— Ему бы тоже это не понравилось. Вдруг она поняла, что больше не в силах смотреть на него. Она наклонила голову над кофе и почувствовала, как текут слезы. Горло перехватило. Слез быть не должно. Их и не было со времени несчастного случая. Она не могла плакать. Возможно, поэтому она чувствовала себя больной все время. — Все, о чем я могу думать, — сказала она сдавленным голосом, — это о его лице, когда джип стал падать вниз. Я вижу его каждую ночь. Майлз выглядел таким бледным. — Она прерывисто вздохнула. — Когда джип исчез, прошло много времени, прежде чем он упал на камни. Это бесконечная тишина, пока он падал. И все это время — все это время — Майлз должен был знать, что умрет. Внезапно в кофейне стало невыносимо жарко. Она не могла дышать. — Я все время спрашиваю себя: когда же он потерял сознание? И сама отвечаю себе, что это должно было произойти, когда джип упал на камни. Я имею в виду, сразу же, как он упал. Это должно было быть… мгновенно. Провал — и все. Майлз не должен был понять… Он не должен был почувствовать… ничего. В огне… Патрик не ответил. Он нежно поглаживал внутреннюю сторону ее руки, пока она сидела, низко опустив голову и изливая свою печаль. Через некоторое время она выпрямилась и вытерла сухие глаза. В голове стучало от непролитых слез. Они сидели рядом в молчании, в то время как клерки покупали капуччино и сдобу, а на улице, шурша, проезжали автобусы. Потом Патрик сказал: — Твоя мама кажется милой. Это звучало настолько нелепо, что она издала легкий смешок. — Да, она такая. Думаю, до сих пор я этого не понимала. Он посмотрел на часы на стене. Без двадцати десять. — Мы должны идти. Она встала. — Давай закончим с этим, — сказала она. Они попрощались на ступеньках Коронерского суда. Пасморы будут ждать его внутри, а они оба знали, что присутствие Дебры сделает затруднительным дальнейшие контакты. Когда он открыл перед ней дверь, она взглянула на него и спросила: — После следствия мы сможем еще увидеться, как ты думаешь? Сможем? Он мгновение смотрел на нее. Пытался улыбнуться, но улыбки не получилось. — Я… Я имела в виду, — запнулась она, — если ты еще этого хочешь. Он открыл рот. — Я все еще этого хочу, — сказал он наконец. Он полез в нагрудный карман, достал оттуда сложенный листок и вручил ей — быстро, как будто он мог передумать и забрать листок обратно. На нем он записал свой адрес и телефон в Оксфорде вместе с инструкциями, как туда добраться. Он вынужден был это напечатать, поскольку левая рука все еще была перевязана. Она представила, как он сутулится над пишущей машинкой, нажимая клавиши одним пальцем. Она неловко сложила бумажку и положила ее в карман. — Я позвоню тебе после заседания. — После заседания, хорошо. Уже гораздо позже, когда они с матерью ожидали перед входом в помещение суда, она признала, что его ответ звучал двусмысленно: «Я все еще этого хочу», — сказал он. Не «мы еще сможем увидеться». Глава 17 Обследуя район перед началом заседания, Патрик был изумлен зданием Коронерского суда. Он ожидал увидеть нечто административное и корректное, но то, что предстало перед ним, оказалось довольно нелепым особняком в викторианском стиле: пышное здание с прихотливой каменной кладкой и башенками, как в сказке, и ярко раскрашенным гербом над дверью. Только аккуратная табличка «Это НЕ суд магистрата» подтверждал то, что он действительно находится в Суде коронера Ее Величества. Шагнуть внутрь было все равно как попасть в другое время: но не столько к Хензелю и Гретель, сколько к Энтони Троллопу. Стены выкрашены в спокойный лимонно-желтый цвет, с глянцево-белыми рейками панелей и полированными перилами красного дерева. Лестницы сплошь покрыты темно-зелеными дорожками, вдоль них — портреты мужчин умного и любезного вида в золотых рамах. Внизу находилась нарядная маленькая комната ожидания, которую все игнорировали в пользу лестничной площадки: Патрик и Пасморы, Антония и ее мать (две группы, удаленные друг от друга настолько, насколько это вообще возможно, и с минимальным обменом приветствиями), пожарник и два полисмена, и еще трое человек, вероятно, имевших отношение к первому слушанию. Они чувствовали себя так же неловко, как и Патрик: двое грузных мужчин средних лет с мотоциклетными шлемами в ногах и пухлая лохматая женщина в черных леггинсах и сапогах с высокими каблуками. Все трое непрерывно курили и приглушенно обменивались шутками, чтобы поддерживать присутствие духа. Краем глаза Патрик видел Антонию, пробивающую себе путь к окну между мотоциклетными шлемами. Она послала женщине быструю улыбку и была вознаграждена раздраженной гримасой: «Разве это не ужасно?» Примерно через десять минут полная молодая блондинка в белой блузке и черной юбке распахнула двери зала и всех зарегистрировала. Зал суда, должно быть, служил викторианским джентльменам курительной комнатой. Он был застелен коврами цвета бургундского вина, кремовые стены украшало большое количество картин в масле, вероятно, подлинников, на торце в центре — непомерно пышный уродливый камин с хрупким фарфоровым экраном; в красивое сводчатое окно, не прикрытое портьерами, постукивал дождь. Единственным признаком того, что это все-таки зал суда, были пять рядов коричневато-красных кресел с пластиковыми сиденьями цвета ковров и стол коронера, установленный на скромном возвышении в четыре дюйма. Это было ужасно эксцентрично и очень по-английски, и после трех лет в Оксфорде Патрик должен был бы привыкнуть к этому. Но как только он занял свое место во втором ряду, по соседству с Деброй Пасмор, и они стали ждать появления коронера, он смутился, обнаружив что у него дрожат руки. До этого он никогда не бывал в суде, и его представления были получены в основном из кино. Все эти удобные красоты нервировали его и подчеркивали глубокую чуждость эксцентричной страны. Как говаривал Майлз: «В Англии мы все делаем иначе, старина. Ты сейчас не в своей Америке». Вот в чем была проблема! Ради Майлза ему хотелось все сделать правильно. Но он ясно сознавал, что не знает правил. Ожидание продолжалось, и пульс начал отбивать такт в его глотке. Потом из двери справа от стола вышла полная блондинка и вскомандовала всем встать перед коронером Ее Величества. Желудок Патрика свело. Коронер был щеголеватым мужчиной лет пятидесяти, с вьющимися каштановыми волосами и в черепаховых очках. На нем был деловой костюм цвета древесного угля, безупречная белая рубашка с подходящим галстуком цвета бургундского и шелковый носовой платок, небрежно выглядывающий из нагрудного кармашка. Он занял свое место за столом слишком быстро, чтобы Патрик смог рассмотреть его обувь, но — доллар против пончика — это были ботинки от Черча. Патрик запоздало пожалел, что у него самого не такие. Надо было слушать Майлза, пока была возможность. — Первое дело, которое мы собираемся заслушать, — начал коронер бодро, — касается смерти Джозефа Филиппа Янгера, от… — Он зачитал адрес и краткие биографические данные покойного спокойным, хорошо поставленным голосом, расчитывая на легкую эффектность, но такую, чтобы она не выглядела импровизацией. Время от времени он заглядывал в свою папку, чтобы вспомнить детали, но ни разу не запнулся и не прервал свой поток. Он говорил медленно и внятно — для клерка, сидевшего за столом перед ним, и заносившего примечания в лэп-топ. Это было блестящее представление человека, который явно наслаждается своей работой. И если шелковый носовой платок выдавал легкое тщеславие, пожалуй, это можно было понять. Патрик пытался сконцентрироваться на смерти Джозефа Филиппа Янгера — казалось черствым не сделать этого, — но он не мог. Рядом с ним очень прямо восседала Дебра Пасмор, ее руки покоились на коленях. Он не мог видеть Антонию, поскольку она находилась через проход от него. Ему хотелось бы сидеть рядом с ней, а не с Пасморами. Это ошибка позволить Дебре встать между ними. Но она ли виновата? Он не мог припомнить, чтобы она говорила или предпринимала какие-то действия с целью перетянуть его на свою сторону. Напротив, он сам считал себя обязанным это сделать. Полисмен начал давать свидетельские показания. В отличие от представлений Патрика о зале суда, здесь не было специального свидетельского места как такового. Просто небольшое возвышение справа от стола коронера, стул на котором выглядел чужеродным предметом. Очевидно, предполагалось, что свидетель будет стоять, если не будет указано иное. Свод законов, позаимствованный Патриком у Дебры, гласил: «Следствие не заинтересовано в предварительном установлении вины или ответственности. Это просто расследование, цель которого — установить личность умершего и причину его гибели, и, если возможно, изыскать средства предотвращения подобных смертей в будущем». Это не установление вины, сказал он себе. Вина и причинная обусловленность — не одно и то же. Да, конечно. Расследование случая Джозефа Филиппа Янгера быстро двигалось к завершению. Мистер Янгер, алкоголик семидесяти пяти лет, разведенный, плохого здоровья, повесился, потому что не хотел больше жить. Его родственники подхватили свои мотоциклетные шлемы и вышли с явным облегчением. Коронер поерзал на своем стуле, чтобы присутствующие отметили новую стадию действий. У Патрика опять начало пульсировать в глотке. — Итак, — сказал коронер, — мы переходим к смерти… — он сверился со своей папкой, — Майлза Себастьена Кантеллоу, Уилтон Роуд, 17, Лондон, SW1, смерть которого последовала во Франции. Дело находится в моей юрисдикции, поскольку тело в данный момент находится здесь, в Англии. Странно было слышать в качестве постоянного адреса Майлза адрес дома в Белгравии, ведь за все три года их знакомства Майлз провел всего лишь несколько ночей под крышей дома своей матери. Также странно было слышать фамилию Кантеллоу упомянутую после недель общения с Пасморами. Когда его мать вышла замуж, Майлз решил оставить фамилию собственного отца, но не ради сыновних чувств, а просто чтобы позлить Джулиана, которого он не любил еще больше. Вероятно, Шеридан Кантеллоу испытывал похожие чувства по отношению к сыну, поскольку он не приехал на следствие из Эдинбурга. По словам Дебры, он «просил его информировать» о результатах и надеялся, что сможет присутствовать на похоронах. Надеялся присутствовать… Господи Иисусе! Бедный Майлз… — …Я намерен огласить показания восьми свидетелей, — говорил коронер своим ровным голосом консультанта. — Показания месье Кловиса Панабьера (местный фермер), французского жандарма, который был на месте происшествия, представителей «скорой помощи» и пожарной службы, доктора Роже Жильбера (патологоанатома), доктора Антонии Хант, Патрика МакМаллана и Нериссы Пасмор. Против этого никто не возражает? Рядом с ним дернулась Дебра. Казалось, ей было неуютно в роли пассивного наблюдателя. — Хорошо, — сказал коронер, — скользнув по ней подозрительным взглядом. — Тогда мы можем начать с Патрика МакМаллана. Патрик поднялся, и пристав показала ему, как давать клятву. По крайней мере, это было так же, как показывают по телевидению. И он испытал облегчение, услышав, что его голос не дрожит, когда он читал слова на карточке. Но его смущала клятва Всемогущему Богу — он в Бога не верил. Вернее, сомневался в Его существовании. Он воспринимал это как ложь, и это вызывало смутное ощущение дурного начала. Коронер зачитал имя Патрика и его адрес в Оксфорде. Патрик подтвердил, что все правильно. — Итак, — сказал коронер, — прежде чем мы приступим к делу, я хотел бы прояснить ряд технических вопросов. Насколько я понимаю, мистер МакМаллан, вас не было, когда требовалось написать дополнительное заявление, с 29 сентября по 12 октября. Не могли бы вы объяснить — почему? Вопрос застал Патрика врасплох. Ему казалось, что он уже объяснил это британской полиции. Разве они не передали? — Ох… да, сэр. Я пытался попасть домой. В смысле, назад, в Оксфорд. Коронер поднял свои густые брови в ожидании подробностей. — Я опоздал на свой рейс. Я добирался дольше чем предполагал. — И понадобилось две недели, чтобы улететь другим рейсом? — Нет, сэр. — Черт, какой этот парень дотошный! Патрик надеялся, что никто не будет докапываться до этого. — Я не мог улететь другим рейсом, потому что у меня совсем не было денег. Я работал в Тулузе, на стройке, до тех пор, пока не заработал сумму, достаточную для парома. Остаток пути я добирался автостопом. Густые брови поднялись еще выше. Возможно, коронер не понимал, что такое автостоп. Патрик начал объяснять. — То есть… я поднимал… — Да, да, — прервал его коронер с тенью улыбки, — мне знаком этот термин.