Фудзивара сказала ровно столько, сколько смела сказать. Она слишком уважала своего отца, чтобы даже словом осудить его или то, как он руководил кланом. Но даже Наоми знала, что Фудзивара не были дружной семьей. Жесткое разделение на старшую и младшую ветвь дало дурные плоды. Представители клана питали друг к другу мало любви и зачастую были не прочь позлорадствовать над неудачами других. Были не прочь осудить и уколоть. Наоми поежилась, вдруг почувствовав себя до крайности неуютно. Она могла представить, что приходилось выслушивать Ёрико-сан, какие шепотки доносились ей вслед. А Акико представляла все это во стократ острее, ведь сама не раз сталкивалась с подобным. — Ёрико-сан удивительная девушка, — мягко произнесла Наоми. – Она справится. — Да-да, конечно, — Акико закивала. – Она даже не жаловалась, вовсе нет! Это я, глупая, придумала себе гораздо больше, чем она в действительности написала. «Не глупая, — могла бы сказать Наоми. – Просто ты знаешь, что на самом деле кроется за ее словами». Но она промолчала, потому что не была вправе вмешиваться и разрушать те видимые приличия, за которыми столь отчаянно хотела укрыться Акико. Завтрак они закончили в молчании. Фудзивара, извинившись, почти сразу же ушла, и Наоми осталась одна. Лучи холодного солнца скользили по татами, и она засмотрелась на причудливую игру света и тени, пока не услышала в глубине дома плач своего ребенка. Вздрогнув, она неосознанно приложила руку к груди, что тотчас начала наливаться молоком. Наоми, слегка поморщившись, поднялась и поспешила вернуться к дочери. Сейчас она уже могла вставать и садиться с былой легкостью, и ускорять при необходимости шаг, но еще пару недель назад любое движение отдавалось для нее болью. Ее тело было совершенно измучено родами, и первые несколько дней Наоми была настолько ослаблена, что не могла удержать дочь в руках... Не могла и не очень хотела. — Наоми-сан, — вошедший в дом Масато-сан окликнул ее в коридоре. Она повернулась, поборов секундное смущение. Внутри нее бесконечная благодарность к мужчине за то, что он сделал для нее тогда в лесу, соседствовала с бесконечным смущением из-за того, чему он стал свидетелем. Наоми знала, что обязана ему жизнью – своей и дочери. — Да? – она повернулась к нему, и сердце, как и всякий раз, на секунду перестало биться. Лишь бы он не принес дурных вестей! Наоми увидела бескровное лицо Масато-сана и в ужасе отшатнулась. Неужели случилось еще что-то?! — Говорите сразу! – в сердцах выкрикнула она, почти сразу же устыдившись своей горячности. Масато-сан ни в чем не был виноват. — Там хорошие новости, госпожа, — натянутым голосом произнес мужчина и протянул ей один из свитков. Второй – стиснул в руке и поспешно зашагал прочь. Наоми принялась быстрыми, а оттого неловкими движениями распутывать веревку, которой был перетянут свиток. От спешки она уронила его два раза прежде, чем смогла развязать, а когда раскрыла, то буквально приросла к месту. Она узнала эти иероглифы. Узнала, потому что бессчетное число раз перечитывала его письма друзьям. Потому что читала его записи, сделанные в хрониках клана Минамото. «Здравствуй, Наоми». У нее задрожали колени, и Наоми прислонилась к стене, чтобы не упасть. Она вернулась в комнату, в которой завтракала, почти рухнула на татами и впилась, вцепилась глазами в неровные, танцующие столбцы иероглифов. Краем сознания она удивилась: почерк Такеши обычно отличался изяществом. «Здравствуй, Наоми. Это письмо должно дойти до тебя раньше слухов о моем возвращении. Небезопасно отправлять такие послания, когда мы находимся в состоянии войны, но есть вещи, о которых нельзя узнавать от посторонних. Сегодня днем я встретился с Фухито и Нарамаро в лагере нашего войска. Отца я увидеть не успел. Он умер рано утром в этот же день. Мне не хватило нескольких часов. Отец был ранен в последнем бою неделю назад, и не смог оправиться. Не плачь о нем, Наоми. Слезы мешают мертвым обрести покой. Отец прожил хорошую, долгую жизнь. Он умер, зная о том, что наш род не будет прерван. В плену я встретил девочку – Хоши Тайра, внучку Нобу Тайра. Изредка она пересказывала мне подслушанные разговоры кухарок. Так я узнал, что ты носишь дитя. Я велел Масато не показывать тебе это письмо, пока ты не разрешишься от бремени. Если ты читаешь его сейчас — значит, я стал отцом. Задолго до рассказа Хоши и задолго до моих собственных подозрений, в самые первые недели в плену я часто бредил. В один из таких моментов мне привиделось, что ты родила мне ребенка. Я до сих пор помню каждую деталь. Я часто видел тебя во снах, пока был в плену. Я хотел бы увидеть тебя вживую. Тебя – и наше дитя. Я должен был быть рядом, пока ты носила наше дитя. Должен был тебя оберегать. Я прошу тебя – прости. За то, что оставил тебя одну. За то, что тебе пришлось убить собственного отца. Я взвалил на тебя слишком тяжелое бремя. Ты справилась с ним лучше, чем кто-либо мог ожидать, но так не должно было случиться. Я должен был лучше заботиться о тебе, как и подобает мужчине. Я обещаю тебе, что когда мы закончим войну, когда я вырежу клан Тайра до последнего человека, все изменится. Верь мне. Я усилю охрану поместья. Я знаю, что ты навещала наши деревни и не давала крестьянам забыть, что в поместье по-прежнему есть Минамото. Но теперь я прошу тебя воздержаться от подобных поездок. Ты должна беречь себя и ребенка. Мы готовимся к наступлению, а Тайра сейчас слишком уязвлены и злы — они нанесут удар по единственному, что может меня затронуть Тебя я видел, Не зря прошло мгновенье, Что выпало мне.». Свиток выскользнул из рук Наоми, но она не обратила внимания. Ее лицо было залито слезами, что текли и текли по щекам, стоило ей только моргнуть. Всхлипнув, она прикусила кожу на запястье, чтобы приглушить рвущиеся изнутри стоны. Такеши был жив, Боги, был жив!.. А Кенджи-сама — мертв... В голове стояла оглушительная, звенящая пустота. Некоторое время Наоми неподвижно смотрела на стену напротив, не моргая. Если бы она не выучила почерк мужа, то могла бы подумать, что письмо написал не Такеши. Так оно было на него не похоже... Наоми еще сильнее впилась зубами в запястье, краем сознания представив, как выглядит со стороны: заплаканная, жалкая, неподобающим образом сидящая на татами, будто служанка!.. Она подавила очередной всхлип. Такеши был жив!.. Месяцы прошли с того дня, когда Тайра его забрали. И она ни на минуту не переставала верить. Она не упоминала о нем в прошедшем времени, говорила «когда», а не «если» он вернется. Она не переставала ждать своего мужа, которого успела не слишком хорошо узнать, и вот сейчас она получила от него письмо, и Такеши просит – просит ее! – беречь себя и ребенка. Он даже не спрашивает, кто у него родился!.. Он говорит, что видел ее, находясь в бреду... Наоми глухо завыла, прокусив кожу на запястье. Какой же бессовестной, неблагодарной дрянью она была, когда посмела разочароваться в своей дочери. Глава 35. Муж и жена Утерев с лица чужую кровь, Такеши оглянулся. Его люди бродили вокруг, добивая раненых солдат Тайра. На свежевыпавшем снеге, который им не удалось затоптать во время битвы, алели кровяные потеки. Свет яркого, но по-зимнему холодного солнца нещадно резал глаза и искрился, отражаясь от белой глади земли. Опустившись на колени и придерживая рукоять катаны культей, Такеши принялся очищать снегом лезвие от крови, пока та не засохла. Если медлить с этим, металл со временем начнет портиться. — Господин?! Он посмотрел на взволнованного Яшамару, который стремительно шагал к нему, вот-вот готовясь сорваться на бег. Встретившись с ним взглядом, мужчина осекся, замедлился и склонил голову. — Прошу прощения, Такеши-сама. Минамото хмыкнул и вернулся к прерванному занятию. Яшамару, очевидно, решил, что он ранен, вот и мчался к нему едва ли не через все поле, на котором развернулась короткая, ожесточенная битва. В эту вылазку Такеши впервые взял Мамору, и Яшамару буквально разрывался между своим господином и сыном. Но первым кинулся к Такеши, потому что долг перед ним был намного выше долга отца. А мальчишка оказался хорош. Минамото велел ему держаться себя, и во время битвы тот постоянно был у него на глазах. И, подобно отцу, все норовил стать на пути солдат, что стремились к Такеши. — Мы закончили, Такеши-сама, — со спины к нему подошел один из воинов. – Живых не осталось. — Хорошо. Отрубите головы и выкиньте вблизи какой-нибудь деревни Тайра, — он насухо протер лезвие краем своих хакама и выпрямился. Война затягивалась. То, о чем говорил отец год назад, и то, чего они так не хотели допустить, случилось. Они сражались уже почти одиннадцать месяцев, и наступление зимы не предполагало быстрой развязки. Их противостояние превратилось в позиционную войну, когда они пассивно оборонялись, время от времени совершая быстрые вылазки, и ни у одной из сторон не было достаточно ресурсов, чтобы прорвать оборону другой. Такеши ненавидел такой расклад сил, и потому гораздо чаще, чем требовалось, собирал своих людей, чтобы уколоть Тайра, разбить какой-нибудь малочисленный, оторвавшийся от основных сил отряд. Нарамаро говорил, что так он мстит за свой плен. Но Такеши не был с ним согласен. Он ненавидел ждать и никогда не умел. И неделями стоять на одном месте ненавидел также. Они увязли, самое меньшее, до весны. А, может, и дольше, если сохранится текущий расклад сил. Им отчаянно были нужны союзники, но во всей стране не осталось значимых кланов, которые еще не были бы втянуты в эту войну. Кроме клана Асакура, но их нейтралитет никому не удавалось сломить уже сотню лет. Такеши шагал по снежному полю их битвы, и зимний ветер трепал полы его куртки. Он не чувствовал холода, пока бился – кровь кипела в нем с прежней ожесточенной яростью, которую он не потерял во время плена. И хотя открытый, бескрайний простор все еще вызвал у него беспокойство, он научился подавлять его прежде, чем кто-то заметит. И уже несколько недель не позволял себе вздрагивать, если кто-то внезапно его касался. Но уродливые шрамы на груди и обрубок отзывались на изменения погоды тупой, ноющей болью, и в такие минуты Такеши напоминал себе дряхлого старика. В нескольких сяку от него Яшамару ощупывал сына на предмет ранений. Со своего места Такеши разглядел и бледность мальчишки, и дрожащие руки. Ничего. После первого сражения так бывало почти у всех. Сколько бы тебя ни тренировали, сколько бы ни учили убивать – в настоящей битве многое оказывалось совсем не так. Но Мамору не испугался, не застыл в неподвижности, не наделал глупостей, чем заслужил короткий одобрительный кивок Такеши. Минамото засвистел, подзывая Молниеносного, но не стал его седлать, взял под уздцы и повел за собой по снегу. Солдаты потянулись ему вслед: десяток прекрасно обученных и натренированных воинов, которых отбирал он сам. — Надвигается буря, — Яшамару, догнав его, держался на полшага позади. Такеши посмотрел на безоблачное небо и сощурился. Вдалеке по линии горизонта угадывалась легкая дымка. К ночи она настигнет их и разразится сильнейшим снегопадом. — Мы уже будем в лагере. — Может быть, остановимся ненадолго, прежде чем... — Нет, — он резко перебил Яшамару и быстрее зашагал вперед, потому что не собирался это обсуждать. Такеши знал, что неправильно заставлять солдат, проведших в седлах всю долгую ночь и встретивших рассвет в сражении, отправляться в обратный путь даже без краткой передышки. Но то, что открытое пространство больше не вызывало у него беспокойства, не означало, что он чувствует себя хорошо, когда на сотни тё вокруг нет ничего, кроме бескрайнего неба и белоснежной земли. И потому он повел солдат обратно, как только закончилось сражение. Он остановится, когда они достигнут леса – того, что виднелся далеко впереди. Яшамару, повинуясь его воле, оставил его, и теперь Такеши шагал один, проваливаясь по щиколотку в пушистый снег. Молниеносный шумно дышал и все норовил ткнуться теплыми губами ему в ладонь, выискивая для себя угощение. Во внутреннем кармане куртки лежал обрывок пергамента. «... родила тебе дочь...» Он сжег письмо Наоми, оставив лишь этот клочок. В походах он всегда сжигал письма и никогда ничего не хранил. В этот раз он сделал исключение; оставил себе обрывки той информации, что уже была известна всей стране. Новости о появлении в клане Минамото наследника — наследницы — просочились сквозь глухие стены поместья и разошлись далеко за его пределы. Такеши направил в поместье два десятка солдат, оторвав их от объединенного под знаменами трех кланов войска. Он запретил Масато-сану отпускать Наоми за пределы поместья и об этом же попросил ее. С того письма прошло два месяца. Его дочери вот-вот должно было исполниться три. Увидит ли он ее прежде, чем ей исполнится год? Они остановились на короткий отдых под голыми ветвями деревьев и после него, оседлав коней, взяли быструю рысь, чтобы успеть вернуться в лагерь до начала снежной бури. Ее вступительные порывы настигли их под самый конец пути: мелкой, колючей крупой повалил снег, поднялся холодный, северный ветер. Снежинки кололи острыми иголками обнаженную кожу и резали глаза — стоило лишь прекратить щуриться. Последние ри они преодолевали в два раза дольше, чем могли бы. Достигнув лагеря, продрогший и промокший, Такеши передал Молниеносного на попечение солдат и с удовольствием принял у них чашку обжигающего чая. Обмороженные пальцы неприятно покалывало, пока он шел через лагерь к палатке Фухито — ему сообщили, что утром пришли срочные вести.