Она чувствует, как напряглись ее мышцы, как тело превращается в панцирь. Зубы у нее снова стиснуты. Линкольн легкими пальчиками выстукивает дробь у нее на загривке, сам же сидит спокойно. – Это жульничество, – раздраженно произносит тихий голос. – Ты палишь без остановки, где же класс? – Завидуешь? – спрашивает громкий голос. Почему они все еще разговаривают? Почему не вошли в дверь, которую давным-давно открыли? – Ты слепой, что ли, пупсик? – спрашивает громкий голос, причем так громко, что Джоан вздрагивает. – Ты что, слепая рыба, которая роется в грязи? Или извивающаяся мерзкая гусеница? – Я не слепой, – отвечает тихий голос без всякого раздражения. Хотя этот голос звучит немного по-другому. Парень произносит слова медленнее и отчетливее, словно играет какую-то роль. – Я думаю. – Я тоже думаю, пупсик. В них есть что-то странное, размышляет она. В их голосах. И в этом «пупсике». – Ты и правда думаешь, есть кто-то еще? – спрашивает громкий голос. Он снова звучит нормально, без этого растягивания слов, которое она слышала минуту назад. Она ждет ответа тихого голоса, но тот не отвечает. Тишина гораздо хуже разговора. Может быть, они заметили показавшуюся из-за валуна прядь ее волос? Может быть, сейчас они берут оружие на изготовку, собираясь перемахнуть через ограду? Или же тихий просто кивнул в ответ? Или они остановились, завязывая шнурки или поправляя конские хвосты? Есть ли у них конские хвосты? А как насчет ножей? Умные они, глупые или сумасшедшие, есть у них план или стратегия? Это самоубийцы или садисты и чего вообще они хотят? Как ей узнать хоть что-нибудь? Она даже не видит их. Враг совсем рядом, и у нее есть шанс получить какие-нибудь сведения. Это помогло бы ей разобраться во всем, но у нее лишь обрывки – обезьяны, и пупсик, и уроки математики, – которые не стыкуются вместе. Она слышит скрип деревянного помоста у них под ногами. – Давай, – говорит тихий голос. – Да, сэр, да. Смешок. Потом дверь закрывается с негромким свистом. Джоан осознает, что тихонько шикает в ухо Линкольну. Она похожа на ребенка, который изображает ветер. Тем не менее она не прекращает, потому что он молчит, а ей и не надо, чтобы он говорил. Она крепче обнимает его. Будь ее воля, она обездвижила бы их обоих на час или два, на день, навсегда – так, чтобы он не вспомнил звука тех голосов. Линкольн ворочается у нее на коленях, стукаясь макушкой о ее ключицу. – У меня гип-по, – шепчет он. Она открывает рот, но выходит лишь тихий хрип. Сглотнув, она пробует снова: – Ш-ш-ш. – У меня гип-по, – повторяет он еще тише. – О-о, – вздыхает она. Это один из первых придуманных им каламбуров. Линкольн имеет в виду, что у него икота. Она считала это его первой шуткой, но теперь вспоминает, опустив взгляд и сосредоточившись на его лице и дыхании, пахнущем миндальным маслом, что, еще не умея говорить, он делал вид, будто пьет ее кофе, а она говорила: «Малыши не пьют кофе!» А он заходился от смеха. Он считал, что это смешно – поставить ногу на книгу. Она чуть отодвигает его от себя, усаживая на колени. – Постарайся задержать дыхание, а потом выдохнуть, – шепчет она. – У меня гип-по, – нахмурившись, повторяет он. Джоан несколько раз моргает, а потом вспоминает: когда он шутит про гип-по, она всегда смеется. В этом все дело. Он знает, что она засмеется, а она не засмеялась, и он пытается снова. – Глупый, – шепчет она, издав звук, как ей кажется, похожий на смех. Раздаются выстрелы. Она больше не принимает их за звуки лопнувших воздушных шариков. Она вздрагивает, хотя понимает, что стреляют где-то в отдалении. Правда, выстрелы следуют часто, один за другим. Она вспоминает, как тихий голос сказал громкому, что тот жульничает. «Палишь без остановки». Линкольн снова икает. Он ничего не говорит про стрельбу, она тоже. Она вглядывается в окружающее пространство. Движутся только деревья. Неожиданно оживает ее телефон. Он стучит о твердую землю, сообщая о своем присутствии даже при отключенном звуке. Она смотрит на светящийся экран и, чтобы прекратить вибрацию, нажимает на клавишу. Скоро совсем стемнеет и экран будет еще более заметным. Телефон становится большой проблемой. Пришло сообщение от мужа. Сейчас я около зоопарка. Полиция все заблокировала, но наша группа ждет на Эссекс-стрит. Нас около десяти, и мы спрашиваем о тех, кто сейчас внутри. Кроме вас, там должен быть кто-то еще. Полиция ничего не говорит. Джоан обдумывает послание, не зная толком, что можно ему сообщить. Да, здесь есть другие люди. Она видела некоторых, распростертых на тротуаре. К тому же полицейские ошибаются – стрелок не один. Она должна сообщить об этом мужу, а значит, ей придется написать, что те люди были совсем близко. Ей придется ему ответить. Они уже в зоопарке? Полицейские? Я так и не знаю. Мне даже не виден вход в зоопарк. Нам велят ждать здесь. Говорят, что занимаются этим. Не знаю, что еще я могу сделать. Джоан испытывает знакомый приступ раздражения. Догадывается, что он фактически ждет, когда она скажет, что надо делать. По временам она чувствует, что отвечает буквально за все: что Линкольну надо принести для экскурсии, когда убежит молоко. И почему ей надо заниматься тысячей мелочей, и почему Пол так доволен этим? Даже сейчас он рад переложить на нее ответственность? И вину тоже? Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Выгодно купить можно у нашего партнера.