Так почему же, внезапно спросила себя Антония, Пегас с Беллерофонтом объединены на кантаросе? Подожди. А нет ли другой версии этой истории? Утерянная пьеса — известная лишь в общих чертах по Овидию, — в которой, спустя много лет человек и конь счастливо воссоединяются? Лихорадочно она перерыла шкафы, пока не нашла покрытый плесенью экземпляр Овидия в старой комнате отца. Сокрушительное разочарование! Даты были совершенно другими. Согласно сноскам, пьеса была написана за десять лет до Рождества Христова — спустя тридцать лет после смерти Кассия. Все еще раздраженная ощущением, что она упустила что-то важное, она бродила вокруг кухонного стола. Возможно, на изображении имелась какая-то мельчайшая деталь, которая ускользнула от ее внимания. Если бы только у нее был набросок, она имела бы шанс. Чертов Майлз, сделавший еще и это. Внезапно Антония осознала, что комната кружится быстрее, чем она. Она села, и спустя несколько секунд остановилась и комната. Она посмотрела на часы. Было три дня. Она завтракала? Или обедала? Она не могла вспомнить. В холодильнике была половина кочана цикория, три ломтика радужно переливающегося бекона и одно яйцо. Она сделала себе еще кружку кофе и снова попыталась представить перед собой кантарос. Патрик вернулся в мастерскую, и, хотя он стоял по другую сторону стола, она знала, что он хочет коснуться ее, потому что его рука медленно двигалась вверх и вниз по линиям дерева. Она подошла к нему. Положила кончики пальцев на его запястье. Провела по толстой вздувшейся вене его предплечья. Он положил свою теплую руку на ее затылок и притянул ее к себе, наклонив голову к… Телефонный звонок. Она подскочила и с колотящимся сердцем подошла к телефону, который был установлен накануне. Ее номера не знал никто, кроме Кейт, которая в эти два дня не могла позвонить. Так кто же это мог быть? Дебра? Нерисса? Патрик? Она осторожно нагнулась и взяла трубку. — Алло? — Вау! — сказал Саймон Тойнби. — Я и не надеялся, что дозвонюсь. Я думал, чтобы получить телефон в Европе, надо ждать месяцами. Как это тебе удалось? Спишь с телефонным инженером? Она перевела дух и сказала: — Привет, Саймон! Догадываюсь, мой телефон тебе дала Кейт? — Угу. Она уже забыла его любовь к американизмам. Это была одна из тех вещей, которые ее так раздражали под конец. — Так что с телефоном? — продолжал он. — Ты планируешь оставаться там некоторое время? Она рассказала ему об угрозе Кейт приехать, если она, Антония, не поставит телефон, и о шурине младшего Вассалса, работавшего во France Télécom. Она не призналась, что Вассалс-сын чувствовал себя обязанным помочь ей, испытывая вину за холод остальных жителей деревни. Саймон рассказывал ей о своем последнем проекте, и она пыталась вспомнить, что говорила ей Кейт о его делах. «Он теперь работает в Лондоне, — сообщала Кейт. — Внештатником, но надеется получить работу в „Таймскейп Продакшнз“. Ассистент продюсера документальных программ. Я буду удивлена, если он получит ее, но Саймон всегда ставит высокие цели. — После паузы она добавила: — Он спрашивал о тебе, что, я думаю, довольно мило. Я имею в виду, он не держит обиды и так далее, после того как ты его бросила». «Я его не бросала, — ответила Антония. — Я просто сказала ему, что не думаю, что нам стоит продолжать встречаться. Мы договорились с самого начала, что этого будет достаточно». «О да, это было очень политкорректно. Но все же мило, что он так достойно принял все». Она вернулась в настоящее. Саймон все еще говорил о своем проекте, и, поскольку она не имела представления о том, что это такое, она сочла за лучшее молчать, а не выдавать дежурные фразы. У Саймона было чутье на то, если кто-то его не слушал. Как всегда, когда она говорила с ним, она чувствовала приступ вины. Они сошлись в Аризоне, потому что были единственными англичанами в департаменте археологии. Она ему нравилась, а она так долго пребывала в одиночестве, что ей необходимо было знать, что такое еще возможно. Кроме того, Саймон не представлял для нее никакой угрозы, поскольку ее отношения с ним не отличались эмоциональностью. Что едва ли можно было сказать о Саймоне, и он прилагал усилия показать это, когда они разбежались. С тех пор прошло три года. Время от времени они разговаривали по телефону. Как говорила Кейт, «все очень политкорректно». Она поняла, что Саймон задал ей вопрос. Что-то о конференции в Бордо. — Извини, — сказала она, — у меня слышимость ужасная, повтори, пожалуйста. — Я говорил, через пару недель конференция. Если ты еще будешь здесь, как насчет того, чтобы я приехал, и мы вместе поужинали в память о старых временах? Она вздрогнула. — О, я не знаю… Он издал глухой смешок. — Не можешь даже на ужин решиться? Все та же, прежняя Тони. А я-то думал, что у нас будет какой-то прогресс после долгого периода изоляции. Она не ответила. — Так все же, чем ты тут занимаешься? — спросил он. — Да так, тем и этим. — Кейт говорит, что это из-за какого-то кубка. Но ведь это не может быть правдой? Да? — Почему же? — спросила она, уязвленная. «Из-за какого-то кубка» было преднамеренным опошлением, призванным задеть ее за живое. — Господи Иисусе! Тони! Я думал, ты выкинула эту навязчивую идею годы назад! — Это не навязчивая идея, и давай поговорим об этом в другой раз? Может, ты оставишь мне свой номер телефона и я тебе перезвоню? — Это надо понимать так: «Не звони мне, я сама тебе позвоню?» — О, Саймон, дай мне передышку. Мне надо работать. Как ни странно, его это остановило, хотя он был болезненно чувствителен насчет ее работы и всегда бдительно следил за тем, чтобы она не оказалась впереди него — даже несмотря на то, что он оставил археологию несколько лет назад и занялся тележурналистикой. Он дал свой номер и отключился. Она осторожно положила трубку. Чертова Кейт! Ее счастье, что она недоступна, а то бы получила нагоняй по телефону. Она гадала, сказала ли Кейт Саймону про Патрика. Скорее, нет. Саймон всегда слишком негативно относился к Патрику. Если бы он знал, что его старый враг вернулся в долину, он не удержался бы от комментария. — Чертова Кейт! Чертов Саймон! Чертов Патрик! Чертова преисподняя! — выпалила она. * * * …Прошли две недели, но она так и не перезвонила Саймону. Пасморы приезжали на уик-энды, но не беспокоили ее, дом Патрика стоял пустой и темный. — У него нет свободного времени, — сказала Моджи, когда Антония столкнулась с ней на улице. Девушка выглядела хуже, чем всегда: усталая, с одутловатым лицом, глаза ее не смотрели на Антонию. Моджи не спрашивала о ее поисках кантароса, а сама она не хотела начинать. Кроме того, и рассказывать было не о чем. Две недели назад она вернулась к истокам и перечитала все, что могла найти по Кассию. Она облазила все музеи и библиотеки Нарбонны, Тулузы и Безье. Она погрузилась в «Стихотворения». И каждый день жалела о том, что сожгла свои заметки. Пока что все, к чему она пришла, было ясное ощущение социального разрыва между Кассием и Ликарис. Поклонники готовы в дар тебе принесть Смарагды и топазы золотые. Мне ж нечего и предложить тебе, Бессмертьем разве только одарить… Да, Ликарис определенно была девушкой из верхов. Но верхов какого рода? В Риме конца Республики диапазон был велик. Была ли она замужем, когда встретила Кассия? Или была разведена? Или оставалась невинной девушкой? Или была проституткой высшего разряда? — Первое исключаем, — сказала Антония, кружа вдоль кухонного стола, — поскольку, читая между строк, можно предположить, что они с Кассием расстались, поскольку она выходила замуж — за пожилого и богатого мужчину. И последний пункт исключаем, потому что, будь она куртизанкой, ты бы об этом упомянул, Кассий, или нет? Ты ведь всегда говорил без обиняков. Значит, остается либо разведенная, либо невинная девушка. Она перестала кружиться и протерла глаза. Было полвторого ночи, но ложиться не имело смысла, поскольку она все равно не заснет. Как только ее голова коснется подушки, ее мозг просто отключится от переутомления.