Часть 25 из 60 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Знаю. Но и в этом мы похожи.
– Да?! – Брови Павла в очередной раз устремились вверх.
– Я сегодня бросила работу и поняла, что, возможно, ничем не лучше тебя. Или даже не так. Мне казалось, мое смирение – это мое все, а в итоге, когда я постояла за себя, мне это… понимаешь…
– Даже понравилось, так?
– Ага.
– Здорово.
– Но осадок-то остался… Понимаешь, мне не подходит быть такой, как ты. Вот и получается, что тебя бесит, что я хорошая, а меня – что ты плохой. Представь, каково может быть тебе?
– Не парься. От меня не убудет.
– Как так? – удивлялась девушка. – Мы говорим об убийстве, а ты так спокоен и не видишь в нем ничего плохого. Неужели ты настолько черств?
– Малыш, я не говорю, что поступлю хорошо, если проверну задуманное, но я знаю, что поступлю правильно. Представь, что это как на войне.
– Ой, хватит! Тоже мне, герой-партизан.
– Сказала мать Тереза. Давай прекратим спорить… Пойми, ты способна прощать всех и вся, а я не могу даже и подумать о том, чтобы такие, как она, были безнаказанными. Если так подумать, то после того, что я перетаскивал Вику с толчка в ванну, я уже – одной ногой в тюрьме, а другой в сумасшедшем доме. Если так, то я попробую напоследок заявить о себе.
– Ты уже всем все доказал. Зачем тебе быть жестоким? Неужели я не делаю тебя добрее?
– Делаешь. Но… я не знаю, что тебе еще сказать.
Павел и правда не знал. Но она почувствовала, что он засомневался – а стоит ли игра свеч, – стоит ли их счастье убийства какой-то современной процентщицы?
– Побудь со мной, – попросила Кристина.
– Ты же знаешь, мне пора, – вновь заколебался Павел.
– Я тебе неприятна?
– Что ты, напротив. Просто мне тоже нужно проветриться. Слетаю за сигаретами и обратно.
– Только будь осторожен. И еще, Паш, мы же съедем отсюда?
– Конечно, съедем. Я скоро буду, не грусти. – Он поцеловал девушку и вышел вон.
Корочка льда, которой покрылись их сердца, казалось, треснула. Кристина чувствовала прежнюю теплоту от молодого человека.
3
Выходя из дома, Павел думал о том, что заставляет человека причинять боль другому. Он знал, что существуют люди, находящие в боли удовольствие, – от мазохистов, которые растворяются в наказаниях того, кто ими владеет, до истязающих себя сектантов. От хамства друг другу в вагонах метро и на улицах города до голодовок и войны – что сближает человека с животным? Что радовалось в Павле тогда, когда он мучил Кристину своими насмешками? И куда это неведомое делось, стоило им только подружиться друг с другом?
Другими словами, если и есть баланс между эгоизмом и альтруизмом, злостью и добротой, то что его нарушает, что заставляет накрениться чашу незримых, но порой ощутимых внутренних весов в пользу желания причинить другому боль? Вместо того, чтобы способствовать заживлению очередной раны…
Ответ Павел находил в том, что, придя в этот дом, он не чувствовал ничего, кроме злости, обиды, одиночества и боли. Да, ему было больно. Настолько, что горечь, оставшаяся после отношений, закончившихся между ним и его бывшей девушкой, не позволила ему в те дни почувствовать сладость новой жизни. О, ему было так больно, грустно и плохо, что казалось, будто бы Павел страдал как Иисус. Где же этой безногой соседке понять его чувства? Ему больно, что ж, пускай и ей будет так же.
Вот почему молодой человек обижал Кристину – девушку, которую потом так сильно, хрупко и неожиданно полюбил. Глупец. Он считал, что циничная злоба страдальца, которую он надел на себя, словно подходящий костюм, дает ему право быть выше остальных. В особенности таких, как Кристина. В своих муках он сам не заметил, как переборщил и, заигравшись, извратил свое «Я». Как он мог! И вообще, любит ли он ее на самом деле? Или обманывает ее, а заодно и себя?
Но в чем же смысл боли? Павел вспомнил, как ребенком, бегая по улице, он грохался, запнувшись обо что-то ногами, плакал, поднимался и шел дальше; вспоминались ему и те дни, когда он дрался во дворе и, даже если проигрывал бой, чувствовал, что стал сильнее; его память восстанавливала несколько расплывчатые картины его первой школьной любви…
Позже, когда ему отказала возлюбленная, он искал оправдания вроде: «Я же еще маленький» или даже: «Она мне и не нравилась», но в ту минуту, когда она бросила ему в лицо рисунок, который сама же и попросила нарисовать – сердце, пронзенное стрелой какого-то там Амура, – ему было очень больно. Разорванное на части художество, которое он принялся рисовать с готовностью наивного четвероклассника, превратилось стараниями этой мелкой пафосной твари в комок. Комок, стукнувший мальчика легонько по лбу и отскочивший на пол.
И пока он смотрел, как бумажный колобок прятался под парту, в голове ребенка звучало звонкое: «Слишком долго!», которое высказало существо, сразу переставшее быть в глазах Паши любимым.
Выходило, что боль учит людей меньше обжигаться. Боль учит ребенка не играть с огнем. А если ему вдруг так сильно хочется поиграться со спичками, то пусть не плачет, когда сгорит в пламени пожара, вызванного им же самим.
Страшно было отвечать на вопрос, заданный самому себе. Любит ли он Кристину? Посмотрев впереди себя отсутствующим взглядом, парень утвердительно кивнул головой.
Он боялся, что запрет Кристины на убийство Алевтины Эдуардовны превратит его девушку в то самое существо из младшей школы, оскорбившее его нежные чувства.
Но этого, слава богу, не произошло. Кристина простила хозяйку и не желает ей ни зла, ни тем более смерти.
И если что-то в нем самом желает хозяйке смерти, то пусть это что-то подвинется и не морочит голову. Как он позволил себе дойти до мысли, что убить Алевтину Эдуардовну – это нормально? Откуда в нем взялось столько жестокости? Как же Паша все-таки рад, что жизнь выстроила все таким образом, чтобы разрушить его представления о своей сверхчеловеческой избранности, снеся волной всех последних событий его уверенность в том, что он лучше других, как сносит волной песочный замок.
На улице Павел заметил, как невесть откуда взявшиеся рабочие танцуют свой хаотический шабаш – одни, встав на припорошенную снегом стремянку, выкрутив лампочки, откручивали от стены дома фонари. Другие грузили в «Газельку» сантехнику, третьи бережно переносили антикварную мебель в грузовик, раскрытый борт которого напоминал скорее высунутый псом язык.
Философские мысли о потаенном канули в небытие. Пришло время действовать.
Павел уже собирался подойти к охранникам, чтобы поинтересоваться, какого черта теперь тут происходит, как вдруг один из них его окликнул и знаком подозвал к себе.
Отошли поговорить.
– Чего такое? – спросил Павел, отвернувшись от пробирающего до костей зимнего петербургского ветра.
– Рейдерский захват. Пока у нас отжали два вот этих подъезда. Видишь, спасаем вещи. Народ берет ноги в руки – и вперед.
– А куда?
– А хрен его знает, куда.
– А дальше что? – спросил Павел, не найдя в своей голове вопроса поумнее.
– Не знаю.
Оставалось разводить руками.
– Тогда нам надо съезжать.
– Тогда, видимо, надо, – ответил охранник, стукнув одним ботинком о другой. – Ты был прав насчет Алевтины Эдуардовны.
Услышанное заставило Пашу вспомнить о Кристине. Девушка, которая настолько любила людей, что для нее не существовало хачиков, а были лишь одни темненькие. Девушка, которая называла кулер с водой водогрейкой и, как не раз думал Павел, делала его лучше. В конце концов, она будет ему благодарна…
Около минуты он взвешивал за и против. После чего согласился на предложение охранника. Если у Павла и была возможность все предотвратить, то он ее не использовал.
Недавний разговор с Кристиной, обещание, данное ей, а затем самому себе – выходя на улицу, – все это казалось теперь несущественным. Пагубная идея мини-революции, которую он только-только отбросил, вновь забралась в его голову и продолжила властвовать. Возможно, будь у него чуть больше времени, он смог бы остыть, окончательно привести свои мысли в порядок, а там – послать дядьку, подстрекающего на убийство, куда подальше, но… хватит строить догадки!
В конце концов, разговор с охранником обеспечил Павлу карт-бланш. Нечего грустить, если все складывается так, как он планировал. Что до Кристины, то, как ни крути, а его поступок проверит глубину их чувств друг к другу.
В этом безумном зимнем хороводе никто, разумеется, не заметил, как дом изменил свои очертания: окна превратились в глаза, хищно смотрящие на копошащихся в снежной суматохе бедняков, а двери стали подозрительно похожими на обезображенный рот курильщика, улыбка которого обнаружила убитые пародонтозом зубы.
И пока дом на Вознесенском зловеще улыбался, а двое мужчин пожимали друг другу руки, Кристина терзалась нехорошим предчувствием…
Глава 15
Я чувствую присутствие любви
Она приковывает мое внимание
Она истязает меня
Создает и формирует из меня
Человека, которым я должен быть
Или того, кем я могу стать
Ничему меня не сломить
Ничему, я вижу, что
Тебе меня не потрясти
Тебе меня не взять