– Садитесь, – говорит она. Марина садится и тут же снова утыкается в окно. – Гляди, кто это? – слышит за спиной Лёвин шепот. – Новенькая, что ли? – предполагает Гоша. В самом деле – у доски рядом с Рыбой стоит худенькая девочка с двумя тощими, торчащими в стороны косичками. Школьная форма сидит на ней нескладно, в руке она держит портфель из магазина «Мир детей», в другой – матерчатый мешок со сменкой. Наверное, еще не знает, что мешок надо оставлять в раздевалке. – Это – Вероника Логинова, – говорит Рыба, – она будет учиться в вашем классе. Садись, Вероника. Вероника растеряно обводит глазами класс и идет к пустующей последней парте. – Нет, не туда, – указывает Рыба. Новенькая вздрагивает и оборачивается. – На третью парту, к Петровой. Новенькая подходит к Марининой парте и на мгновение замирает над соседним стулом: на нем по-прежнему лежит сумка. – Извини, – тихим шепотом говорит она, и Марина ставит сумку на пол. – Ты чем-то недовольна, Петрова? – спрашивает Рыба. – Я счастлива, Валентина Владимировна, – не сдержавшись, отвечает Марина. – Ну, тогда иди к доске, – говорит Рыба, – посмотрим, все ли ты забыла за лето. Ну вот, думает Марина, интересно, будет слышно в соседнем классе, как она разорется, когда увидит мои джинсы? 2 Лёва любит приходить в класс раньше всех: тогда есть время немножко почитать перед уроком. Но сегодня дома Шурка копалась дольше обычного, Лёва даже накричал на нее – за что тут же получил от бабушки. Короче, пришлось идти кратчайшей дорогой – мимо «пятнашки». Шурка ныла и говорила, что боится, но Лёва уверенно соврал, что пятнашки второклассников не обижают, есть, мол, такой договор – драться только с четвертого класса. – Джентельменское соглашение, – сказал он, – типа дуэльного кодекса у мушкетеров. Про мушкетеров Лёва рассказывал Шурке весь прошлый год – так она быстрее шла в школу. Где-то в районе Нового года он спохватился, что скоро перескажет всю книжку, и стал сочинять новые приключения. Хотя мушкетеры жили задолго до Проведения Границ, Лёва напихал в свою версию романа армию мертвых гвардейцев, тингов, ромерос и фульчи – и в результате загнал сюжет в такой тупик, что с трудом вырулил к благополучному финалу, прислав на помощь мушкетерам мертвую Констанцию. На самом деле Лёва подозревает, что у него получилось даже лучше, чем у Дюмаса. Он даже боится, что Шурка будет разочарована, когда сама прочтет «Четырех мушкетеров». Впрочем, по Лёвиным расчетам, сестра доберется до этой потрепанной книжки на его любимой полке только через пару лет – а к тому времени либо сама все забудет, либо Лёва убедит ее, что она что-то напутала. С третьего по шестой класс Дюмас был любимым писателем Лёвы. Но этим летом он прочитал «Стеклянный кортик» и «Мальтийскую птицу» – и теперь бредил поиском сокровищ, запрятанных мертвыми во время Проведения Границ. В промежутках между рисованием вымышленных карт и размышлениями над картами настоящими Лёва перечитывал эти две великих книги, пытаясь перенять у героев их манеру говорить – коротко и веско. Отведя Шурку на второй этаж, Лёва спешит в свой класс. Обычно он берет ключ в учительской – но сегодня его опередили. Лёва глядит на часы в коридоре (своих у него нет): вроде еще совсем рано. Интересно, кто сегодня первый? Если вдруг Гоша, не удастся спокойно почитать, а если Оля Ступина – ну и пусть, пошлю ее к черту, вот и все дела. Нет, не Гоша и не Оля, а – вот уж не ожидал! – новенькая, Вероника. Сидит на третьей парте, сложила руки, смотрит перед собой. – Привет, – говорит Лёва. – Привет, – отвечает Вероника. Голос у нее тусклый, бесцветный, никакой. В проходе стоит портфель – у Лёвы два года назад был такой же, пока тетя из Грачевска не прислала в подарок сумку (у ее Миши случайно оказалась лишняя). – Меня зовут Лёва, – говорит он, доставая «Мальтийскую птицу». – Меня – Ника, – говорит девочка и прибавляет: – Но лучше зови меня Вера. – Хорошо, – кивает Лёва, открывая книжку. Он еще успевает удивиться: и почему Вера – лучше? Ведь Ника – красивое имя, редкое… Но тут же забывает обо всем – как всегда, когда перед ним лежит книга. В особенности «Мальтийская птица». Сейчас он читает ту самую главу, где герои догадываются, что секрет птицы вовсе не в том, что она сделана из серебра. На самом деле под слоем краски – обычная бронза. Но почему же целая банда мертвых и их приспешников охотится за этой статуэткой? Конечно, перечитывая книгу в пятый раз, Лёва хорошо помнит разгадку: в птице есть тайник, который открывается, если надавить ей на глаза. В тайнике – план, указывающий место, куда мертвые спрятали свои сокровища, пока Граница еще не сомкнулась на севере. Как ни странно, в романе не рассказывается подробно, что это были за сокровища, – но в этом и нет нужды. Все знают: мертвые владели огромными богатствами, да и сейчас намного богаче живых. Мертвые вещи можно сразу распознать: они ярче, изящней и прочней, чем те, что производят живые. Белые джинсы Марины. Ручка Гоши. Даже туфли Зиночки – математички Зинаиды Сергеевны, – в которых она пришла в прошлом году на День Проведения. В тот раз Рыба кричала даже громче, чем первого сентября на Марину, – и хотя дело происходило в учительской, вся школа узнала, что Зиночка посмела явиться на праздник – и не на какой-нибудь, а на День Проведения! – в мертвых туфлях. Туфли в самом деле были очень красивые – Лёва, наверное, заметил их первым в классе. У самого Лёвы никогда не было мертвых вещей. Когда-то он спросил маму почему, и мама сказала, что мертвые вещи бывают либо у тех, кто работает с мертвыми – у экзорсистов, ученых шаманов, могильщиков, орфеев и прочих сотрудников Министерства по делам Заграничья, – либо у тех, кто нашел клад или унаследовал мертвые вещи еще с дограничных времен. Сейчас Лёва, конечно, знает: мертвые вещи можно просто купить. В магазинах, правда, их почти нельзя поймать, да и стоят они так дорого, что с небольшой учительской зарплаты Лёвины родители могли бы купить разве что пластинку жевательной смолы – типа той, что однажды дал пожевать Гоша. Пластинка была ярко-зеленая (как многие мертвые вещи) и пахла летом. Гоша разломил ее надвое, и они долго и сосредоточено жевали. Потом Гоша сказал: бывают такие специальные пластинки, пожуешь – и станешь зомби. И Лёва стал шевелить руками, как зомби в фильмах про войну, и они ржали без остановки целых полчаса, а потом всё обсуждали: может, это была специальная «ржачная» смола? Если бы мама и папа узнали об этом, они были бы недовольны. Ну, наказывать не стали бы, но отругали бы точно. Мама всегда говорила, что терпеть не может, когда в школу носят мертвые вещи. Ладно взрослые – им мертвые вещи иногда нужны по работе, – а вот детям они точно ни к чему. Лёва когда-то все хотел спросить, откуда берутся детские мертвые вещи, например, игрушки или та же смола, – но сейчас он думает: мама не любит вещи вообще – неважно, живые или мертвые. Недаром одно из самых страшных ругательств для нее – вещист, человек, который ставит вещи выше книг, музыки и прочего искусства. Лёва согласен с мамой: книги, конечно, лучше любых вещей. Но ему все-таки хочется добыть себе что-нибудь мертвое, красивое. Как Маринины белые джинсы. Может быть, поэтому ему так нравится читать «Стеклянный кортик» и «Мальтийскую птицу» – книги, где такие же дети, как он сам, находят дограничные сокровища. Класс постепенно наполняется. Цокая каблучками, подходит староста Оля. – Привет, Рыжий, – говорит она, – все читаешь? – Угу, – отвечает Лёва. Он не любит Олю. Если честно, ее вообще мало кто любит, кроме двух-трех подружек-вредин и Рыбы, которая еще в четвертом классе предложила сделать Олю старостой. Кажется, даже Павел Васильевич, их классный, был от этого не в восторге, но каждый год повторялось одно и то же: Рыба приходила, предлагала Олю, весь класс дружно голосовал. Только в прошлом сентябре Гоша вдруг спросил: а мы можем выдвинуть другую кандидатуру? Лёва тогда замер от неожиданности – даже он не ожидал такого от своего друга. Рыба, однако, не растерялась, усмехнулась и спросила: Ты, что ли, Ламбаев, хочешь? Тройку по химии исправь сначала! – и Оля снова стала старостой. Может, в этом году предложить Марину, неожиданно думает Лёва. Она, конечно, не отличница, но троек у нее нет. Уж точно будет лучше, чем Оля. Отличная идея! Лёва отрывается от «Мальтийской птицы» и, подняв голову, видит Олю, стоящую рядом с новенькой девочкой, сидящей все так же неподвижно, скрестив перед собой руки. – А я знаю, ты раньше в «пятнашке» была, – говорит Оля. – Да, правда, – тихо говорит новенькая, – меня тетя туда отдала. – Говорят, ты там хуже всех училась? – громко говорит Оля. Ну, это вряд ли, думает Лёва. Хуже всех в «пятнашке» учится – это надо постараться. Пятнашки – они тупые, всем известно. – Нет, у меня пятерки почти по всем предметам были, – говорит новенькая. – А правда, тебя там звали Ника-Кика? – все так же громко говорит Оля. – Да, – отвечает девочка, и Лёве кажется, будто у нее чуть дрожит голос. Что же Оля все-таки за сволочь, думает Лёва, чего к новенькой привязалась? Мало ли как кого дразнили! Лёва-корова, Лёва-рёва подумаешь! И тут он понимает, почему девочка просила звать ее Верой. Если бы Оля была мальчишкой, можно было бы встать и двинуть ей как следует! Лёва, правда, не мастак драться, ну, по такому случаю он бы попробовал. Но бить девочек как-то нехорошо, это и папа говорил, и во всех книжках написано. Значит, бить нельзя – надо что-то сказать, что-то такое резкое, краткое, весомое, как умеют герои «Мальтийской птицы». Но, как назло, ничего краткого и весомого Лёве на ум не приходит. Поэтому Оля идет к своей парте, Ника остается сидеть неподвижно, а Лёва возвращается к поиску сокровищ. По дороге домой Лёва снова вспоминает утреннюю сцену. Надо было сказать Оле: Отстань от нее! – вот, было бы коротко и весомо. Или: Чего привязалась? – тоже хорошо. Черт, всегда самые удачные слова приходят в голову, когда уже поздно. Ну, ничего, еще раз Оля к новенькой полезет – он ей задаст! Лёва открывает дверь ключом, который висит у него на резинке – чтобы не потерять. Родители придут только вечером, а Шурка уже час как должна быть дома. Интересно, она разогрела себе обед или, как обычно, ждет старшего брата? – Шурка! – зовет он сестру. Из маленькой комнаты доносится тихий всхлип. – Это еще что такое? – солидно говорит Лёва. Шурка сидит на полу, перед ней лежит сонная Мина, спрятав под панцирь лапы и голову. Шурка шмыгает курносым носом. – Что случилось? – спрашивает Лёва. И тут Шурка начинает рыдать, всхлипывать, бормотать бессвязно, слезы текут по круглым щекам, припухшие губы жалобно дрожат. Лёва приносит ей с кухни воды и, когда Шурка успокаивается, снова спрашивает, что случилось, – и все начинается сначала. Только с третьей попытки Лёве удается понять, что Шурка пошла домой мимо «пятнашки»: Ведь ты сам сказал: второклассники не дерутся. Но к ней пристали взрослые ребята, выкинули сменку из мешка, напихали туда листьев, попытались надеть на голову – и все время смеялись, и дразнились, и говорили, что в Шуркиной школе только слабаки учатся, а когда Шурка сказала, что у нее есть страший брат и он их побьет, они стали смеятся еще больше и сказали, что знают ее старшего брата – рыжий очкарик, слабак и трус, он даже побоится к ним близко подойти, и правильно сделает, потому что если сюда придет, они ему ого-го как накостыляют, – и все это Шурка говорит, не прекращая всхлипывать и шмыгать носом, а Лёва почему-то вспоминает Нику, как она неподвижно сидит, сложив руки, глядя перед собой, вспоминает, как задрожал голос, когда она ответила Оле «да», и Лёва думает, что, наверное, пятнашки правы, он в самом деле трус и слабак, потому что никогда ни во что не вмешивается, только книжки читает, и ни мушкетеры, ни герои «Мальтийской птицы» не подали бы ему руки. И тогда Лёва обнимает сестру и говорит: Дураки они все, Шурка, ну их на фиг, а она всхлипывает и спрашивает: Ты их побьешь, правда? И Лёва отвечает: Побью, конечно! – и вдруг понимает, что это правда, что на этот раз так и будет – он пойдет к спортшколе, вызовет на бой их главаря и набьет ему морду: за плачущую Шурку, за испоганенный мешок со сменкой, за всех детей, которые боятся ходить мимо «пятнашки». И еще – за новенькую Нику, за дурацкое прозвище, дрожащий голос, неподвижный взгляд. За то, что он промолчал сегодня утром.