарович. – Совсем никого? Только мы? – Никого, – качнул лобастой головой Басалаев, отмечая это «мы». Да, жаль, что комбат выбыл из строя, и притом надолго выбыл. Хороший командир. – Людям нужен отдых. – Зимников слабо махнул руками, предупреждая готовое сорваться с уст полицейского возражение. Движение замотанных бинтами белых «варежек» было одновременно и жалким, и страшным. Басалаев осекся. – Поверьте бывалому человеку, – продолжал Зимников. – Сейчас от батальона толку не будет. Марш, затем окапывались, потом бой. Снова бой, затем снова переход. Если всех погнать снова, то на первом столкновении все и закончится. Сейчас они не бойцы. Зимников тяжело закашлялся, задел рукой об руку и мучительно скривился от резкой боли. Действие морфия заканчивалось, на бледном лице выступили крупные капли пота. Майор говорил все с большим трудом, делая длинные паузы между предложениями и словами. – Да и нет смысла сейчас идти, – продолжал он. – Придется избегать главных улиц, красться по задворкам. Если все пройдет хорошо, возвращаться будете по светлому. Опасно. Дайте батальону отдых. Идите завтра, ближе к вечеру. Благо темнеет теперь рано. – Завтра уже наступило, – автоматически поправил Басалаев, вставая. Он прошелся по классу, остановился у окна, скрестив руки на груди. Поймал себя на том, что неосознанно скопировал позу Зимникова и резким движением развернул плечи, складывая руки за спиной – пальцы в замок. Петр Захарович с печальной и понимающей улыбкой следил за этими эволюциями. Таланов все же заснул, как и сидел, лишь голова запрокинулась назад. Канонада стала чуть слышнее. На северо-востоке, несмотря на ночную тьму, пульсировала желто-красным светом тончайшая полоска, разграничивающая небо и землю – линия фронта приближалась. Басалаев взглянул на провалившегося в беспробудный сон Таланова, затем повернулся к окну, посмотрел на полоску света, вспыхнувшую особенно ярко. Следовало принять решение… – Сегодня… к вечеру… – сказал он наконец через силу и повторил, словно убеждая кого-то, кроме самого себя. – Да. Отдых и выступаем. Будем надеяться, что успеем… – Не растрать моих ребят впустую, майор, – прерывисто, срывающимся голосом произнес Зимников. – Им и так досталось…