Она снова опустилась на стул и закрыла руками лицо: – Вот, не думала, что спустя столько лет мне снова будет так больно… – Вы… любили его? – тихо спросила Васёна, испытывая почему-то чувство ужасной неловкости, словно вторглась в сферу, куда заходить было нельзя ни при каких условиях. – Я люблю его и сейчас… Потому что никогда не верила в его виновность. Что, скажете, так не бывает? – Ну почему… только… Матросова вдруг выпрямилась и посмотрела на Василису с нескрываемой неприязнью: – Хотите узнать, почему я не боролась? Боролась – как могла, насколько сил и возможностей хватало у студентки-шестикурсницы, а потом у врача-ординатора! И учтите еще один момент: в этом городе не было ни одного человека, кто не считал бы Леню виновным! Ни одного! От меня родная мать отвернулась на два года, потому что я отказывалась верить в то, что он кого-то убил! Да, я писала письма, я по инстанциям бегала – но что толку? Кто мне поверил бы, когда всё против него? Всё и все! – Матросова даже задохнулась, закашлялась, полезла в стол и сунула под язык какую-то таблетку. – Извините… Просто все это так неожиданно… столько лет прошло, я вроде уже привыкла, но вот… Меня ведь даже на свидание не пустили – я не родственница. И писем от меня тоже не принимали… – Любовь Андреевна, а все-таки… Я понимаю, что вам как близкому человеку в подобное верить сложно, но ведь просто так не сажают на такие сроки? – Это было кому-то выгодно! – решительно произнесла Матросова. – Кто-то хотел, чтобы Леня сел, кто-то подкинул ему все эти улики – я другого варианта не рассматривала никогда. – Но… кому мог мешать простой студент-медик? – Мог мешать его отец. Он работал в то время заместителем директора «Прибормаша», но фактически руководил предприятием – директор был тяжело болен. А завод этот выпускал какие-то уникальные приборы, что-то, связанное с космической отраслью, я точно не помню… – И вы думаете, что кто-то хотел при помощи сына повлиять на отца? – А вы так не думаете? Как минимум – замазать, репутацию угробить. Сын – серийный убийца! – Любовь Андреевна покачала головой: – Нет, Василиса, Леня сел не за то, что кого-то убил, а совсем по другой причине, но разбираться в этом никто не захотел, потому что дело было громкое. Так было удобно: студент, улик полный дом… Я думаю, что его просто сломали в тюрьме и он начал признательные показания давать. Ни за что не поверю, что все это правда, умирать буду – не поверю, – снова повторила она фразу, сказанную уже несколько раз. – Вы… ждете его? – снова чувствуя себя максимально неделикатной, спросила Василиса, но ей почему-то очень важно было услышать ответ на свой вопрос. Матросова долго молчала, задумчиво глядя в окно, за которым пошел дождь, обещанный синоптиками еще с утра. – Я не думаю, что он когда-то освободится. И даже если вдруг… очень сомневаюсь, что Леня вернется сюда, в город, где все так трагически для него закончилось. Я бы точно не вернулась. Так что, наверное, уже не жду… Я ответила на все ваши вопросы? – Она бросила взгляд на часы. – У меня сейчас пациент… – Да, спасибо большое! – Васёна смахнула в сумку ежедневник и карандаш и встала. – Простите, если я заставила вас вспомнить что-то неприятное… Неожиданно Матросова улыбнулась: – Что вы! Воспоминания о Лене – возможно, самое приятные воспоминания, что у меня есть. Удачи вам, Василиса. – Спасибо! – еще раз поблагодарила Васёна, направляясь к двери. – До свидания! Из здания поликлиники она вышла со смешанными чувствами. Наверняка Любовь Андреевна Матросова не могла быть до конца объективной в своей оценке Вознесенского и его поступков, но она натолкнула Васёну на другую мысль: а что, если Леонид и правда был тоже всего лишь жертвой? И что, если в этом деле действительно мог фигурировать чей-то интерес к заводу «Прибормаш»? «Надо еще в эту сторону поискать, вдруг тут-то и всплывет неуловимый Антон Тиханевич?» – подумала она, открывая зонт и направляясь к остановке трамвая. Город Вольск, наши дни В библиотеке Еву не узнали. Ну еще бы – кто бы смог распознать в этой коротко стриженной и модно одетой миниатюрной женщине с легким макияжем прежнюю серую мышку в длинных платьях, старавшуюся сделаться как можно незаметнее? – Вы что-то хотели? – спросила Елена Фридриховна, и только когда Ева подошла вплотную к стойке, удивленно ахнула: – Евочка! С ума сойти! – Вам нравится? – смущенно спросила Ева, слегка поворачиваясь. – Ну-ка, ну-ка… – Старушка выбралась из-за стойки, обошла Еву, потрогала короткие волосы, покачала головой: – Как же ты решилась-то? Столько лет с косой… Ева привычным жестом подняла руку, чтобы поправить узел волос на шее, в который раз не обнаружила его и улыбнулась: – Наверное, не скоро отвыкну руку вот так тянуть… все время кажется, что шпилька выпала… Очень странное ощущение, правда. Я ведь никогда стрижку не носила, только длинные волосы, так папе нравилось. – А самой-то, самой-то теперь как? – Если честно, то намного проще – не надо много времени тратить на расчесывание. Я утром боялась, что не смогу уложить как нужно, но нет – видимо, у стрижки такая хорошая форма, что волосы сами ложатся. Да и голове легче, конечно. Старушка как-то подозрительно посмотрела на Еву: – С тобой точно все в порядке? Она пожала плечами: – Да. Просто очень захотелось что-то поменять… И тут в читальный зал вбежала одна из сотрудниц библиотеки, возбужденная и задыхающаяся от быстрого бега: – Елена Фридриховна! Елена Фридриховна, боже, какой ужас! Неужели это правда?! У Евы нехорошо заныло внутри, но она не успела ничего сказать, потому что сотрудница уже выпалила: – Вы видели? Этого урода Вознесенского скоро выпустят! Говорят, его оправдают! Единственное, что после этих слов успела сделать Ева, это подскочить и подхватить потерявшую сознание Елену Фридриховну под мышки и вместе с ней, не удержавшись, упасть на пол. – Ева! Ева, ну ты-то что развалилась? – кричала сотрудница. – Вызывайте «Скорую помощь», – попросила Ева, выбираясь из-под неподвижного тела библиотекарши и прикладывая ухо к ее груди. – Она жива… но врача… врача надо… Кто-то уже звонил в экстренную службу, кто-то из прибежавших женщин спешно просил выйти из читального зала немногочисленных посетителей, а Ева так и сидела рядом с Еленой Фридриховной, держа в своих руках ее безжизненную сухонькую руку. «Пожалуйста, дорогой Бог, если ты есть, не забирай ее у меня, – как-то отстраненно думала Ева. – У меня же больше никого нет, только она и Вадим… я не справлюсь без них…» «Скорая» приехала быстро, Елену Фридриховну уложили на носилки и покатили к выходу. Ева, подхватив сумку, тоже побежала следом. – Девушка, вы ей кто? – спросил на ходу врач, и Ева пробормотала: – Никто… но… – Тогда все узнаете в справочной больницы, мы ее в кардиореанимацию городскую отвезем. – Можно я с вами? – жалко попросила Ева, поймав трясущимися пальцами рукав синей спецовки. – Пожалуйста… я должна быть рядом… – Да вас все равно не пустят. – Я в коридоре… в коридоре подожду… ну пожалуйста! Видимо, она выглядела такой испуганной, что врач махнул рукой и разрешил ей тоже забраться в машину: – Не мешайте фельдшеру только. Ева молча кивнула, не сводя глаз с мертвенно-бледного лица Елены Фридриховны. «Как он может быть невиновен? – думала она. – Как – если одним своим существованием едва не убил еще одного человека? Только тем, что он сам до сих пор жив? Кому в голову пришло пересматривать приговор, кто вообще начал копаться в этом деле? Он еще не вышел, а тут уже… А сколько еще будет таких случаев? Ведь у всех убитых девочек остались родственники – что они будут теперь чувствовать?» Она даже не понимала, что впервые за все эти годы подумала еще о чьих-то чувствах, не о своих. Раньше ее никогда это не беспокоило, и даже Вадим, пытавшийся несколько раз поговорить с ней об этом, неизменно натыкался на удивленный вопрос: – А почему я должна думать о ком-то? Я не знаю этих людей… Казалось, что препараты начисто убили в ней способность к сопереживанию, она была зациклена только на своих ощущениях, на своих чувствах, отмахиваясь от всего остального. И только сегодня, увидев, как упала замертво от новости Елена Фридриховна, Ева вдруг осознала, что в своих страшных мыслях она не одинока. Вадиму она позвонила из больницы – ее ожидаемо не пустили дальше приемного покоя, и Ева, притулившись в уголке на диване, приготовилась ждать новостей. Ей было очень страшно: как будто со всех сторон подступала темнота, готовая поглотить ее, и только Елена Фридриховна могла помочь, оказавшись рядом. И еще Вадим… Он как никто другой умел справляться с ее страхами, разгонять их, как сильный ветер тяжелые осенние облака, находить слова, которые успокаивали Еву. И она позвонила. – Ты где? – спросил Вадим, сразу уловив истеричные нотки в голосе. – Можешь приехать? – Нет… нет, не могу… я должна… понимаешь, Елена Фридриховна… она… – Ева утратила способность связно выражать мысли, от страха они начали путаться и ускользать. – Так, Ева, – жестко произнес обеспокоенный Вадим, – вдохни, выдохни и просто скажи, где ты, а я разберусь. Этот тон всегда действовал на нее отрезвляюще, она начинала выполнять команды и успокаивалась, приходила в норму. – Я в больнице.