Цыганка испуганно замотала головой. — Мне их жених дал, чтобы я сделала прическу перед свадьбой. — Что-то подсказывает мне, что в загс ты так и не попала. Давай рассказывай, что у тебя случилось, а я потом решу, что с тобой делать. Девушка налила себе стакан воды, залпом его выпила и начала свой рассказ. Камилла. Камилла выросла в традиционной цыганской семье. Она была последним ребенком и единственной дочерью. У нее было еще три брата, старшему — тридцать пять лет, среднему — тридцать два, а младший был всего на семь лет старше Камиллы. Ей же на прошлой неделе исполнилось восемнадцать. Два старших брата были полной копией ее отца. Сколько себя помнила Камилла, он никогда ничего не делал, только ел, спал, смотрел телевизор да поколачивал ее мать. Мать же тянула на себе всю семью. Рано утром она уезжала в город на маленьком автобусе, взяв с собой только колоду карт, а вечером возвращалась с полными сумками еды и бутылкой водки для отца. Весь вечер готовила, кормила, убирала дом, стирала белье, а перед сном обязательно мыла отцу ноги и падала от усталости. Утром все начиналось сначала. Старшие братья Михаил и Николай старались полностью подражать отцу. Они рано женились, взяли себе в жены цыганок с их хутора и привели их в свой дом. Когда их жены стали уезжать по утрам в город, который находился в пятнадцати километрах от их хутора, матери стало жить не легче. Теперь в ее доме было трое взрослых бездельников и пьяниц, да еще и внуки, за которыми также нужно было следить, убирать, стирать и кормить их. Младший же сын Ромка был полной противоположностью своих братьев. Он жалел мать и старался, чем мог помогать ей. Так как половину населения их хутора составляли русские семьи, то Ромка всегда находил для себя у них работу. Помогал строить дома, копал огороды, чистил сараи. А когда ему исполнилось 14 лет, то сбылась его детская мечта — председатель взял его на работу пастухом. Ромка, сидя верхом на молодом жеребце, с кнутом в руке чувствовал себя самым счастливым человеком в мире. Он очень любил животных, и они слушались одного его с полуслова, так что кнут он имел скорее для красоты, чем для устрашения. Роман лихо держался в седле, и все девчонки их хутора были в тайне влюблены в высокого стройного и загорелого цыгана. Камилла тоже очень любила брата, он всегда приходил домой с гостинцем для нее. Это могло быть, что угодно от букетика красной земляники до шоколадки, которые Камилла просто обожала. На особом положении в доме находилась только бабушка. Старая цыганка, которую побаивались не только жители поселка, но даже отец и братья Камиллы. По хутору ходили слухи, что она ни то ведьма, ни то колдунья. И только самые отчаянные люди приходили к бабушке с просьбой погадать или приворожить кого-нибудь. Бабушка обожала внучку, постоянно держа ее при себе, она оберегала Камиллу от задиристых братьев и от домашней работы и всегда говорила ее, что та создана для другой жизни и большой любви. Иногда, когда к бабушке приходили люди, она просила Камиллу оставить их наедине. Но, чаще всего, девочка следила из- за бабушкиной спины, как та раскладывает карты, переворачивает чашки с кофейной гущей или водит золотым кольцом на ниточке по фотографиям, и что говорит при этом людям. Когда Камилле исполнилось восемь лет, бабушка настояла на том, чтобы девочку отдали в хуторскую школу. Училась Камилла с интересом, ей легко давались все предметы, и она быстро стала считаться одной из лучших учениц школы, несмотря на то, что была единственным цыганским ребенком, посещающим ее. Однажды, когда Ромке уже исполнилось восемнадцать лет, на их хуторе остановился большой автобус и грузовая машина бродячего цирка. Когда они проезжали мимо у них начала рожать кобылица, роды были тяжелыми, и кобыла могла умереть. Циркачи обратились к жителям за горячей водой, а из машины было слышно тревожное ржание. Когда председатель узнал, в чем дело он незамедлительно послал за Ромкой. Стоило молодому цыгану зайти в загон и остаться с роженицей наедине, как ржание прекратилось, и через полчаса кобыла удачно ожеребилась. Директор цирка в благодарность за оказанную помощь решил дать бесплатное представление для жителей хутора. Большинство хуторян видели цирк впервые. Для Ромки было отведено почетное место — у самой арены. Он с восхищением наблюдал, какие трюки выделывают воздушные гимнасты, как виртуозно орудуют различными предметами жонглеры. А звери слушаются дрессировщиков, и какие потрясающие фокусы показывает карлик с игральными картами. Но больше всего его поразила своей красотой и меткостью молодая русская девушка — метательница ножей. Роман влюбился в нее с первого взгляда и попросил директора цирка взять его с собой. Директор пожилой лысеющий мужчина с большими рыжими усами, чувствовал себя в долгу перед этим красивым цыганским юношей и разрешил ему поехать с ними, если тот согласиться убирать клетки животных. Ромка летел домой словно на крыльях, но, когда он сказал своей семье, что на рассвете покинет хутор с цирком, отец пришел в бешенство. Он понял, что теряет одного из своих кормильцев и, разбив в кровь ему лицо сапогом, сказал: — Если, ты сейчас не повинуешься моей воле, то больше ты для меня не сын и дорога домой для тебя будет закрыта навсегда. Камилла, наблюдавшая всю эту сцену из своего закутка, разрыдалась и бросилась Ромке на шею. Ромка вытер рукавом кровь с лица, крепко обнял сестричку и вышел из дома. Больше она его не видела. Сначала девочка очень скучала по брату и часто плакала, уткнувшись в бабушкино плечо, но со временем боль разлуки утихла и ее жизнь вошла в привычное русло. Между тем Камилла росла и расцветала на глазах. В четырнадцать лет она уже слыла первой красавицей на хуторе и завидной невестой. Отец же в свою очередь думал, как повыгоднее продать дочь. И он бы продал ее, не задумываясь, еще 2 года назад старому зажиточному цыгану, у которого месяц назад умерла жена от побоев, предложившего ему новенькую иномарку за дочь, если бы не бабушка. В тот страшный день, когда отец сообщил Камилле свое решение, она прибежала к бабушке с полными глазами страха и слез. Тогда больная старая цыганка встала с постели и, опираясь, на деревянную клюку вошла в комнату, где за столом пили водку и громко смеялись отец, братья и будущий муж Камиллы. Она стукнула клюкой по полу, и все посмотрели на нее. Смех моментально прекратился и тогда она каким-то низким и чужим голосом сказала: — На ракир акадяке, ром! На кэр акадяке! *— и прошипела: — Только через мой труп! Еще раз, посмотрев на отца, она повернулась и вышла. Обняла внучку и утешительно сказала — Не бойся, детка, пока я жива, никто не посмеет тебя насильно выйти замуж! Два дня и три ночи отца мучили боли в животе, его сильно тошнило и рвало. На четвертый день изнеможенный отец приполз на коленях к бабушкиной постели и тихо сказал: — Мишто, мишто! Эмекес! ** И заплакал. — Джя дэвлеса, ром! *** ______________________ Примечание: *— Не говори так, цыган! Не делай так! **— Хорошо, хорошо! Прости! ***— Иди с богом! Цыган! Следующую ночь все спали спокойно. Но спустя почти год серьезно заболела бабушка. Она угасала очень быстро на глазах у Камиллы. Вызывать врача она запретила, да и не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что она скоро умрет. Но умирала старая цыганка долго и очень болезненно. Камилла не отходила от ее постели и спала около нее на старом лоскутном одеяле. Как-то среди ночи бабушка вдруг перестала бредить и, достав из-под подушки вялое яблоко попросила Камиллу съесть его. Как только Камилла проглотила кусочек, бабушка затихла и обмякла. На девятый день после похорон пьяный отец позвал Камиллу — Больше защищать тебя не кому! Завтра же едешь с другими женщинами в город на заработки, а посмеешь ослушаться, забью до смерти! И ехидно рассмеялся! Так закончилась безмятежная жизнь молодой цыганки. Но большой город ничуть не испугал Камиллу, напротив он манил ее своими афишами и витринами, кинотеатрами и барами, но больше всего ей нравились игровые автоматы. Она всегда выигрывала, а когда охранники переставали пускать ее, она смотрела им в глаза и они, словно кролики под взглядом удава расступались. Камилла понимала, что она стала обладать какой-то необъяснимой силой над людьми, но как ей правильно распоряжаться, пока не знала. Она привозила в дом больше всех денег и продуктов, сама стала одеваться по последней моде, покупала в дом бытовую технику и разные модные журналы. Вот только обувь она не покупала никогда, с детства любила ходить босиком, поэтому носила только свои единственные старые сандалии, а осенью и зимой заношенные чуть ли не дыр сапоги без каблука. Отец понимал, что такая добытчица стоит огромных денег и отказывал всем сватам. Но месяц назад, когда Камилла шла с автобусной остановки домой, неся как всегда полные пакеты, рядом остановился новенький серебристый Лексус, за рулем сидел молодой цыган с бледным прыщавым лицом и стеклянным взглядом. На худой груди у него болтался огромный золотой крест, усыпанный драгоценными камнями, который стоил, наверное, дороже, чем дом Камиллы. На заднем сиденье Лексуса сидели два местных парня с такими же стеклянными глазами — Тебя подвезти? Красивая? — произнес противным писклявым голосом водитель. — Проезжай мимо! Дерзко ответила она и быстрым шагом свернула к дому. Зайдя домой Камилла сразу бросилась к окну, серебристый Лексус еще несколько минут постоял, а потом сорвался с места. Дурные предчувствия мучили Камиллу всю ночь, и они ее не обманули. На следующий день около их дома остановились три одинаковых, начищенных до зеркального блеска джипа. Из второй машины вышел мужчина двухметрового роста и открыл переднюю дверь, а из нее словно сказочный персонаж выпихнул сначала свое огромное пузо, а затем и самого себя небритый, весь увешанный золотом и бриллиантами седовласый цыган. Несмотря на то, что на дворе уже стоял апрель, его норковая шуба чуть-чуть не доставала до земли. Он и еще двое мужчин из этой же машины без стука вошли в дом Камиллы. Когда они через полчаса вышли, судьба Камиллы и единственного сыночка цыганского барона, избалованного девятнадцатилетнего наркомана, была решена. Свадьба была назначена на 27 апреля. С этого дня отец запретил Камилле выходить из дома. Две недели к ним больше никто не приезжал, и она уже начала думать, что весь этот кошмар ей приснился, но за три дня до назначенной даты, к ней без предупреждения явился ее будущий муж, за ним шли две русские женщины, одна несла длинные черный полиэтиленовые пакеты на молниях, другая несколько красивых коробок с обувью. Они, молча, положили все это на стол и вышли. А прыщавый цыганенок прогнусавил — Вот, выбери себе платье и туфли! У меня должна быть самая красивая невеста! И уже собираясь уходить, он еще раз взглянул на Камиллу все тем же стеклянным взглядом, достал из кармана пачку долларов, не считая, вытащил несколько банкнот и добавил, бросив деньги на стол: — И сделай, что-нибудь со своими лохмами! В субботу я пришлю за тобой рано утром машину! — Засмеялся и вышел, не потрудившись закрыть за собой дверь. Всю ночь Камилла не спала, она вспоминала бабушкины слова, что создана для большой любви, но она также понимала, что честно этот бой ей не выиграть. Утром она встала с хорошим настроением, долго выбирала платье и туфли, спрятала деньги за вырез платья и начала ждать машину. Когда подъехал серебристый Лексус, Камилла сначала немного испугалась, но увидев, как из него выходит незнакомый ей русский мужчина, тут же пришла в себя и уверенными шагами, несмотря на то что туфли были страшно неудобными, подошла к машине и посмотрела шоферу в глаза. Он даже и не успел понять, как полностью подчинился голосу Камиллы. Она велела отвезти ее в лучшую церковь Столицы, оставить у входа и все забыть. Так он все и исполнил. Только Камилла перед тем, как пойти в церковь, сняла туфли и зашла в бар через дорогу. Лана налила себе стакан воды и, выпив его залпом, прикурила сигарету. Она, молча, курила и думала о том, какая все-таки интересная эта штука — жизнь. — Ну, я так понимаю, домой ты не вернешься, а идти тебе некуда — Сделала вывод Лана и, не дожидаясь ответа, добавила: — Единственное, что я могу тебе предложить, так это сдать эту комнату на месяц за эти деньги, и она кивнула на стол и взяла деньги. Камилла радостно закачала головой. Лана с трудом поднялась и держась за стену пошла к выходу. — И не вздумай воровать у меня дома! А сама подумала: «интересно, а что у нас можно украсть?». За дверью послышалось шлепанье босых ножек, одна из которых с ярко красными ноготками, приоткрыла дверь. Сначала в проеме появилась большая красивая коробка в форме сундука, а затем и вся Камилла. По ее молчаливому поведению Лана поняла, что что-то волнует девушку. И она напрямую сказала: — Либо ты говоришь, из-за чего ты так сильно нервничаешь, либо я не дам над собой экспериментировать! Ты что так испугалась проверки документов? Ну, Гарри же обещал, что уже на днях у тебя будет паспорт, и регистрацию я тебе сделаю! Камилла покачала отрицательно головой и продолжала, молча, доставать из коробки разные баночки, бутылочки и флакончики, о предназначении многих Лана даже не могла догадываться. — Ну, что еще? Когда ты сказала про то, что видела в цирке своих знакомых, я поняла, что это как — то связано с твоим братом! Он жив? Здоров? — Да! Но об этом позже! Сейчас меня очень волнует другое! — И она достала из заднего кармана джинсов лист белоснежной бумаги, сложенный уже в восемь раз. — Понимаешь, сказала она, разглаживая портрет мальчика. Нет его! — Что значит, нет? Умер что ли? — Нет. Его просто нет, не существует такого! — Ничего не понимаю. Если мальчик умер, то существует его труп, наконец! — В том то и дело, что трупа нет! — Ну и куда же он, по-твоему, делся? Не мог же он в воздухе раствориться!! И, вообще, с чего ты взяла, что его нет? — Ты можешь, хоть раз просто поверить мне на слово? И не задавать кучу вопросов, на которые я все равно не смогу тебе ответить, а если и отвечу, то ты точно не поймешь! — А ты все-таки попробуй! Не могли же люди подстроить весь этот кошмар с исчезновением! И даже внешность у мальчика придумать и купить столько свидетелей, его существования! — Ты что, меня совсем за идиотку принимаешь? Я же не говорю, что его не было, его просто сейчас нет. — И как ты это узнала? — Вот, ты Ланка, с виду вроде умная, но такая дура! Я же сказала — не знаю! И немного помолчав, добавила: — Вот была бы жива бабушка, она бы точно объяснила. — Ну, считай, что ты меня не убедила, одни слова! — Да, я и не пыталась никого убеждать, ты спросила, почему я нервничаю, я ответила и забудем! — О-кей! Забудем! Сказала Лана, а про себя подумала: «Как же! Вот теперь я точно содхну от любопытства, если не докопаюсь до сути!» Камилла продолжила расставлять из своего сундучка флакончики и случайно уронила книгу, подняла ее и прочитала: — Джеймс Хедли Чейз. «Плохие вести от куклы». О чем она? — Детектив. — Ого, семнадцатый том! А сколько их всего? — У меня только 35. — Обалдеть! Так это тебе еще 18 штук нужно прочитать! Господи, подумала Лана, слава богу, Серж не слышит! — Да, я их вообще-то уже все на третий раз перечитываю. А ты быстро считаешь! — Так цифры — это все равно, что деньги, а деньги даже самый безграмотный и малолетний цыганенок быстро считает. Ну, что, приступим? И, пододвинув стул ближе к Лане, подняла ей челку и, осмотрев ее лицо, недовольно сказала: — Как же здесь все запущено! Ну, ничего у нас целый час впереди, что-нибудь да нарисуем! Лана на несколько секунд задумалась и решительно ответила- — Полчаса! Нам с Гарри нужно будет заехать еще в одно место. — Как скажешь. Равнодушно констатировала Камилла и открыла первую баночку, но прежде, чем она прикоснулась к Ланиному лицу, та спросила — Так что там с твоим братом? И вытянув шею, закрыла глаза. Рома и Яна. Камилла, как художник, пишущий картину, делает первые мазки на холсте, водила своим ухоженным пальчиком по чистому лицу Ланы, время от времени останавливалась и, вглядываясь в свое творение, рассказывала…После того, как Роман покинул родной хутор с бродячим цирком, прошло уже шесть лет. За это время он успел жениться на той красивой русской метательнице ножей, которую звали Яной и через год у них родился сын Яшка, как две капли воды похожий на Ромку в детстве. Все цирковые просто обожают его за озорной нрав, веселый и покладистый характер. Он, как и его отец, очень любил животных, и те отвечали ему взаимностью. Когда Яна была на шестом месяце беременности, директор запретил ей выступать, и она с нетерпением ждала родов, потому что жить без арены не могла. Может быть, поэтому Яшка и родился на месяц раньше срока, и первый год жизни много болел и приносил молодым родителям массу хлопот. На первом же выступлении после родов случилась трагедия. У Яны дрогнула рука, и она пробила кисть своему ассистенту, острым, как лезвие бритвы ножом. Этот фамильный нож был ее единственным наследством, которое оставил ей ее отец и учитель. С ним она не расставалась никогда, даже во время родов держала его на специальной кожаной подвязке у бедра. В цирке разразился грандиозный скандал, и карьера метательницы ножей для Яны была закончена. Каким- то чудом удалось старому карлику уговорить оставить ее в труппе, в качестве своей ассистентки, но яркая цирковая жизнь потеряла для нее смысл, и она начала пить. Рома, наблюдая, как спивается его молодая красивая жена и мать его ребенка, работал не покладая рук, чтобы прокормить свою семью. И тут судьба вознаградила его за выносливость и терпение. Как-то они давали представление в одном зажиточном колхозе Сибири, хитрый председатель которого расплатился за их выступление молодой медведицей, со своей личной зверофермы. Медведица была абсолютной дикаркой, и только Роман нашел с ней общий язык и заставил себе подчиняться. Через три месяца упорной работы он поставил с ней номер «Цыганочка». Ромка научил вставать медведицу на задние лапы и под гитару танцевать и шевелить грудью. Все закончилось тем, что медведица Маша в красной юбке и цыган с гитарой стали гвоздем программы Цирка Шапито и собирали аншлаги у провинциальных жителей. Но непонятно, зачем они подались в «Зеленые холмы», где основная масса жителей объездила полсвета и видела лучшие цирковые представления мира. Да еще Янка позавчера явилась от куда-то грязная, как свинья и пьяная в стельку. Валялась в гамаке, пока Камилла с братом вспоминали детство и рассказывали друг другу о главных событиях их жизни за те шесть лет, которые они не виделись! И с Яшкой Камилле так и не удалось повидаться, Ромка сказал, что он кормит и убирает за медведицей, но она так и не дождалась его, пообещала сегодня придти познакомиться и уже накупила по этому случаю целый пакет всяких сладостей и игрушек. — Вот такие дела. Закончила Камилла и поднесла зеркальце к Ланиному лицу. Из зеркала на Лану смотрела симпатичная брюнетка, она улыбнулась и на щеках тут же появились ямочки. — Благодарю. Коротко сказала она, потому что мысли ее уже летели вперед нее, и она закурила сигарету. Когда, немножко обиженная Камилла, уходя, закрывала за собой дверь, Лана крикнула ей вслед- — Скажи, пожалуйста, Гарри, чтобы он зашел сейчас ко мне! И, потянувшись, откинулась на спинку кровати. Через пару мин в дверь постучали и Лана, вместо своего привычного «войдите», сказала: — Секундочку! И встав с кровати, вышла сама, делая знак Гарри, следовать за ней, направилась в соседнюю комнату. Это был кабинет Сержа. Лана повернула ручку и открыла дверь, но, едва переступив порог, на секунду остановилась. Едва уловимый запах ушедшего счастья стремительно пронесся перед ее лицом и так же быстро растаял. После смерти Сержа она ничего здесь не меняла и никогда не собиралась. Даже если у нее когда-нибудь будет очень много денег, и она будет в состоянии отремонтировать и перестроить весь этот дом, этой комнаты не коснется рука даже лучшего дизайнера мира! И несмотря на то, что дверь в нее никогда не была закрыта на замок, все домочадцы понимали, что эта территория для них закрыта. И только Софочка два раза в месяц заходила сюда на цыпочках, с ведром воды и тряпкой, чтобы аккуратно протереть пыль и так же беззвучно удалялась. Лана всегда слышала эти осторожные шажочки, но она никогда не показывала виду Софе, что знает ее маленькую тайну, а Софочка понимала, что Лана все знает и тоже молчала. В комнате было темно, и Лана привычным движением руки щелкнула выключателем, безошибочно попав в него пальцем с первого раза. На потолке плавно разгорались лампочки в старинной люстре. Хотя называть ее старинной, как и всю обстановку этой комнаты было бы слишком амбициозно. Всего полвека назад интерьер этой комнаты считался одним из модных. На окнах весели плотные портьеры, через которые не пробивался ни один лучик дневного света. При жизни Серж уезжал на работу рано утром, когда Лана еще спала, а приезжал поздно вечером, так что не было необходимости в дневном свете. Вот и сейчас Лана даже не подходя к окнам пробралась к рабочему столу Сержа и уселась в компьютерное кресло, это был единственный предмет мебели, который не сочетался с обстановкой всей комнаты, его подарила Лана Сержу на его последний юбилей. Устроившись по — удобнее, она посмотрела на Гарри. Он робко переминался с ноги на ногу и, с любопытством ребенка, рассматривал единственную комнату в доме, где он ни разу не был за восемь месяцев проживания в нем. Лана его не торопила, ей самой было очень уютно и спокойно здесь, как будто незримое присутствие любимого мужчины продолжает охранять ее от всех невзгод и сложностей жизни, даже после его смерти. Одну стену этой квадратной комнаты полностью занимали книжные шкафы, они тянулись от стены к стене, от пола до самого потолка, высотой около четырех метров и это объясняло наличие стоящей рядом стремянки. Библиотека у Сержа была очень богатая, а так как ее собирали люди трех поколений, еще и очень дорогая. Любой грамотный человек мог найти здесь для себя что-нибудь интересное. Серж восхищался Гоголем и Чеховым, Буниным и Набоковым. Читал много научной литературы, не представлял себе дня без свежей газеты или журнала. А когда Лана сидя с ним поздними вечерами, спрашивала какое-нибудь заумное словечко из кроссворда, он с довольным видом доставал нужный том Большой Советской Энциклопедии и находил для нее ответ. Лана была далеко не таким начитанным человеком, единственное, что она всегда обожала, так это детективы, к которым Серж, напротив, испытывал ровные чувства и читал их только на английском языке, чтобы не потерять разговорную практику. В его библиотеке, конечно, были полные собрания сочинений А. Конандойля и А. Кристи, но любимыми авторами Ланы были Чейз и Рекс Стаут, она читала их запоем. И всегда считала, что детектив написан удачно, если ей и самой приходилось поломать голову над сюжетом, и, радовалась, как ребенок, когда, опережая детективов, сама раскручивала сложное дельце. Серж поощрял любое Ланино увлечение. Если она хотела рисовать, он покупал ей альбомы, краски и кисточки. Если она вдруг решала заняться разведением комнатных цветов, то он был счастлив, принося ей после работы новые цветочные горшки. Любая ее прихоть, если и не вызывала горячего одобрения супруга, то уж точно никогда не принималась в штыки. И он, регулярно покупая себе очередную новинку в книжном магазине, обязательно старался приобрести и что-нибудь для Ланы. Вот только, если Лана сама покупала где-нибудь в палатке отечественный детективчик новомодной писательницы, обложки которых рекламировались на каждом углу, он недовольно морщин нос и, стараясь перевести свое пожелание на шутку, говорил ей: — Ты, уж только спрячь его куда-нибудь, а то мои друзья будут надо мной смеяться!». Лана улыбнулась, вспомнив эти слова Сержа, и пригласила Гарри присесть на стул, который стоял у стола Сержа. Гарри неуверенными шагами подошел к стулу и сел на краешек, как будто бы в чем-то провинился. Он даже не спросил, зачем он так срочно понадобился хозяйке, а пристально уставился на пожелтевшую от времени крашеную стену напротив книжного стеллажа. Там в рамах из дешевого багета, висело три мужских портрета. — А это кто? Спросил Гарри, не отрывая от них взгляда. — Бунин, Хемингуэй и Че Геварра. Спокойно ответила Лана и вспомнила, как она смеялась, когда Серж рассказывал ей о роли этих портретов, которую они играли в его бунтарской молодости. Каждый раз, когда он, еще, будучи студентом одного из самых престижных технических ВУЗов Столицы, являлся домой за полночь и не трезвым, а строгий отец поджидал его, сидя на табуретке у входной двери и начинал ему читать воспитательные лекции, то всегда подобные истории заканчивались одинаково. Обиженный Серж быстро шел в свою комнату, снимал эти портреты со стены, они тогда еще были прикреплены к ней на канцелярские кнопки, бережно сворачивал их в рулончик и, не говоря отцу ни слова, уходил из дома прочь. Конечно же, на следующий день он виновато возвращался домой, просил у родителей прощения и уверял их, что такое больше не случиться и возвращал эти портреты на свои места. Но проходил какой-то отрезок времени, и ситуация в точности повторялась. И только через год после смерти отца, когда встречать его по ночам уже было не кому, да и перевоспитывать было не зачем, Серж заказал для этих трех, изрядно потрепанных листов бумаги, у знакомого художника рамки и вставил их под стекло.