Глава первая — Все? Даже дети? Огонь в камине потрескивал, пощелкивал, тяжело вздыхал. — Убиты? — Хуже. Наступило молчание. И в этой тишине обитало все, что могло быть хуже убийства. — Они близко? По его спине поползли мурашки, когда он представил, как что-то ужасное движется по лесу. В их направлении. Он оглянулся, готовый к тому, что увидит красные глаза, которые смотрят на него сквозь темное стекло. Или из углов. Или из-под кровати. — Они повсюду. Ты видел свет в ночном небе? — Я думал, это северное сияние. Розово-зелено-белые переливы, колышущиеся на фоне звезд. Словно нечто живое, сияющее и растущее. И приближающееся. Оливье Брюле опустил взгляд, не в силах больше смотреть в беспокойные, безумные глаза своего визави. Он давно сжился с этой историей, убеждая себя, что она не имеет отношения к действительности. Она была мифом, историей, которую рассказывают, повторяют и приукрашают снова, и снова, и снова, сидя, как в их случае, перед огоньком. Всего лишь история — ничего более. Какой от нее вред? Но в этой простой бревенчатой хижине, затерявшейся в глуши Квебека, казалось, что за ней стоит нечто большее. Даже Оливье чувствовал, что верит в нее. Может быть, потому, что Отшельник явно не испытывал ни малейшего сомнения. Старик сидел в легком кресле по одну сторону камина, а Оливье — по другую. Оливье смотрел в огонь, горевший вот уже более десятилетия. Старое пламя, которому не позволяли умереть, бормотало и потрескивало в камине, слабо освещая хижину. Оливье взял простую металлическую кочергу и пошуровал в углях, вздымая фонтан искр. Пламя свечи отражалось в тусклых предметах, которые в темноте напоминали глаза, выхваченные огнем. — Уже скоро. Глаза Отшельника были похожи на металл, достигший точки плавления. Старик подался вперед, как делал почти всегда к концу истории. Оливье обвел взглядом комнату. Темнота подчеркивалась горящими свечами, образующими фантастические, немыслимые тени. Ночь просочилась внутрь сквозь щели в бревнах и обосновалась в хижине, свернулась калачиком в углах и под кроватью. Многие местные племена верили, что зло обитает в углах, а потому их традиционные дома были круглыми. В отличие от квадратных домов, которые построило для них правительство. Оливье не верил, что зло обитает в углах. Сказки. По крайней мере, не при свете дня. Но он верил в то, что в темных углах этой хижины затаились духи зла, о которых знает лишь Отшельник. Те духи, при мысли о которых сердце Оливье начинало биться быстрее. — Продолжай. Это прозвучало с напускной уверенностью. Было уже поздно, а Оливье еще предстояло совершить двадцатиминутную прогулку по лесу назад в Три Сосны. Он совершал это путешествие каждые две недели и хорошо знал дорогу, даже в темноте не заблудился бы. Только в темноте. Их взаимоотношения существовали только после полуночи. Они прихлебывали черный чай. Оливье знал, что это угощение припасено для почетного гостя Отшельника. Единственного его гостя. Но сейчас подошло время рассказывать историю. Они подались поближе к огню. Стояло начало сентября, и вместе с ночью в хижину прокрался холод. — Так на чем я остановился? Ах да, вспомнил. Руки Оливье еще крепче сжали теплую кружку. — Эта страшная сила уничтожила все на своем пути. Старый Свет и Новый. Все исчезло. Кроме… — Кроме? — Осталась одна маленькая деревенька. Она расположена в уединенной долине, а потому страшная армия пока не заметила ее. Но она заметит. И когда это случится, их великий вождь встанет во главе армии. Он громаден. Выше любого дерева. Облачен в доспехи из камня, колючих ракушек и костей. — Хаос. Произнесенное шепотом слово растворилось в темноте, улеглось в уголке. И принялось ждать. — Хаос. И фурии. Болезни, Голод, Отчаяние. Все они множатся. Рыщут. И никогда не остановятся. Никогда. Пока не найдут то, что ищут. — То, что было похищено. Отшельник кивнул с мрачным лицом. Он как будто видел бойню, разрушение. Видел мужчин, женщин, детей, спасающихся бегством от безжалостной, бездушной силы. — Но что это такое было? Ради чего они готовы уничтожить все, лишь бы вернуть утраченное? Оливье с трудом заставлял себя смотреть на грубое морщинистое лицо, а не стрелять глазами в темноту. В угол, где, как было известно им обоим, кое-что лежало в плохоньком полотняном мешочке. Но Отшельник словно прочел его мысли, и Оливье увидел на лице старика гаденькую ухмылку. Правда, она тут же исчезла. — Его возвращения хочет не армия. И тут они оба увидели то, что маячило за страшной армией. То, чего страшился даже Хаос. То, что гнало перед собой Отчаяние, Болезни, Голод. С единственной целью — чтобы они вернули похищенное у их хозяина. — Это хуже бойни. Они говорили тихими, едва слышными голосами. Словно заговорщики, чье дело уже проиграно. — Когда армия найдет то, что ищет, она остановится. И отойдет в сторону. И тогда произойдет худшее, что можно себе представить. Снова наступило молчание. И в этом молчании таилось худшее, что можно себе представить. Снаружи завыла стая койотов. Они загнали в угол какого-то зверька. «Миф это, и ничего другого, — успокоил себя Оливье. — Просто выдумки». Он снова посмотрел на угли и потому не увидел ужаса на лице Отшельника. Затем он взглянул на свои часы, наклонив циферблат к огню, пока тот не засветился отблесками оранжевого пламени и не сказал ему: пора. Половина третьего ночи. — Хаос наступает, старичок, и его не остановить. На это ушло немало времени — но вот теперь он здесь. Отшельник кивнул, его глаза повлажнели, заслезились, может, от дыма, может, от чего-то другого. Оливье откинулся назад и удивился, когда боль внезапно пронзила его тридцативосьмилетнее тело. И тут он понял, что просидел, напрягшись, в течение всего этого страшного рассказа. — Извини. Час поздний, Габри будет беспокоиться. Мне пора идти. — Уже? Оливье встал, налил холодной свежей воды в эмалированную раковину и сполоснул свою чашку. Потом повернулся к хозяину. — Я скоро приду снова, — сказал он с улыбкой. — Дам-ка я тебе кое-что, — пробормотал Отшельник, оглядывая хижину. Взгляд Оливье метнулся в угол, где лежал полотняный мешочек. Нераскрытый. Перевязанный бечевкой. Отшельник хохотнул: — Возможно, когда-нибудь, Оливье. Но не сегодня. Он подошел к вырубленной топором каминной полке, взял с нее какой-то крошечный предмет и протянул его обаятельному светловолосому мужчине. — Это за еду. — Он показал на консервные банки, сыр, молоко, кофе и хлеб на столе. — Нет-нет, что ты. Мне это совсем нетрудно, — стал отказываться Оливье. Но они оба не раз играли в эту игру и знали, что он возьмет маленький подарок. — Merci,[1] — сказал Оливье, остановившись в дверях. В лесу поднялась неистовая суматоха — это обреченный зверек попытался сбежать от своей судьбы, а койоты погнались за ним. — Будь осторожен, — сказал старик, обведя быстрым взглядом ночное небо. Прежде чем закрыть дверь, он прошептал одно-единственное слово, мгновенно поглощенное лесом. Оливье представил себе, как Отшельник крестится и шепчет молитвы, прислонившись к двери, прочной, но все же, наверное, недостаточно крепкой. Он не мог понять, верит ли старик в эти истории о великой и страшной армии, возглавляемой Хаосом, который ведет за собой фурий. Армии неумолимой, всесокрушающей. Подступившей совсем близко. А позади армии — что-то еще. Что-то такое, что и выразить нельзя. И еще Оливье не мог понять, верит ли Отшельник в молитвы. Он включил фонарик, пошарил в темноте лучом света. Вокруг стояли серые стволы деревьев. Оливье посветил фонариком туда-сюда в поисках узкой тропинки, бегущей через осенний лес. Найдя дорогу, он пошел быстрым шагом. И чем быстрее он шел, тем страшнее ему становилось, а чем страшнее ему становилось, тем быстрее он бежал, пока не начал спотыкаться, преследуемый темными словами среди темных деревьев. Наконец деревья остались позади, и он, обессиленный, остановился и упер руки в согнутые колени, глотая ртом воздух. Потом медленно выпрямился и посмотрел на деревеньку, приютившуюся в долине. Три Сосны спали — казалось, они спали всегда. Не знали, что происходит вокруг. А может быть, и чувствовали, но все равно предпочитали покой. В нескольких окнах светился огонек. В застенчивых старых домах были задернуты занавески. До Оливье донесся сладковатый запах первых осенних костров.