— Но ты был достаточно умен, чтобы понимать это, и столь любезен, чтобы дать этому пройти. Они собрались уходить. Кассий ощущал глухое недовольство собой. «Почему? — спрашивал он себя. — Из-за того, что был пойман наблюдающим за чопорной пигалицей, в два раза моложе меня? Плавт прав: ты слишком долго находился на солнце. А возможно, тебе просто надо выпить». * * * — Утверждение первое, — диктовал Таците в то утро ее учитель философии, — боги равнодушны к миру и не имеют на него влияния. Следовательно, нет никакого смысла поклоняться им. Утверждение второе: боги предопределили все, вплоть до мельчайших деталей. Следовательно, человек лишен свободы выбора, а добро и зло — это лишенные смысла абстракции. Сравни и сопоставь, со специальной ссылкой на эту варварскую процессию, наблюдением за которой ты столь поглощена. Мир случайностей или полное отсутствие свободы воли? Глядя на увлеченные лица верующих, Тацита задавалась вопросом, не было ли это чем-то средним. Кроме того, что может заставить мужчину, вроде того жреца, взять нож, отрезать свое мужское достоинство, а потом ходить по улицам, полосуя спину плетью с узлами? Чтобы на это пойти, надо же во что-то верить. И она, Тацита, — зачем она была там? Чтобы сделать заметки к следующему уроку философии? Или потому, что завидовала убежденности того жреца и хотела самым легким образом испытать подобное или, по крайней мере, понять? — Для солдата не плох, — сказала Альбия, ее рабыня, подталкивая ее. Не скрываясь, Тацита посмотрела на высокого офицера на другой стороне улицы. Она не опасалась быть пойманной врасплох, — тот был слишком поглощен наблюдением за процессией. Лицо его было задумчиво, но она не могла бы сказать, был ли он удивлен, заинтересован или искренне тронут тем, что видел. Возможно, он был одним из поклоняющихся богине. Среди солдат таких было много. Хотя для такого офицера, как он, это было бы довольно необычно. Наметанный глаз Тациты уже заметил золотое кольцо всадника и панцирь луженой бронзы с позолоченной кожей под белым шерстяным плащом. Он был высок, с густыми русыми волосами и короткой бородкой, подчеркивавшей сильную линию челюсти. Бороды для Рима были нетипичны. Наверное, он носил ее для удобства, как делали многие профессиональные военные. Об этом свидетельствовало и то, что, в отличие от других офицеров в толпе, он не позаботился взять с собой свой шлем. Ясно, что он не выставлял себя на показ. Но Альбия права: у него красивое лицо, с высокими бровями, умное, разве только чересчур серьезное; наверное, он испытывал боль — его правая рука забинтована от локтя до запястья. Потом она с удивлением обнаружила, что старик, опиравшийся на его здоровую руку, был не кто иной, как Луций Фений Плавт, адвокат, друг ее отца. И не только друг, но и постоянный достойный оппонент в суде. — Быстрее, — прошипела Альбия, — он сейчас повернется к нам! — Рабыня зорко огляделась по сторонам, наклонилась и вложила ей в руку глиняный черепок. — И что мне с этим делать? — недовольно спросила Тацита. — Просто опусти на него глаза и смотри скромно и загадочно. Поверь, я знаю, что говорю. — Нет, не знаешь. — Послушай, госпожа, ты ведь из тех, кто хочет изучать жизнь. Так вот же она — все шесть футов жизни. Хорошо сложенный, покрытый шрамами — но не слишком, и с тем задумчивым выражением, которое, как ты говоришь, тебе нравится. — Никогда я этого не говорила! — И он вроде не из тех, кто выслужился из рядовых, так что все в порядке. — Он плебей. Никуда не денешься. — Да, но в сравнении с тобой, каждый — плебей. — И весь коричневый от загара, — нахмурилась Тацита. — До чего вульгарно! Как раб или земледелец. — С такими плечами, как у него, разве это имеет значение! О-о-о, хотела бы я, чтобы он взглянул на меня так, как смотрит на тебя. Прошло две недели, с тех пор как я… — Ладно, — строго сказала Тацита и, вздохнув, принялась изучать черепок. Иногда было лучше играть в маленькие игры ее рабыни — тем скорее можно положить им конец. Хотя теперь, когда она рассмотрела черепок, он ее заинтересовал. Это был фрагмент большого сосуда, возможно, кантароса или другого кубка, с тонко выполненным изображением. Тацита узнала Геркулеса в львиной шкуре (была видна лапа на его мускулистом плече) — но она не могла определить, какой же из подвигов он собирается совершить. Явно, что не с Немейским львом, — поскольку он уже был в его шкуре. Оглушительный лязг цимбал заставил ее вздрогнуть. Офицер с противоположной стороны улицы все еще смотрел на нее. Она с возмущением почувствовала, что краснеет, и многозначительно выдержала его взгляд. Он разве не знает, что нельзя таращить глаза на тех, кто выше его по положению? Затем она медленно повернула голову и возобновила наблюдение за процессией. Когда она снова бросила взгляд в его сторону, офицера уже не было. Она почувствовала себя разочарованной и тут же рассердилась на себя за это. Ведь она так упорно культивировала стоическую отрешенность на протяжении последних недель. По пути домой Альбия то забегала вперед в поисках офицера, то стремительно возвращалась, чтобы удостовериться, что госпожа на месте, как щенок во время своей первой прогулки. Вдруг, когда они достигли поворота к Холму Победы и длинного подъема к дому, Альбия издала торжествующий взвизг и скрылась в боковом переулке. Еще минутой позже из боковой улицы появились Плавт с офицером. Плавт увидел Тациту, топающую ногой и тщетно призывающую свою служанку, узнал ее, совершенно неправильно понял и, презрев протесты, галантно отправился на поиски заплутавшей рабыни. Чего, разумеется, Альбия и добивалась. Поскольку офицер не мог оставить девушку знатного рода одну без охраны на многолюдной улице, Тацита вынуждена была ожидать в его обществе, пока Альбия не соизволит отыскаться. Решение отослать носилки домой стало казаться ей серьезной ошибкой. «Получит же у меня загара шкура этой девчонки! Попадись она только в мои руки», — думала она, сжав зубы и пытаясь успокоиться, что было затруднительно, поскольку, стоя на углу улицы Этрусков и Холма Победы, они потихоньку отступали назад, чтобы пропустить народ. Тацита чувствовала себя в этом окружении неуютно. За ее спиной находилась сапожная мастерская, хозяина которой с его острыми глазками она всегда недолюбливала, справа стоял офицер, а слева был большой и неустойчивый кувшин с сезамовым маслом. К ее раздражению, офицер был не расположен к беседе. Неужели он совсем не воспитан? — Надолго в Рим? — живо поинтересовалась она, чтобы прервать молчание. — Зависит от приказа, но не меньше чем на пару месяцев. Удивительно, но его манера говорить свидетельствовала об образованности, и даже намека не было на провинциальный акцент. Но с такими светлыми волосами он наверняка из Галлии, хоть и всадник. — Так значит, тебя влекут соблазны большого города? — заметила она с каплей презрения в голосе. — Большой, должно быть, контраст, после боев с германцами. Сказав это, она как будто услышала голос своей матери: «Тацита, Тацита, постарайся, прикусить свой язычок. Если какие-то вещи приходят тебе на ум, это еще не значит, что ты должна о них говорить». — Что ж, насчет германцев догадка неплохая. Постараюсь ответить тем же, угадав, что здесь делаешь ты. — Он смерил ее оценивающим взглядом. — Я бы сказал, что ты родилась и воспитывалась на Палатине, а развлекаешься тем, что наблюдаешь сирийские оргии. С безопасного расстояния, конечно. И разумеется, на коротком поводке. — Как это понимать? Он пожал плечами. — Вероятно, у тебя строгий отец. Хотя я удивлен, что в твоем возрасте ты еще не замужем. Тебе сколько — семнадцать? — Шестнадцать. — Его слова уязвили ее. Большинство подруг уже несколько лет были замужем. Но не ее вина, если отец никак не подыщет мужчину с кровью, достаточно благородной, достойного стать супругом единственной дочери. — А что сказать о тебе? — сладко парировала она. — Ты, пожалуй, вдвое старше меня. Вероятно, у тебя жена и несколько отпрысков в каком-нибудь милом маленьком домике около мясного рынка. Он выглядел удивленным. — У меня нет жены, я — солдат. — Это я заметила. — А ты… — А я не солдат. Уголок его рта приподнялся. Рот был хороший, но на улыбку это было не похоже. Нечасто он, наверное, улыбается. Теперь процессия была далеко впереди, направляя свой путь на юг — к Порта Капена и банкам Альмо. До них долетали лишь нестройные звуки цимбал и резкое пение. Улица Этрусков возвращалась к своему нормальному состоянию, и торговцы готовы были приступить к обычному для себя делу: поддерживать самые высокие цены в Риме: «Но это товар такого качества, госпожа, которого ты нигде больше не найдешь». Воздух провонял запахами мочи, роз и прокисшего вина. Под ногами хрустели остатки приношений: разбитых чаш с цветами дикой груши и тонких стеклянных кубков с киннамоном, купленных специально для того, чтобы быть разбитыми об стену и стать мелкой, как пудра, благоухающей пылью. Тацита пошевелила осколки носком сандалии. В веселенький же танец завлекла Альбия бедного старого Плавта. Где же эта гадкая девчонка? — Так что, я был прав? Ты пришла посмотреть, как сирийцы проделывают эти вещи? — Пожалуй, да. — И что ты об этом думаешь? Нашла то, что искала? Она нахмурилась. Ее способность к находчивым ответам внезапно иссякла. — Не знаю, — сказала она наконец. — Не знаю, зачем я пришла и что ожидала увидеть. Нелепо, но она была готова расплакаться. Нечего ему ходить кругами, приставая к девушке со странными вопросами, это нечестно! Она постаралась сменить тему. — Ты левша, — сказала она невпопад. (На пальцах здоровой руки у него были пятна от чернил.) — Это удача для меня, что я растянул правую кисть. — Удивляюсь, что на твоих руках есть следы от чернил. Не думала, что у солдат хватает времени писать. — Я поэт. — А говорил, что солдат! — А разве я не могу быть и тем и другим? Наконец-то она почувствовала твердую почву под ногами. Какой простор для насмешек! А против этого она никогда не могла устоять. — Ну, конечно, можешь, — произнесла она с притворной торжественностью. — По крайней мере, можешь попытаться. Ты ведь в этом не одинок, не правда ли? В каждой толпе офицеров есть своя компания многообещающих писак. Я встречала людей вроде тебя на приемах у моего отца. Вы обладаете… назовем это «литературными устремлениями»… — Эту фразу она произнесла медленно, смакуя каждую каплю сарказма. — Мне кажется, я сумею угадать твое происхождение. — Ты — один из «Новых людей», не так ли? Твой отец был гражданином Рима, но, возможно, свежеиспеченным, из тех, кто вел дела в провинциях. Где-нибудь в нарбоннской Галлии. Он с невозмутимым видом кивнул. — Так я и думала. Разумеется, любящий папа купил своему сыну самое лучшее образование, какое только мог себе позволить. По разумным ценам, конечно. Хорошая местная школа, приличная, хотя и провинциальная, академия. Может быть, даже уроки греческого… недорогие.