Поль сунул ей под нос лицо Жюли: — Посмотрите внимательно на эту фотографию и не говорите, что вы опять ничего не помните. Это уже две тысячи семнадцатый, всего три года назад. Тут тоже был другой судмедэксперт? И на этот раз Корали Фрич все отрицала. Когда Поль потребовал проверить досье Жюли Москато, она не нашла его. Чувствуя, что готов сорваться, он, оттолкнув ее, схватил каталог выставки и открыл на крупном плане мертвого глаза. Громко хлопнул ладонью по столу — так что собеседница вздрогнула. — Вы название прочли? «Отравленная». А это означает, что вы были в курсе причины смерти. Вы видели эту молодую женщину, вы достали ее из ящика морга и сознательно положили под объектив Абержеля, так что не уверяйте меня, будто ничего не знаете! — Вы же понимаете, что мы не просто так сюда явились и не с пустыми руками, — подхватил Мартини. — И глаз, и родимое пятно, сфотографированные Абержелем в вашем присутствии, принадлежат двум жертвам, которые были похищены и больше не подавали признаков жизни. И вовсе не случайно обе оказались здесь. В этом деле ваше имя просто-таки мигает красными буквами. Судмедэксперт осела за столом, обхватив голову руками: — Господи… Я тут совершенно ни при чем. Бессмыслица какая-то. Неужели я пошла бы на риск публичной демонстрации этих снимков, если бы мне было в чем себя упрекнуть? Это не я, это… Она вдруг застыла, потом склонилась над фотографией глаза. Кончиком указательного пальца прикоснулась к маленькому световому четырехугольнику, угнездившемуся в черной дыре расширенного зрачка. — Это освещение… Внезапно преисполнившись энергии, она быстрыми движениями полистала альбом. Поль и Мартини молча на нее смотрели. Фрич остановилась на другом глазе, на этот раз, очевидно, мужском, наполовину прикрытом мертвым синеватым веком. — «Сбитый мотоциклист», две тысячи пятнадцатый. Вот оно… Она по очереди оглядела обоих жандармов: — Я помню этого мужчину и большинство фотографий в альбоме, но совершенно не помню те, которые вы суете мне под нос. И кажется, знаю почему. Я должна кое-что вам показать. Женщина встала, сунула альбом под мышку. Вместе они прошли по коридору, потом спустились на один этаж и оказались в просторном холле с множеством дверей. На каталке дожидался труп, по бокам стояли двое служащих похоронного бюро и полицейский. Мелькали медики в сопровождении студентов. Корали Фрич в сопровождении жандармов пересекла вестибюль, где громоздились кипы халатов и выстроились бесчисленные белые и зеленые бахилы. Настоящая фабрика по сравнению с Сагасом, подумал Поль. Фрич толкнула двойную дверь, ведущую в пустой зал для вскрытий. Положила книгу на металлический стол, открыла альбом на «Сбитом мотоциклисте». Потом одним движением схватила хирургическую лампу и развернула ее на вращающейся штанге: — Все наши залы для вскрытий вот уже десять лет оборудованы круглыми лампами вроде этой, с одним источником света. Можете спросить у директора, если хотите проверить. Насколько я помню, Абержель обращал особое внимание на освещение, у него с собой была куча оборудования, например алюминиевые отражатели для достижения наилучшего эффекта. Он хотел, чтобы свет отражался точно от зрачков объекта. Посмотрите на фотографию и на лампу. Круглая форма. Как раз такая… Жандармы согласились, не очень понимая, куда она ведет. Фрич снова перевернула страницы и на этот раз остановилась на глазе Жюли. Поль сообразил еще до того, как она начала объяснять. Это же было очевидно. — Посмотрите на форму света в зрачке здесь, она эллиптическая, а главное, в ней два источника света. Две лампочки. Это другой тип светильника. Можете здесь все обыскать, таких вы у нас не найдете. Андреас Абержель сделал эти два снимка не в нашем институте. Словно упустив в последнюю секунду отходящий поезд, капитан почувствовал, как внутри разгорается ярость. Исполненный самоуверенности, Абержель сам обратил его внимание на свет в зрачке. Он будто раскрывал ему истину, которую Поль, конечно же, в тот момент понять не мог. Направив его в Лион, фотограф просто-напросто поглумился над ним. 73 Дрожа от холода, Габриэль доверху застегнул молнию на кожаной куртке, поднял ворот до самых ушей и вышел из гостиницы. Он пожалел, что не прихватил ни шапки, ни перчаток. Девять утра, плюс один градус. Густой туман, сочащийся влагой, обволакивал деревья и так сужал поле зрения, что казалось, будто до его пределов можно дотянуться рукой. В машине он включил обогрев на максимум, выехал на дорогу DW896 и, как только деревня осталась позади, стал следить за километровыми столбами. Через пять километров он сбросил скорость, постоянно поглядывая направо, как ему и сказала вдова. Заметил затерявшуюся в растительности дорогу, наличие которой не обозначал ни один указатель, и свернул в лес на каменистый, идущий под небольшим уклоном проселок. Метров через сто путь ему преградила решетка. «Własność prywatna», было написано на щите. «Частные владения», предположил Габриэль. Металлические ворота были заперты на простой висячий замок. Несколько минут он шел вдоль сетки, натянутой между стволами деревьев, которая, похоже, ограждала большую территорию. Габриэль легко перелез через нее, цепляясь за ветки. Прогулка по затянутому туманом лесу сама по себе действовала на нервы, а если вспомнить, что это польские Карпаты, где полно волков, чующих человека за километры… Он каждую секунду ждал, что тишину нарушит рычание, но слышен был только звук его шагов. Очертания шале проступили среди стволов буков, кленов и белых пихт. Это было внушительное одноэтажное бревенчатое строение с резной деревянной дверью, покрытой орнаментом в форме розеток. Тяжелые ставни были закрыты. С крыши, теряясь в сумерках леса, тянулась электрическая линия, возможно ведущая к жилью какого-то другого богатого владельца. Габриэль быстро обошел дом. Понял, что единственным способом войти было взломать ставни. Дергая изо всех сил, он погнул шпингалет, потом разбил стекло. «Я жандарм, так что знаю, как действовать», — сказал он вдове. Он ободрил себя мыслью, что никто не подаст на него жалобу. Просунув ладонь в дыру и потянув за ручку, он открыл окно и проник внутрь. Приложил руку к радиатору, оставленному на предохранителе от замерзания, что обеспечило внутри минимум градусов десять тепла. Пол поскрипывал под его шагами. По потолку жилой комнаты с открытыми несущими конструкциями шли массивные балки. Просторная кухня с одной стороны, гостиная-столовая — с другой. Над каменным камином слева чучело головы волка, рядом три ружья, висящие друг над другом. Крупный калибр. На стенах мягкие мирные пейзажи. Ничего общего с помпезным бельгийским замком. После внезапной смерти Хмельника никто вроде бы не должен был здесь появляться, однако у Габриэля это место не вызвало ощущения заброшенности. Пыли почти не было. Он подошел к угловому, обитому тканью дивану и представил себе промышленника, сидящего здесь, у огня, и полирующего приклады своих ружей, готовясь к охоте на волков. Потом Габриэль двинулся по коридору, бросил взгляд в большую ванную с джакузи и высококачественным оборудованием, осмотрел первую спальню. В платяном шкафу висели охотничьи костюмы, стояли тяжелые башмаки и коробки с патронами. Без сомнения, инстинкты Хмельника просыпались, стоило ему влезть в эту одежду. Наверняка было что-то до крайности возбуждающее в преследовании хищников в таком лесу, как здешний. В том, чтобы вскинуть оружие. В том, чтобы пролить кровь. Вторая спальня, чуть дальше, скорее всего, была гостевой. Пустые шкафы, скромная обстановка. Габриэль заметил рядом с вешалкой два девственно-чистых холста, обернутые в целлофан, две бутылки уайт-спирита[76] и набор кистей, перетянутых резинкой. Он оглядел комнату в уверенности, что у Хмельника должна быть и другая мастерская где-то в этом доме. Ему представлялось очевидным, что этот человек не стал бы приезжать в лес несколько раз в году только для того, чтобы поохотиться на волков. Габриэль обследовал каждый квадратный метр, открыл все двери, обшарил все шкафы. Выйдя наружу, он обошел территорию, огороженную сеткой, в поисках какой-нибудь сторожки или сарая, но ничего не нашел. Вспомнил картину с Жюли и Матильдой и другую, из дома Паскаля Круазиля, — с молодым пареньком: неровные каменные стены, а главное, корни деревьев, свисающие с низкого свода. Может, смотреть надо не вокруг, а под ноги? Он вернулся в дом и снова начал поиски, уткнувшись носом в пол, передвинул диван в гостиной, переставил мебель. Его сердце сжалось, когда в гостевой комнате он обнаружил большой постеленный под кроватью черно-серый ковер — единственный во всем шале. Отодвинув кровать, он заметил царапины на паркете у ее ножек, что подтверждало его мысль. Представил, как Хмельник совершает точно такие же движения, скатал ковер и обнаружил квадратный люк размером как минимум метр на метр. Металлическое кольцо было вделано в толщу паркетной доски. У Габриэля возникло чувство завершения, наконец-то близящейся мучительной развязки отчаянных поисков. Он потянул металлическое кольцо, и прямо ему в лицо ударило дыхание мрака. 74 Электрический контакт: под его ногами зажглись лампы. Открытие люка наверняка включило автоматическую систему. Он спустился по лесенке на десяток ступеней и оказался в проходе с полукруглым сводом и стенами, выложенными множеством плоских камней. Под лесом был проделан подкоп, чтобы создать искусственную пещеру. Габриэль ничего не знал об этом районе, но уже слышал истории о евреях, бежавших в эти места, и о тех, кто прятался в польских Карпатах во время Второй мировой войны. Была какая-то связь с этими историями или нет, но факт оставался фактом: в шале Анри Хмельника существовал подземный ход, и снова Габриэль вспомнил о позе бизнесмена на его автопортрете, а главное — о двух пальцах, указывающих в землю. Словно на глазах у всех художник объявлял о своей тайне. Габриэль последовал за цепочкой лампочек. Наклонился, уворачиваясь от пресловутых корней деревьев, которые свисали в проход, пробравшись между камнями. На равном расстоянии друг от друга в рамках со стеклом на стенах были развешены белые листы с запечатленными на них красивым почерком фразами. Габриэль готов был спорить с кем угодно, что узнал руку Траскмана. «Как объяснить картины мертвому зайцу?», «Мудреное сосуществование с диким койотом», «Гомогенная инфильтрация для концертного рояля» или еще: «Вес и относительное перемещение нерводробителя в ортонормальной позиции». Если бы безумие человеческого существа следовало отразить в одной фразе, то ею могла стать любая из этих. Дальнейшие шаги привели его к Граалю: в углублении слева расположилась мастерская художника. Все было на месте, в натуральном виде. Краски в своих баночках, засохшие кисти, десятки пробирок с багрово-черным засохшим содержимым на специальной деревянной подставке рядом с гуашью. Наклонившись и принюхавшись, Габриэль уверился, что в пробирках высохла кровь. Рядом разложенные кучками обрезки ногтей, скатанные в клубки и похожие на странных пауков пряди черных волос, а также прочие негниющие органические отходы. Переведя взгляд в угол, он увидел вделанную в камень цепь с металлическими обручами рядом с керосиновой горелкой. Он присел на корточки, потрогал холодный металл и поднес руку ко рту, сдерживая крик. Жюли была заключена здесь, под землей, ее лицо осталось на полотне безумца, мучителя. Сколько времени Хмельник держал ее в плену? Что она вытерпела в этом подземелье? Не было видно ни остатков еды, ни матраса, ничего, что свидетельствовало бы о долгом содержании в неволе. Что он сделал с ней и со всеми другими, после того как обессмертил на своих полотнах? Выпрямившись, он был вынужден ухватиться за стену, чтобы не упасть. Он воображал жуткие вещи, но не такое. Какая надежда могла оставаться в этом мрачном, упрятанном глубоко под землю, отрезанном от мира месте, пронизанном подобным безумием? В яркой вспышке перед ним предстала мать Матильды, стоящая напротив него и умоляющая. Позвоните мне в любое время. Если вы получите какую-либо информацию, если найдете хоть что-то, касающееся моей дочери, я хочу, чтобы вы мне это сказали. Не бросайте меня, ладно? Умоляю, вытащите меня из этого ада. Ад был здесь. В безвестности эти подземных ходов. Габриэль вернулся в центральный коридор. Пространство сузилось, прежде чем вновь раздаться вширь, словно он прошел через пищевод. В глубине его ждала еще одна ниша, на этот раз справа. Он направился туда и попал в нечто вроде тайной ложи, обустроенной как небольшой уютный альков. Большие ковры-килимы на полу. Каменные стены скрыты за красной бархатной драпировкой, подсветка подчеркивает ее золотистую кайму. В середине возвышается круглый стол, в центре его подсвечник с наполовину оплывшими свечами. Вокруг стола четыре кресла, обитые таким же бархатом. И повсюду на изогнутых стенах те же обрамленные непонятные фразы. «Сибирская симфония с пупком лимбов», «Выжженные животы вампиров и другие ритуалы уничтожения», «Праздный лепет ветки мертвой ели». Габриэль задыхался, он больше не чувствовал холода. Рядом с портативными обогревателями застекленная витрина со стаканами и бутылками, наполненными янтарным алкоголем — выдержанный коньяк, — и книжный шкаф из ценных пород дерева, где стояло около полусотни томов. Он принялся быстро их пролистывать, большинство содержало репродукции знаменитых произведений искусства. Но воспроизводились там исключительно кровавые сцены, избиение, резня. Убийство царило в религиозных сюжетах, на поле боя, на темных грязных улицах. «Задушенная женщина» Поля Сезанна. Отрезанная голова, лежащая на лире, в «Орфее» Гюстава Моро. Разбросанные тела, раздавленные палицей гиганта, на полотне Анри-Камиля Данже. Габриэль доставал, открывал и ставил обратно разные альбомы. Роден, Делакруа, Дега, Мунк, Бексиньский и многие другие. Художники, скульпторы, писатели — все в тот или иной момент своей жизни были одержимы воспроизведением высшего, последнего, запретного действа, которое и дарили потомкам: убийства. Он все листал и листал. Работы Фрэнсиса Бэкона были квинтэссенцией чистой жестокости, творения Винсента Ван Гога — отражением стремительного падения в саморазрушение. Художники безумные, про́клятые, которые создавали свои шедевры на краю бездны, иногда выздоравливая, а иногда окончательно впадая в недуг благодаря своему искусству, столь же спасительному, сколь и разрушительному. Габриэль подумал о доме Траскмана. Обо всем этом безумии. Он перешел к другой полке и взялся за альбом Дэвида Боуи, стоявший рядом с «Преступлением и наказанием» Достоевского и «Хладнокровным убийством» Трумена Капоте. «1. Outside»[77] 1995. Вспомнил, что певец говорит там об убийствах и об искусстве. Одно на службе у другого. Убийство, искусство… Полки перед Габриэлем отчетливо и недвусмысленно демонстрировали плоды этого невероятного союза. Он подошел к столу, потрогал кресла, заметил потертость ткани на сиденьях. Никакого сомнения: их было четверо, и они собирались здесь, под покровом полной секретности, спрятавшись во мраке польских лесов. Четыре монстра, которые смаковали отличную выпивку в окружении повествующих об ужасах книг, нежась в тепле обогревателей, пока их жертвы оставались в холоде и мраке, запертые через две стены от них. Искусство и убийство… Слова крутились в голове Габриэля. Он подумал о Траскмане, о Гаэке, увидел, как они сидят напротив, делясь своими секретами, своими наваждениями, своей добычей. Какой-то предмет, завернутый в черный лоскут, лежал слева от подсвечника. Габриэль откинул края ткани и обнаружил увеличенную копию подвески Жюли: книгу из латуни и олова, размерами похожую на обычный роман. Она была необычайно тяжелой. Габриэль потряс ее и решил, что внутри пустота. Внимательно рассмотрел. Смутно вспомнил, какие манипуляции совершил Поль, чтобы открыть подвеску его дочери. Нажать на скрытую кнопку… Перевернуть книгу и сдвинуть выпуклость в верхней левой части. Щелчок. Потянуть за другую. После многих попыток ему удалось взять верх над механизмом. Осталось только надавить на кружок в центре узора, в нижнем углу. Крышка сдвинулась, словно приглашая заглянуть внутрь. В тайнике лежала маленькая книга в переплете из светло-коричневой кожи, размером не больше блокнота, на которой был вытиснен ксифопаг, подобный тому, который был изображен на секретной двери у Траскмана. Золотыми чернилами на обложке было написано название: ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО КСИФОПАГА Габриэль достал книгу и с комом в горле посмотрел на нее, как на предмет про́клятый, ядовитый, содержащий в себе самые страшные откровения. В томике было около пятидесяти рукописных страниц, заполненных красивым ровным почерком. Почерком Калеба Траскмана. Он приступил к чтению. 75 Лето 2005 (июль) Начиная с убийства Авеля Каином, художник изображал преступление. У Гойи или Жерико воспроизведение запретных действий лежало в основе их поразительных шедевров. «Смерть Сарданапала» Делакруа — по сути чистейшая жестокость, а посетители музеев приходят от нее в восторг. Кино, как и литература, превращает сцены убийства в скрытое наслаждение для глаза. Тот, кто читает или смотрит, так же причастен, как и тот, кто действует, он становится соучастником благодаря гипнотическому воздействию пролитой крови. Такова человеческая природа. Вуайеризм и смакование мерзости. Мы четверо, выдающиеся художники, основатели тайного общества Ксифопага, обладаем одной общей чертой: мы отличаемся от общей массы благодаря жестокости и аморальности некоторых плодов нашего труда. Нас осуждают, иногда ненавидят, часто не понимают. Не важно, откуда мы взялись, какие трудности преодолели на своем жизненном пути и какие страдания нам пришлось перенести: так или иначе, эшафот осуждения всегда довлел над всем остальным, принижая и разрушая нас.<…> Совершенно ошеломленный Габриэль опустился в кресло, в тишине переворачивая страницы. Эта книга существовала больше пятнадцати лет.