Часть 17 из 28 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Вообще, Зиночка Нике нравится: она не вредная, на уроках у нее интересно, да и математику Ника любит – даже хочет на Олимпиаде победить.
Правда, сейчас Нике не до математики: в первый день занятий Гоша так и не появился в школе. На переменке сбегала на первый этаж, позвонила из телефона-автомата – в трубке только длинные гудки. Вот бы когда пригодился этот самый движок: можно было бы позвонить Гоше, где бы он ни был. Ну, ничего, со временем у нас движки тоже научатся делать – делают же сейчас плееры и телевизоры. И не намного хуже, чем мертвые.
– А с Гошей ты дружишь? – спрашивает Зиночка.
– Да, – отвечает Ника и тут же добавляет: – С ним что-то случилось?
– Ну, не совсем с ним, – говорит Зиночка. – Нам звонили из Учреждения… Его мама пропала в экспедиции на Белом море. Гоша с отцом ездили туда, на поиски, – ничего не нашли.
– Гошина мама… погибла? – осторожно спрашивает Ника.
– Никто не знает, – отвечает Зиночка. – Честно говоря, мы никому не должны были говорить об этом, но я подумала, что ты – его подруга и вообще, должна понимать такие вещи…
Ника кивает: да, она должна понимать такие вещи, ну конечно. Но сейчас она ничего не понимает. Как же так? Что будет теперь с Гошей?
– Видимо, Гошина мама сейчас мертвая, – говорит Зиночка, – но что случилось, так и непонятно. Из Учреждения нам намекнули, что, возможно, она сама не вернулась… ну, ты понимаешь? Решила остаться там.
Ника удивленно смотрит на Зиночку. Это значит, Гошина мама – невозвращенка? А как же Гошин папа, как же сам Гоша? Как она могла их оставить?
– Я только тебе сказала, – говорит Зиночка, – потому что, я думаю, Гоше нужна будет поддержка его друзей… особенно того, кто представляет, каково ему сейчас. Он, наверное, очень переживает.
Переживает. Какое глупое слово! Разве это так называется?
Может, у мертвых есть слова, чтобы говорить о таком? Но Зиночка не знает мертвых языков, и Ника толком тоже не знает – разве за один урок в неделю выучишь! – и вот поэтому они говорят на живом языке, но с каждой репликой живые слова теряют смысл, ссыхаются, мертвеют.
Переживает. Поддержка. Остаться там.
Невозвращенка.
4
Что же мне делать, думает Лёва. Сказать «привет!», будто я ничего не знаю? Ждать, пока Гоша сам расскажет? Или самому все сказать? И что – всё? Что его мама пропала или что ее считают невозвращенкой? И что я в это не верю? Что я знаю: Гошина мама не могла его бросить?
В утреннем сумраке Лёва спешит в школу. Мешок со сменкой бьет по ногам, руки мерзнут в тонких варежках. Шурка молча идет рядом, словно чувствует: брата лучше сейчас не трогать.
А если Гоша и сегодня не придет в школу, думает Лёва. Тогда – сразу после уроков – пойдем все к нему. Марина, Ника – все пойдем. Или нет. Пойти одному. Все-таки мы дружим с детского сада, восемь лет уже. Он меня всегда защищал, точно. С самого первого дня, когда ко мне на прогулке подготовишки привязались: Рыжий, рыжий, злой, упрямый, родился от мертвой мамы. Я расплакался тогда, а они скакали вокруг и кричали: Рыжий, рыжий, злой, упертый, родился от мамы мертвой. И тут прибежал Гоша и сразу двинул кому-то, замахал палкой, устроил такую кучу-малу, что сбежались все воспитатели. Да, он меня защищал, как я – Шурку. Будто он – мой старший брат.
– Как подружки? – спрашивает Лёва, нагибаясь к сестре. – Соскучились за каникулы?
– А я с Машкой поругалась, – отвечает Шурка, – у меня подружек больше не осталось.
Родинка на круглой Шуркиной щеке смешно подергивается: это Шурка кривит курносый нос.
– Надо помириться, – строго говорит Лёва. – Друзьями так легко не разбрасываются.
Родился от мамы мертвой. Если Гошину маму так и не найдут – это он и будет от мертвой мамы. Как Ника. Нет, хуже, чем Ника – потому что про Гошину маму теперь всюду будут говорить, что она – невозвращенка и предательница. Странно, думает Лёва, я всегда думал, что она – геолог, как же она могла в Заграничье попасть? Ерунда какая-то.
А ведь сколько раз был в гостях!
– Добрый день, Евгения Георгиевна.
– Добрый день, Лёва. Ужинать будешь? Хочешь чаю?
– Нет, спасибо, я сыт.
Вот и все, о чем говорили. Хотя неправда: пару раз в год Евгения Георгиевна собирала Гошиных друзей, показывала слайды, рассказывала, как была в Сибирии, в Якутистане, в других северных краях. Вот поэтому, кстати, Лёва и думал, что она – геолог. И ведь неудобно теперь спросить: Гоша, а кем была твоя мама? Тогда уж: кем работает твоя мама? Нет, тоже нельзя.
Что же мне делать, снова и снова спрашивает себя Лёва, что сказать? Просто «привет», будто ничего не случилось?
И вот Гоша идет по проходу между парт, дребезжит звонок, через секунду в класс войдет Дмитрий Данилович, у Гоши всего-то и осталось времени, что сесть на свое место и достать учебник, а Лёва никак не может сказать первые слова – и тогда Ника поворачивается и говорит:
– Они ведь продолжают искать, да?
Гоша кивает, и тут ДэДэ входит в класс, сразу начинается урок, так что Лёва успевает только прошептать:
– Я уверен, они найдут. Честное слово! – и Гоша грустно улыбается в ответ.
– Я специально немного сократила урок, – говорит Рыба, – чтобы у нас осталось время поговорить о важных событиях, случившихся в жизни вашего класса. Я бы не хотела называть никаких имен, но, наверное, ни для кого не секрет, что мама одного из наших учеников не вернулась из Заграничья.
Хорошо, что хотя бы имени не назвала, думает Лёва. Теперь главное делать вид, будто я не знаю, о чем идет речь. Не выдать Гошу, не смотреть на него, сидеть, будто ни в чем не бывало.
– Сейчас компетентные органы выясняют обстоятельства, – продолжает Рыба, – но для нас это еще один повод вспомнить: война не закончилась, как многие думают. Враг коварен, и он продолжает вести свою подрывную работу. На этот раз его оружие – не зомби-команды, не тинги, не фульчи. Сегодня на вооружении мертвых – джинсы, туфли, сережки. Музыка, фильмы, даже книги. Проиграв в открытом бою, они ведут теперь тайную, шпионскую деятельность. Они пытаются соблазнить живых – и теперь мы знаем, что иногда это им удается!
Лёва успокаивается: про джинсы, туфли и сережки Рыба заговаривает при каждом удобном случае, а начав, уже без остановки мчит по этим рельсам следующие минут десять, если не больше. Для Гошиной мамы времени явно не останется.
Небось, если бы Рыба узнала, что они встречаются с настоящим мертвым мальчиком, ее бы вообще удар хватил.
– Не только взрослые, но и дети находятся сегодня под угрозой, – продолжает Рыба, – более того: именно вы – основная мишень наших врагов. У мертвых нет будущего, они знают об этом, поэтому так сильна их ненависть к детям, к тем, кто символизирует будущее для нас, живых. И поэтому вы должны удвоить бдительность, внимательней присматриваться друг к другу, помнить: яблочко падает недалеко от яблони! И сын невозвращенки, сын предательницы, может оказаться прекрасным оружием в руках наших врагов!
На этих словах Рыба поднимает костлявый палец и указывает на Гошу. Класс замирает. Лёва видит, как сжимаются лежащие на парте Гошины кулаки.
Звенит звонок, словно точка в длинной речи – Рыба, как всегда, точно рассчитала время.
Ученики толпой выходят из класса, и сквозь шум Лёва слышит Олин голос:
– Девочки, вы к нему лучше не подходите, может, это заразно. Вот он с Кикой дружил – и его мама тоже тю-тю.
Секунда – и Лёва уже держит девочку за горло.
– Гадина, дрянь, – шепчет он, – попробуй еще раз открыть свой поганый рот – тебе самой будет тю-тю! У Гоши мировая мама, она обязательно вернется, не смей так говорить, поняла?
Оля слабо кивает, но стоит Лёве отпустить ее, начинает верещать:
– Валентина Владимировна, Валентина Владимировна! Меня Столповский задушить хотел!
Рыба появляется из класса, грозная и неотвратимая.
– Прекрасно, – говорит она, – драться с девочкой! А еще родители – учителя! Чтобы завтра же были в школе!
– Хорошо, Валентина Владимировна, – сухо отвечает Лёва и бежит следом за своими друзьями.
В раздевалке к Гоше подходит Зиночка. Сегодня математики не было, так что учительница видит его впервые после каникул.
– Я слышала, Валентина Владимировна сказала очередную речь? – говорит она.
Гоша сдержанно кивает.
– Я просто хотела, чтобы ты знал: далеко не все учителя разделяют ее позицию, – говорит Зиночка. – И лично от себя хочу добавить, что я уверена, что с твоей мамой все будет благополучно.
Гоша стоит молча, за него отвечает Ника:
– Спасибо, Зинаида Сергеевна, мы тоже очень надеемся! – и Лёва снова удивляется: какая все-таки Ника необычная, умная девочка.
Как здорово, что он в нее влюблен!
– Позвонили прямо тридцать первого декабря, – рассказывает Гоша, – мы с папой покидали вещи в рюкзак и сразу на вокзал. Второго утром начали поиски – и тут выяснилось, что никто толком не знал ни маминого маршрута, ни промежуточных стоянок. Думали, может, она заблудилась, не может выйти к людям – хотя мы-то знаем, как мама хорошо ориентируется в любом лесу. Подняли вертолеты, летали, высматривали – и ничего. А через пять дней прилетело начальство из института, и вот тогда я и услышал: только невозвращенки нам не хватало!
– Послушай, – говорит Ника, – я одного не понимаю. Лёва говорит: твоя мама – геолог. Не орфей, не ученый шаман. Как она могла не вернуться из Заграничья, если она туда и не попадала?
– Я не знаю, – отвечает Гоша, – но почему-то все уверены, что она там была. И уже не один раз.
Они сидят в сквере, на полпути от школы к дому. Снег такой глубокий, что приходится сидеть на спинке скамейки, поставив ноги на сиденье, почти сливающееся с окружающими сугробами.
– А что говорит твой папа? – спрашивает Лёва.
– Ничего, – отвечает Гоша, – ничего не говорит. Думаешь, я его не спрашивал? Как это так могло быть, чтобы мама бывала в Заграничье – а я об этом не знал? Она бы мне сувенир какой-нибудь привезла, мертвую вещь какую-нибудь. А папа отвечает: все очень сложно, Георгий, ты сейчас не поймешь. А когда пойму? Когда маму перестанут искать?
– Слушай, – говорит Марина, выпустив изо рта прядку, – у меня идея: давай спросим Майка. Может быть, он сумеет что-нибудь узнать.