Строй был прорван всего на ширине двух десятков легионеров, но через эту дыру, словно через пробоину в плотине, хлестали и хлестали всадники, колесницы, опять всадники. Возничие колесниц повернули свои повозки и погнали их сзади вдоль строя, подрубая шипами на ступицах ноги заднему ряду воинов, — а Олег не мог развернуть легионы, потому что с той стороны тоже напирали вооруженные совнями каимцы. — Пятый легион!!! Плотный, ощетинившийся копьями прямоугольник наконец подошел к месту прорыва, вдавил остриями каленых наконечников прорвавшихся врагов обратно в пробоину — хотя, конечно, большая часть всадников осталась на земле. Колесницы, развернувшись, ринулись на помощь своим, застряли в строю легионеров и были истреблены. Но к этому времени фаланга потеряла четыре задних ряда! Четыре из восьми… Это означало, что новый удар тяжелой конницы мог прорвать ее практически в любом месте. В любом… Однако Раджаф предпочел не рисковать и ударил там, где тонко — опять в левое крыло. А может, там, под деревьями, полегли последние из отсеченных легионеров, открыв врагу дорогу. Всадники и колесницы появились совсем на границе леса, за пятым легионом, стремительно обходя его по дуге. — Проклятье… — Олег простер руку в сторону залитого кровью края поля, зажмурился и как мог четче и размереннее произнес заветные слова: — Аттара храш коми, тхара, тзара, Тхор! Ананубис, кхор, тра Кнор, Кнор, Кнор-Кронос! Атахи! Когда он открыл глаза, мертвецы уже поднимались — залитые кровью, с пробитыми доспехами и расколотыми щитами, поднимались, продолжая удерживать в руках мечи, которыми минуту назад бились против Олега. — Убейте их! — указал на атакующего врага ведун, и восставшие из мертвых повернулись, готовые к первой после своей гибели схватке. Но у них не было ни больших щитов, ни пик, ни времени, чтобы все это подобрать и сомкнуться в строй. Всадники налетали на них, сбивали конской грудью, рубили сверху — зомби прикрывались щитами, резали брюхо скакунам, чтобы потом добить упавших. Потом примчались колесницы, пробивая рыхлую массу пехотинцев грудями коней, прочными дышлами, кромсая их шипами колес. И опять самыми уязвимыми оказались рысаки — стоило легионеру рубануть одного, как повозка опрокидывалась, раскидывая возничих и метателей копий, как ненужные игрушки. Олег опять вскинул руку: — Аттара храш коми, тхара, тзара, Тхор! Ананубис, кхор, тра Кнор, Кнор, Кнор-Кронос! Атахи! Ему некогда было смотреть, что происходит сейчас с фалангой, все его силы и внимание сосредоточились на том, чтобы заткнуть прорыв, удержаться, не дать второй раз обойти фалангу со спины. Вот поднялись мертвецы, убитые считанные секунды назад, развернулись навстречу бывшим друзьям, вскинули клинки. И опять всадники принялись прорубаться через рыхлый строй. Все ближе, ближе, ближе. — Теперь точно пора… — Олег снял щит с задней луки, крепко ухватил за перекладину, вытянул из ножен саблю. Послал коня вперед. Ближний к нему каимец как раз пытался зарубить бывшего возничего колесницы в шлеме с высоким гребнем из конских хвостов на макушке, но удары его раз на разом приходились на вскинутый горизонтально меч. Ведуна воин, увлекшись, просто не заметил, и Олег с замаха полоснул его клинком поперек спины. Слева, сбив хромающего мертвеца, наскочил другой враг. Середин подставил под падающий на голову меч свой щит, попытался уколоть противника саблей снизу, но тоже попал в деревяшку. Чуть отпрянул, отдергивая деревянный диск, успел уловить поверх него взгляд больших голубых глаз по сторонам от наносника. Каимец опять рубанул сверху — но Олег на этот раз поймал чужой клинок на саблю, отвел в сторону, а щит резко метнул вперед, окантовкой в открытую грудь врага. Тот охнул, повалился от седла — но теперь на Середина налетели сразу двое. Он вскинул щит, закрываясь от одного, отбил саблей удар другого, опустил деревянный диск, стремительно нанося укол кончиком клинка. Пусть наугад, но шанс есть. Сталь упруго отдала в руку, входя во что-то мягкое, и в тот же миг на лопатки, выбивая из легких воздух, обрушился тяжелый удар. Милостью прекрасной Мары, пластинчатая броня выдержала плоский шлепок, и ведун смог, выдергивая саблю, тут же широким движением рубануть неловкого бойца понизу, под щитом, глубоко рассекая тело чуть выше бедра. — А-а-а! — Раскидывая пехотинцев, прямо на него неслась колесница. Рубануть лошадиную голову Олег не успел, вскинул щит. Мощный удар копья выбил щит у него из рук, но ведун успел взмахнуть саблей и достал мчащегося мимо, излишне ловкого копейщика по шее сзади. Узнать результат удара он не смог: лошадь повалилась набок — похоже, шипы со ступицы переломали ей ноги. Олег спрыгнул, но неудачно, на чье-то тело, поскользнулся, упал на спину. Последнее, что он увидел — так это обитое медными заклепками колесо, неотвратимо накатывающееся на грудь.. * * * Первое, что понял Олег, когда пришел в себя, так это то, что он умер. Тело он чувствовал до уровня сосков, ниже шло нечто вроде широкого ожога — во всяком случае, все горело, как в огне, — а еще ниже вообще ничего не ощущалось. Руки тоже не откликались на попытки почесать нос, пригладить волосы или потереть затекшее и замерзшее ухо. Вдобавок ко всему, и вокруг не было ничего. Ни света, ни тени, ни дуновения ветерка. — Значит, атеисты были правы, — с горечью признал ведун. — Нет ни ада, ни рая, нет Валгаллы, нет даже Калинова моста через реку Смородину и царства прекрасной Мары. После смерти настает полное вечное ничто. Или это сама смерть и есть? — Никак, колдун, очнулся? — услышал он совсем рядом голос Любовода. — А я уж думал, помер ты совсем. — Понятно, — вздохнул Середин. — Беру свои слова обратно. Атеисты почти наверняка врут. — Это ты о чем, друже? — Да так, мысли всякие. Мы где? — В порубе здешнем. Мало того, что у них города, как ямы, так под ними еще и порубы имеются. Смех просто! Можно подумать, сами иначе живут. — Так ты видел, как нас сюда тащили? — Вестимо, видел. Ты как на этих архаровцев кинулся, как бить их начал, мы уж и встрепенулись, животы класть собрались. А как ты под копыта колесницы упал, так и мы поняли… Опустили мечи, в общем. Я и Будута. Ксандр к тебе было кинулся, да его тут же с конем сбили и потоптали изрядно. Лежит вон. Повязали нас, стало быть, в возок покидали да сюда привезли. Затащили на город, в люк какой-то спихнули, а опосля еще глубже, в яму сунули. Тихо тут. В такой глуши даже крысы не водятся. — Тогда признайся честно, друже… Я целый? — Ну… — задумался купец. — С тела, вроде, кровь не капала… — Да не то, Любовод. Скажи, руки-ноги у меня на месте? — А-а, это? Да на месте все, колдун, уцелело. Не потеряли ничего по дороге. — Отчего же я ничего не чувствую? — Дык и я ничего не чую. Вяжут они тут гостей так, что опосля и без веревок не шелохнешься. — А я брюхо чую, — вдруг встрял в разговор холоп. — Почто не кормят-то? Второй день не жрамши пошел. — С чего кормить-то, несчастный? — удивился купец. — Зазря токмо харч переводить. Все едино ведь повесят. Забыл, как о прошлый раз было? — О прошлом разе еще били изрядно. Ныне не так. Может, обойдется, боярин? — Думаешь, так бросят? Похоронили зараз без промежуточных хлопот? Будута смолк. Видать, задумался. В наступившей тишине Олег опять как-то незаметно уплыл в беспамятство и пришел в себя снова, только когда по глазам ударил ослепительный свет. — Вынимайте их, — распорядился наверху мужской голос. — Целых тащите, увечного тут бросьте. Еще накровянит где-нибудь. Оставьте. После черноты поруба ослепительным светом показались всего лишь красные отблески факелов. В их свете Олегу удалось разглядеть, что тело его действительно целехонько. Во всяком случае, по виду. Когда же пленников поволокли выше и на них упал свет дневной, ведуну, чтобы не ослепнуть, пришлось закрыть глаза. С десяток минут было больно даже от ярко-красных век, но потом стало легче, и Олег попытался сперва прищуриться, а затем и открыть глаза. С десяток плечистых воинов, одетых в полотняный доспех — многослойная рубаха, вываренная в соли, — несли их по узкой пологой лесенке, плавно изгибающейся по часовой стрелке. По правую руку то и дело открывались проходы, но воины целеустремленно спускались все ниже, пока не совершили почти полный круг, остановившись на ровной овальной площадке перед немного более широким выходом. Лестница, правда, продолжала опускаться дальше, но ратные люди бросили пленников и принялись прихорашиваться: поправлять завязки на сапогах, отряхивать шаровары, перестегивать ремни с оружием, осаживать поровнее панцири, перевязывать удерживающие волосы ленточки, покрытые какими-то рунами. Наконец старший решил, что теперь ему не стыдно за своих бойцов, и махнул рукой: — Ну, хватит. Самого великого ждать заставляем. Поднимайте их. Идем… Он приосанился и вошел в двери. Пленников подняли вертикально, потащили следом. Это был зал, не менее роскошный, нежели чертоги мудрого Аркаима. Слегка изогнутый, он имел ширину около десяти метров, почти столько же насчитывал в высоту, и был весь залит радужным светом. Поверху шли резные балки, соединяемые более тонкими поперечинами, а те — еще более тонкими. Вся эта конструкция поддерживала слюдяной потолок. Причем местами вместо слюды лежали пластины из каких-то цветных полупрозрачных материалов. Поначалу ведун даже подумал, что это стекло — но, умей каимцы его отливать, какой смысл использовать слюду? Стены плотно укрывались мохнатыми, как соболиные шкурки, коврами, пол же был набран из разноцветных древесных пород в геометрический рисунок из треугольников, пентаграмм, квадратов и прочих фигур. Причем рисунок нигде не повторялся, а значит, скорее всего, нес какую-то смысловую нагрузку. Помимо свидетельства о высокой культуре строителей этого зала, их чувстве прекрасного, мастерстве, эта красота свидетельствовала еще об одном знании каимцев: они умели мыть пол. Как ни смешно, но такая мудрость была известна в этом мире далеко не всем. Владельцы европейских замков, например, грязь на полах предпочитали просто забрасывать соломой. Слой за слоем. И так на протяжении столетий. — Жалко, сгниет все это лет за триста в труху, и не увидит больше никто. Даже следов, кроме слюдяной крошки, не останется, — пробормотал Олег и тут же получил тычок меж лопаток: — Заткнись, уродец! Боль пробежала по всему телу, от плеч до пальцев на ногах, и Олег понял, что не парализован — чувствительность сохранилась. В общем, когда ему опять наденут петлю и поставят на цыпочки — пару часов он продержится. А может, и нет — сейчас ведун не падал только потому, что с двух сторон его поддерживали воины. — Великий Раджаф! — неожиданно сложился пополам старший. Остальные ратники тоже склонили головы. Спустя несколько мгновений из-за изгиба стены появился уже знакомый путникам мужчина с вытянутым лицом. Голову его венчал большой тюрбан, увенчанный крупным кристаллом горного хрусталя. Халат правителя очень походил на тот, в котором он сдавался в плен, но только теперь он был темно-зеленого цвета, с голубой шелковой вставкой на груди. Правителя сопровождали двое стариков пониже ростом, в тюрбанах без всяких украшений, в халатах из атласа, но какого-то серого, бесцветного. Зато старцы были седовласы и длиннобороды. — Я знаю, вы стремились во дворец богов, чужеземцы, — остановился перед пленниками Раджаф. — Можете радоваться, вы в него попали. — Красивое место, — ответил Олег. — Нас повесят здесь, или лобное место где-нибудь на задворках? — Ты торопишься умереть, чужеземец? — У меня все так болит, Раджаф, что, чем скорее, тем лучше. Коли все равно помирать, то хоть такая радость. — Великий Раджаф! — опять схлопотал удар по лопаткам ведун. — Похоже, вы считаете меня кровожадным чудовищем, чужеземцы? — милостиво улыбнулся правитель. — Это ложь. Не знаю, что вам наговорил мой брат, но это именно он изгнан из страны за служение злу, за поклонение богу смерти. Правитель резко повернулся, взмахнув полой халата, прошелся перед пленниками, остановился, вперив взгляд в ковер. — Вы считали, что служите добру, но на самом деле служили на стороне зла. Разве вы не уразумели этого, когда получили под свою руку войско из мертвецов? Я понял, что вы обмануты, когда вы приняли присягу от жителей Кивы. Ведь ты, воевода, по уму, перебить их всех должен был, опосля оживить, да в войско свое принять. Но ты, заместо того, чтобы себя усилить, свободу и счастье им пообещал, да в целости селение оставил. И с Ламью так же, и с Птухом, и с Аналарафом. Тысячи смертных, что на службу себе мог обратить, живыми оставил! Однако же, что обманут ты, после первого города я понял. Что добро в твоем сердце и совесть живы, а злу вселенскому ты по ошибке служить присягнул. Ведь так, чужеземец? — У меня есть хороший способ определить, где зло, а где добро, великий Раджаф. По тому, как правители к людям относятся. Когда Аркаим взял пленника, то был тот принят с уважением, не побит, не связан, не ограблен, чести никак не лишен. Доставлен к границам страны в целости и сохранности. Пленники же Раджафа связаны, побиты, брошены в яму и голодны страшно. Так кто же из вас зло, а кто добро, правитель? Великий Раджаф повернул голову, задумчиво окинул взглядом старшего воина. — Я не был пленником Аркаима, чужеземец. Я был твоим пленником. И знал, что ты не станешь глумиться над тем, кто доверился тебе и твоей власти… Хотя, конечно, это мало что меняет. Квамен, разрежь их путы. — Да, господин. Старший вынул нож, зашел. Олегу за спину Хватка на руках ослабла, и Середин… тут же распластался на полу. — Твои люди умеют вязать пленников, великий Раджаф, — простонал он. — Хоть с веревками, хоть без них, а все равно беспомощен, как половая тряпка. — Они знают свое дело, чужеземец. — Скажи, великий Раджаф… Ты как мыслишь — война закончена или еще идет?