Они еще не умерли. Никто еще не умер. Жизнь продолжается. Нужно есть, нужно пить, нужно засыпать и просыпаться. Чтобы выиграть войну и спасти Такеши, нужны силы, а не истерический отказ от еды. От него точно никому не станет лучше. Наоми ополоснула тело, смыв с него грязь, пот и кровь, и с наслаждением, до скрипа натерла мыльным корнем волосы. Среди своих кимоно она не нашла подходящего случаю — все они были слишком официальными — и, скрепя сердце, надела юката. Хотя едва ли она смогла бы в одиночку управиться с кимоно, даже будь у нее нужное. В юката Наоми чувствовала себя почти голой, но ничего другого ей не оставалось. Она закрепила еще влажные волосы в пучок, спрятала под оби подаренный Такеши танто и два кусочка свитка и вышла в коридор. Из комнаты для трапез доносились негромкие голоса. Когда она раздвинула двери, то увидела, что мужчины уже собрались за низким столом. Фухито-сан и Нарамаро-сан сидели напротив Кенджи-самы, который теперь выглядел немного лучше, чем во дворце. Если к сложившейся ситуации вообще можно применить слово «лучше». Мужчина был чисто выбрит, его черные волосы уже не свисали на плечи грязными, сальными патлами, а были убраны в традиционный пучок на затылке. Правая рука была плотно примотана к телу, и держать палочки ему приходилось левой. Наоми поклонилась и прошла к столу, устроившись подле Нарамаро-сана. — Итадакимас, — произнес Кенджи-сама, неловко подцепив рис, кроме которого в их плошках не было ничего. Рис не лез в горло, и Наоми пришлось сделать усилие, чтобы заставить себя прожевать первый комок. За ним еще. И еще один. Это оказалось не так сложно, как она думала. По меньшей мере, она была занята хоть чем-то, и ей не приходилось неподвижно сидеть, смотря прямо перед собой, как Фухито-сан, который так и не притронулся к рису. — Спасибо, что позаботилась о раненых, Наоми. Это были единственные слова, что прозвучали на том ужине. Ночью Наоми не спалось. Она лежала в спальне мужа на его футоне и сжимала в ладонях подаренный им же танто. В голове звучал его голос, произносящий строчки из хокку. Она закрывала глаза — и видела Такеши. Кожа горела в тех местах, где ее касались его пальцы. Труднее всего было смириться с неопределённостью. Наоми не знала, жив ли он, или уже нет. Больно ли ему. Где он. Она никогда теперь не узнает. Никогда не узнает и ничего не сможет с этим поделать. Эта мысль вызывала у нее приступы бессильной, яростной злобы. Ей не на чем было ее выместить, и в минуты отчаяния она лишь крепко стискивала зубы. Каждое утро она, еще сонная, следила за сборами Такеши из-под опущенных ресниц. Следила, как он прохаживается по спальне, как неспешно надевает простую куртку и тренировочные штаны, как любовно гладит ножны катаны. Если он не тренировался — что случалось крайне редко, то несколько коротких утренних минут Наоми могла наслаждаться его теплом подле себя. Такеши никогда не отталкивал ее ночью и утром не сразу размыкал объятия, и она просыпалась, чувствуя тяжесть его ладони на пояснице или плече. Такеши заботился о ней — как умел и считал нужным. Она пришла в его дом едва ли не голая, и он дал ей все, что сейчас у нее было. Он позволял ей спорить, позволял высказываться. Да, он редко к ней прислушивался, но в родовом поместье отец наказывал ее и за одно лишнее слово. А от Такеши она не знала ни грубости, ни зла. Наоми знала, что прежде всего он видит в ней возможность давить на клан Токугава; видит в ней женщину, с которой станет ходить на приемы, видит мать своих будущих детей. Она никогда не забывала об этом, хотя в повседневной жизни предпочитала не помнить. И смотреть на все поступки Такеши широко распахнутыми, наивными глазами. И сейчас Наоми думала лишь о хорошем. Словно у нее внутри вырос барьер, через который не могли пробиться все ее обиды, непонимания, злые слезы и боль. Причиной которых также был Такеши. Но рядом с ним Наоми чувствовала, что что-то значит. Чувствовала себя принадлежащей к чему-то большему. Возможно, именно в этом поместье, теперь столь пустом и одиноком, подле незнакомых, чужих людей, не все из которых хорошо к ней относились, подле замкнутого и сурового Такеши Наоми почувствовала себя дома. Почувствовала себя частью семьи. Как никогда не чувствовала в клане Токугава. Отчаявшись заснуть, Наоми в раздражении откинула простынь и встала. Она надела поверх хададзюбана халат и выскользнула за дверь, едва слышно ступая босыми ногами по татами. Поместье не спало. С улицы доносились звуки стихийно разбитого лагеря и голоса солдат. Идя по коридору, Наоми слышала шаги за закрытыми дверями спален, в которых проводили ночь Нарамаро-сан и Фухито-сан. А свернув в комнату для трапезы, она увидела главу клана Минамото. Напротив него на столе была одинокая чашка чая. Наоми тотчас отшатнулась за дверь, но мужчина уже заметил ее, подняв тяжелый взгляд. — Простите, Кенджи-сама, — шепнула она, нервно одернув халат, — я помешала вам. Помедлив, он качнул головой. — Проходи, Наоми. Ей ничего не оставалось, как подчиниться. Она села на пятки перед столом и тщательно проследила, чтобы полы халата прикрыли колени. Неровный, исходящий от тонкого фитиля свет оставлял на лице Кенджи-самы грубую тень, отчего его морщины казались глубже. Наоми почувствовала его изучающий взгляд, и на ее бледных щеках вспыхнули пятна румянца. — Утром Нарамаро-сан увезет тебя в поместье, — после некоторого молчания сказал Кенджи-сама. Он поднялся — удивительно плавно для своего избитого состояния — и вышел из комнаты, оставив Наоми в растерянности и недоумении. Но мужчина вернулся прежде, чем она успела обвинить себя в его уходе. Кенджи-сама нес в здоровой левой руке маленький чайник с надетой поверх чашкой. Наоми подорвалась ему помочь, в достаточной степени уязвленная и смущенная — чай ведь был ее обязанностью! Но Кенджи-сама качнул головой, опустился за стол, не уронив своей ноши, и разлил по их чашкам чай, подвинув одну Наоми. — А куда отправитесь вы? — спросила она. — С Фухито-саном в их поместье. Возможно к тебе скоро присоединится Акико-сан. Вздрогнув, Наоми подняла от чашки взгляд. Кенджи-сама очень внимательно на нее смотрел. — Я отправлю с вами солдат. — Кацуо-сан умер, — вдруг шепнула она сдавленным голосом. Она успела привыкнуть к малословному мужчине за то недолгое время, что он охранял ее. — Я знаю, — ответил Кенджи-сама, мимолетно прикрыв глаза. — Он был хорошим воином. Но в поместье тебя будет охранять Яшамару. Резкий, выразительный взгляд Наоми, послуживший ответом, заставил его приподнять брови. Он видел, как она замялась, как стиснула в замок сложенные на коленях ладони. «Он ведь ничего не знает, — поняла вдруг Наоми. — Он не читал писем Такеши ни об отравлении, ни о похищении. Иначе Кенджи-сама не согласился бы с такой легкостью оставить со мной лишь Яшамару-сана». — Наоми? — требовательно позвал глава клана. — Что ты скрываешь? — Такеши… — его имя далось ей нелегко. — Он писал вам… обо всем... Я знала, но могу ли я сейчас рассказать вам?.. Ей показалось, взгляд Кенджи-самы слегка потеплел. Верно, ее нежелание идти против воли мужа пришлось ему по нраву. — Говори, — спокойно сказал он. — За время, что я провела в поместье, кое-что случилось, — сделав глубокий вдох, начала Наоми. — Меня пытались отравить… а после похитили. — Что? Она вздрогнула, узнав этот полушепот-полушипение. Так свою ярость всегда выражал ее муж. — Я уже не читал этих писем, — тяжело уронил Кенджи-сама. — Я так и поняла сейчас. — Кто это сделал? — Управляющий. Масахиро. Он оказался предателем. Ничего не дрогнуло на лице Кенджи-сама. Лишь на щеках заиграли желваки. Некоторое время он молчал, примиряя себя с предательством, казалось бы, верного слуги, а потом произнес: — Как Такеши это допустил? — Его не было в поместье в ночь похищения. — Там был Яшамару, — в голосе главы клана прозвучало понимание. — Потому ты и догадалась. — Но потом он спас меня! Нашел, когда я пыталась сбежать, — поспешно и горячо произнесла Наоми, чтобы защитить Яшамару-сана, которого она вовсе не считала виноватым и которому вдоволь хватило наказания Такеши. — Пыталась сбежать, — повторил Кенджи-сама, вновь окинув ее пристальным взглядом. — Пей чай, девочка.