Он развел руками: – Извините, что не вполне дотягиваю до сияющей пыли, которую сам перед этим старательно пускал вам в глаза. На самом деле в анамнезе я примерно такой же, как вы: человек с причудами. Просто причуд у меня побольше вашего. И гораздо разнообразней. Раньше начал чудить. Ничего, наверстаете, какие ваши годы. Все только начинается. В любой момент – только начинается. Всегда! – Спасибо, – растерянно сказала Эва. – Звучит, конечно, воодушевляюще. Но на практике, к сожалению, в любой момент может начаться что-то явно не то. Ну или то, просто я к нему не готова. А оно все равно начинается. И продолжается. И идет, и идет… – Что именно? Эва смяла полупустой картонный стаканчик. Сказала: – Вы были совершенно правы, это издевательство, а не кофе. Пойду нормальный куплю. На вас брать? Или это все равно, что вылить? Мне не жалко, просто я же до сих пор не понимаю, какова ваша природа. Насколько вы мне мерещитесь, а насколько объективно есть? И хватает ли вашей материальности на то, чтобы пить напитки, которые не сами собой появились в ваших руках и карманах, а приготовлены нормальными людьми… – На такое доброе дело у меня материальности точно хватит, в любой момент, – перебил он. – Уж что умею, то умею – выпить и пожрать! – И никуда не исчезнете, пока я хожу? – строго спросила Эва. Он не стал отвечать, только нетерпеливо передернул плечами, как будто в жизни не слышал более абсурдных предположений. А вслух сказал: – Гватемалу берите. Она здесь обжарена потрясающе; остальные сорта заметно хуже. И даже не надейтесь, что пока вы ходите, я сам рассосусь, как хорошо воспитанная проблема, и вам никогда не придется отвечать на мой вопрос. У стойки была очередь, небольшая, всего два человека, но этой короткой паузы Эве как раз хватило, чтобы прийти в себя; она собственно потому и пошла покупать кофе, что рядом с этим красавцем хрен знает во что вместо себя придешь. Интересно, – подумала она, – а остальные люди его видят? Или все-таки только я? И тут же получила ответ на свой вопрос: ее наваждению явно наскучило просто так сидеть на подоконнике, поэтому он развернулся, уткнулся лицом в стекло, смешно расплющив щеки, губы и нос к полному восторгу двух сидящих у окна старшеклассниц. Одна пока просто хихикала, а другая уже сама прижималась носом к стеклу и корчила рожи в ответ. Значит, девчонки его тоже видят, – подумала Эва. Но вместо радости ощутила что-то вроде ревности, как в детстве, когда вдруг выясняется, что Дед Мороз приходит не только к одной тебе. – Если вы и галлюцинация, то массовая, – объявила Эва, отдавая картонный стакан. – Явно не только моя. – Ну а чего мелочиться, – ухмыльнулся он. – Мерещиться – так уж куче народу сразу. Чтобы два раза не вставать… На самом деле я нарочно корчил рожи девчонкам. Специально для вас. Чтобы вы заметили, что они меня видят и откликаются. Я же все это время думал, вы просто шутите про галлюцинацию. С самим такое бывает: вцеплюсь в какую-нибудь не особо удачную шутку и повторяю ее по всякому поводу, сам не знаю, зачем. И только сейчас до меня дошло, что для вас это не то чтобы именно шутка. Хотя вещественных доказательств своего объективного бытия я вам оставил – мама не горюй. – Мы слишком долго не виделись, – почти беззвучно сказала Эва. – На расстоянии все начинает выглядеть совершенно иначе, включая вещественные доказательства. Не так уж их много, кстати. Запачканная кровью футболка, которую не берут никакие отбеливатели, картина на стене, машинка для сигарет, которую я сама могла купить в любой лавке, да два телефонных номера – ваш и той удивительной женщины. Но я ни разу не решилась по ним позвонить. – Но почему? Со мной – ладно, допустим, все сложно, телефон у меня появляется, когда сам захочет, и даже образовавшись в кармане, почти никогда не звонит. Но с Карой довольно легко связаться, она сейчас почти постоянно здесь и была бы вам рада… – Да потому что мне страшно! – в сердцах воскликнула Эва. – Потому что не представляю, как буду жить, если все-таки позвоню и выясню, что просто ошиблась номером. Или зайду в тот двор, где было кафе вашего друга, а там – ничего подобного нет. У меня и так-то с верой примерно как у вас с игрой в прятки. Не самая сильная моя сторона. Простая версия, объясняющая вообще все: «Доигралась в самозваного ангела смерти, чокнулась окончательно, добро пожаловать в дивный мир потусторонних видений и голосов», – всегда наготове. Даже сейчас говорю с вами и по-прежнему сомневаюсь: а как это выглядит со стороны? Сколько человек сидит на подоконнике с точки зрения постороннего? Двое или все-таки я одна? Мало ли что какие-то девчонки вас видели. Они мне, собственно, тоже примерещиться могли. – Да, – сочувственно кивнул он, – вы слишком умная, чтобы вот так сразу принять меня и все остальное на веру. Это большая проблема. С другой стороны, с дураками ничего интересного обычно и не случается. Кому нужны дураки? Уж точно не мне. Того, которого время от времени вижу в зеркале, для счастья вполне достаточно… Ладно, давайте, выкладывайте, что у вас началось и продолжается – такое ужасное, что вы на себя не похожи? Я ему в глаз дам. Возможно, вы до сих пор не заметили, но я – супергерой. Эва невольно улыбнулась. Будет и на нашей улице Бэтмен, – так они шутили когда-то с младшей сестрой. Одна из самых удивительных вещей на свете – причудливое разнообразие форм, в которых к нам возвращаются наши глупые шутки. И сбываются детские мечты. – Некому давать в глаз, – наконец сказала она. – Разве что мне самой. И будет у меня еще одно вещественное доказательство вашего бытия, отличный лиловый синяк. Но лучше все-таки не надо. Во-первых, я дам сдачи. Я в школе всегда с мальчишками дралась… – Да кто бы сомневался. – …а во-вторых, у меня встреча с важным клиентом, – мрачно закончила Эва. И посмотрев на телефон, добавила: – Меньше, чем через час. Это означает, что если я хочу вам пожаловаться, надо начинать прямо сейчас. Тянуть больше некуда, скоро надо будет уходить. Ладно. Может, так даже лучше – не канючить полдня, пока вам тошно не станет, а быстренько, деловито, практически на бегу рассказать. Снова умолкла, не понимая, как вообще о таком можно словами. И что это должны быть за слова. Супергерой протянул ей сигарету. Сказал назидательным докторским тоном: – Табачный дым – традиционное приношение высшим духам, которые, будем честны, и сами неплохо с этим делом справляются, но от халявы отказываться – ищи дураков. К тому же, никотин способствует умственной концентрации. Два в одном. – Вот это круто, – откликнулась Эва. – Свой табак вместе с вашей машинкой я сегодня оставила дома, в другой сумке, поленилась за ним возвращаться, а зря… Ладно, смотрите, что происходит. Раньше я чувствовала, если рядом кто-то умирает; ну, вы сами все это про меня знаете, можно не объяснять. К этому я уже привыкла, странно было бы не привыкнуть за столько-то лет. На самом деле умирающих вокруг довольно мало, если специально не ходить по больницам и хосписам. А я никогда не ходила. Трезво оценивала свои возможности. Знала, что встретиться со смертью несколько раз в год и хорошо проводить умирающего мне вполне по силам. Но не чаще. Мне нужно время, чтобы восстановить – даже не столько силы, скорее просто голову на место поставить. Это все-таки довольно серьезная встряска, когда действуешь, как – то ли конченый псих, то ли… не совсем человек. – Да, понимаю. – А в последнее время – собственно, с лета – какие-то настройки у меня внутри поменялись. В общем, я стала чувствовать не только уже происходящую, но и будущую, скорую смерть. Рациональная версия – начала слишком много фантазировать на эту тему, но какая разница, когда кроме собственных ощущений у меня все равно ничего нет. Насчет сроков точно не знаю, только один раз получилось проверить, с соседом по подъезду – прошел мимо по лестнице, меня шарахнуло его смертной тенью и будущим страшным запахом, а он умер на следующий день. Ночью скорая приезжала, его забрали в больницу, но не спасли; лучше бы дома оставили, я могла бы попробовать постоять под дверью, на таком расстоянии может сумела бы нормально его проводить… Ладно неважно, как получилось, так получилось, меня никто не спросил. С тех пор я предполагаю, что начинаю чувствовать чужую смерть примерно за сутки, но это только гипотеза. Может, за несколько дней. Невозможно проверить, когда все это незнакомые люди, которые просто ходят по улицам или проезжают мимо в каком-нибудь транспорте, вот как сегодня кто-то в автобусе… На самом деле какая разница, за сколько именно дней. Все равно я ничего не могу сделать. Невозможно ходить по пятам за незнакомым человеком, пока он не начнет умирать. Хотя по-хорошему надо бы. Невыносимо вести подсчет обреченных, которым я не помогла. Вместе с сегодняшним неизвестным в автобусе набирается тридцать восемь человек. Но я же не наваждение вроде вас. Не могу по собственному желанию возникнуть, где следует, в самый подходящий момент. Мои возможности ограничены моим же человеческим телом и негласным общественным договором, всей совокупностью правил адекватного поведения среди людей. Все это делает мою жизнь трудной и не особо веселой. Мягко говоря. – Тридцать восемь человек за примерно три месяца? – Согласна, не особенно много. К счастью, обреченные на скорую смерть толпами по городу не бегают. Но мне вполне хватило этих тридцати восьми. – Наоборот, даже слишком много, как по мне. Вы круты, очень стойко держитесь. Я бы, наверное, чокнулся сразу, после первой же такой встречи, не дожидаясь остальных тридцати семи. Это же, наверное, невыносимое ощущение – близость чужой скорой смерти? – Да вполне выносимое, – вздохнула Эва. – Хоть и с трудом. Живому человеку близость смерти дается нелегко, это правда. Мы не особо приспособлены такое вот ощущать. Хуже всего этот несуществующий, пришедший из будущего запах смерти, он почему-то гораздо страшней настоящего, от него особенно трудно избавиться, мерещится мне потом еще несколько дней. Но честно говоря, совсем не в этом беда. Гораздо труднее бездействовать. Оставаться на месте, провожая их взглядом, и все. – Но так и раньше было, – мягко сказал ее безымянный друг. – Мимо вас, как и мимо меня постоянно ходят те, кто умрет – нынче вечером, завтра, послезавтра, через год, через сорок лет, и так далее. Бесконечный парад обреченных, других здесь не водится. Просто мы не знаем, кто и когда. – Теоретически я с вами согласна, – вздохнула Эва. – Но на практике все равно чувствую то, что чувствую: беспомощность и бессилие. И горе. И одновременно тревогу, что я совсем чокнулась, плохи мои дела. Но эта тревога, знаете, больше похожа на надежду. Лучше уж быть тихой безвредной сумасшедшей, чем самозваным ангелом смерти, который не выполняет свой долг. – Вы не самозваный. И если на то пошло, не ангел, а человек. Вы круче любого ангела, потому что вам гораздо трудней. Уговаривать вас не мучиться, потому что нет никакого долга, не буду, чего зря тратить время на болтовню. Вы и сами это прекрасно понимаете, но все равно чувствуете то, что чувствуете, и слова ничего не изменят. Я сам примерно такой же дурак в подобных вопросах, если уж что-то вбил себе в голову, никто не сможет переубедить… Ладно. Вы докурили? Отлично. Пошли. – Куда? – удивилась Эва. – Ну как куда. У вас же встреча с клиентом. Я вас провожу. Всю дорогу буду компрометировать своими штанами, чтобы отвлечь от всех остальных проблем. Но на переговоры, не бойтесь, не сунусь, ваша карьера – святое, должно же хоть что-то всерьез осложнять вам жизнь, отвлекая от всех этих неизъяснимых бездн. Подожду у входа, как верный оруженосец. А потом пойдем к Тони. Я вас туда конвоирую, если понадобится, силой, за ухо. Чтобы больше не вздумали нами пренебрегать. По моим сведениям, Тони сегодня сварил целых два супа, грибной и рыбный. Но это вовсе не означает, что мы обязаны выбирать какой-то один. Оба слопаем. В такую собачью погоду – самое то. – Не надо силой за ухо, – сказала Эва. – Я сама, добровольно пойду. Съем все, сколько дадут, а потом вероломно сопру у вашего друга ложку. Если не исчезнет на выходе, будет у меня талисман. Луч сигнального желтого цвета /#f9a800/ Стефан Начальник Граничного отдела полиции города Вильнюса сидит в сентябре, то есть во дворе своего дома. Здесь, по его прихоти, всегда сентябрь, причем не какой попало, а двадцать первое сентября две тысячи шестого года, хороший был день, теплый, сухой и пасмурный, Стефану он очень понравился, поэтому квартиру он снял не столько в пространстве, сколько во времени, так и живет в том дне, и гостей иногда принимает – тех немногих, кого можно сюда привести. На самом деле почти никого нельзя. Но Ханну-Лору все-таки можно. Не потому, что она коллега, важная шишка, – дразнится Стефан, – начальница Граничной полиции Этой Стороны. И не потому, что давным-давно, еще в смутную эпоху Исчезающих Империй, хаотически сменявших одна другую, почти не оставляя свидетельств и даже памяти о себе, была верховной жрицей какого-то тайного культа, достаточно жуткого, чтобы приносить практическую пользу. И не потому, что Стефан когда-то собственноручно ее воскресил; случайно встретил в том тайном пространстве, куда живые шаманы иногда приходят работать, а мертвые – отдыхать, и сразу понял: не наигралась с жизнью девчонка, только во вкус вошла, какая может быть смерть. Даже не потому, что нынешняя Ханна-Лора – красотка, каких свет не видел, с темно-золотыми кудрями и глазами цвета гречишного меда, хотя, как ни странно, иногда это имеет решающее значение, бывает такая победительная красота, при виде которой теряются даже законы природы и от растерянности начинают игнорировать сами себя. Однако в случае с Ханной-Лорой важно не это. А то, что она целиком доверяет Стефану, больше, чем самой себе. Только таких доверчивых гостей и можно приводить туда, где все держится на твоем честном слове; собственно, кроме честного слова Стефана здесь вообще ничего нет. – Всегда почему-то была уверена, ты живешь в настоящем дворце, – смеется Ханна-Лора, во все глаза разглядывая обсаженный мальвами двухэтажный дом из светлого кирпича, крошечный огород, где доцветают подсолнухи, ветхие садовые кресла, колченогий журнальный стол, на котором стоит бутылка с напитком, до сих пор не решившим, кто он – местный сухой яблочный сидр, барселонская розовая кава или солидное, уважаемое шампанское Арманд де Бриньяк с пиковым тузом на стеклянном пузе. Как только окончательно определится, можно будет наливать, а пока лучше его не трогать, чтобы каким-нибудь бессмысленным лимонадом с перепугу не стал. – Ну а чем не дворец, – соглашается Стефан и кивает на изгородь, оплетенную диким виноградом, листья которого уже начли пламенеть. – Все сокровища этого мира мои, как видишь. И никакого лишнего барахла. – Да, сокровища у тебя дай бог каждому, – улыбается Ханна-Лора и поправляет сползшие на кончик носа смешные круглые очки, которые призваны не столько улучшить ее зрение, сколько спасти мир от Ханны-Лориной ослепительной красоты; не то чтобы действительно помогает, но для очистки совести – в самый раз. Стефан наконец берет в руки бутылку, говорит: – На этот раз по-сиротски, без шампанского, бедные мы. Но эту каву я уже как-то пробовал, она тоже вполне ничего. – Что отмечаем? – спрашивает Ханна-Лора, всем своим видом демонстрируя готовность отпраздновать все, что скажут – хоть Всемирный день философии[4], хоть очередную годовщину Куликовской битвы[5], да хоть Новый год по какому-нибудь наскоро вымышленному календарю. – Апокалипсис, – отвечает ей Стефан. – Что еще нам с тобой отмечать. И разливает по неведомо откуда взявшимся бокалам шипящее розовое вино. – Шутки у тебя, – укоризненно говорит Ханна-Лора. – Да это даже не то чтобы шутка, – пожимает плечами Стефан. – Скорей эвфемизм. Самый подходящий синоним того неприличного слова, которое крутится у меня в голове, когда я пытаюсь спокойно и взвешенно, без лишних эмоций охарактеризовать сложившуюся в городе обстановку. – Тебе не нравится?.. – хмурится Ханна-Лора. – Нравится, не нравится, вообще не разговор. На мой вкус нельзя полагаться. Мне, к примеру, карликовые имурийские геенны нравятся, которые с золотыми чешуйками и доверчивыми глазами цвета майского неба; если их приласкать, на радостях писаются неугасимым жидким огнем. Такие кукусики. Но я же их дома не завожу. – Ты тут кое-что похуже завел, – фыркает Ханна-Лора. – То-то и оно, – ухмыляется Стефан. – То-то и оно, дорогая. Черт знает что у меня тут в последнее время позаводилось. И я этим разнообразием видов не то чтобы восхищен. – Я вообще-то имела в виду… – Догадываюсь. Прекрасный отзыв независимого эксперта о наших духах-хранителях, встречу их, непременно перескажу, мальчики будут счастливы: переплюнуть саму имурийскую карликовую геенну – ничего себе достижение, высокая честь. Но я вообще-то собирался жаловаться на пожирателей радости, ложных шушуйских ангелов, лучезарных демонов, синезубых болотных бродяг из Кедани и все остальные щедрые дары изобретательной Вселенной, приходящие к нам из открытых Путей. А то своей хренотени здесь было мало… На самом деле спасибо тебе за подкрепление, дорогая. За Кару и ее ребят, которые не только хорошо знают, что делать с непрошенными гостями, но и явно получают удовольствие от всей этой бестолковой суеты. За нее, собственно, и выпьем. За Кару, конечно, не за суету. – Я рада, что вы так славно сработались, – улыбается Ханна-Лора. – На самом деле почти кто угодно из наших мог прийти тебе на подмогу: что для вас экзотические чудища, то у нас бегает чуть ли не в каждом предутреннем сне, а кое-что и наяву в погребах заводится. Так что даже детишки умеют шугать эту мелкую хищную пакость, не обязательно мастеров на помощь звать. Но Кара очень хотела остаться здесь работать после того, как мы убрали Мосты, и ее отдел стал не очень-то нужен. Она, сам знаешь, помешана на этой вашей Другой Стороне. – Знаю. И понимаю ее, как никто. Я и сам, как видишь, тут слегка помешался. А то бы фиг здесь так долго и упорно сидел. За ухо меня сюда, если что, не тащили. Сам пришел и остался – по любви. В жизни всякого разумного существа обязательно должна быть роковая любовь, я считаю. Одной достаточно, больше не надо. Но уж эта единственная должна быть – ух! Такая, когда глядишь на изъяны и умираешь от нежности, заключаешь в объятия и получаешь в лоб, приходишь с дарами и гадаешь, как бы их так ловко подсунуть, чтобы не отказались наотрез. И каждый день приходится очаровывать заново, былые заслуги не в счет. – Но зачем нужна такая любовь? – Ну как – зачем? Чтобы жизнь сахаром не казалась. Чтобы не было слишком легко! – хохочет Стефан. Но глаза его при этом остаются серьезными. Вечно с ним так, – думает Ханна-Лора. Но вслух укоризненно говорит: – Хорош «апокалипсис». Лучезарные демоны и пожиратели радости! Не верю. Для тебя это – пара пустяков.