Гламроки так и обомлели, глядя на нее. На их лицах, казалось бы лишенных мимики, проявился неописуемый ужас. Они завороженно смотрели на все это зрелище, не издавая ни звука. Завершив свое святотатство, дива встала и спокойно застегнулась. В тот же момент голова вдруг заискрила, задергалась, и с угасающим мычанием заглохла, окаменевши в плачевной гримасе. Матильда все поняла. Стоя на постаменте, она обвела дикарей торжествующим взглядом. Их гламорк был повержен. Выдержав паузу, дива задала им уже прозвучавший сакраментальный вопрос: – Кто здесь мана? – Мана-тида! Мана-тида! – отмерли гламроки. – Ты наша новая мана! Они тут же упали на колени и принялись возиться мордами об пол. Матильда слезла с алтаря и приказала им: – Перестаньте! Встаньте! Встаньте же наконец, говорю я вам! Гламроки поднялись, и держась на почтительном расстоянии, окружили Матильду. Дива уже окончательно пришла в себя и спросила: – Ну, что будем делать? – Читать бъедни! Читать бъедни! – загомонили серые. Мертвая голова их, похоже, больше не интересовала, они с благоговением воззрились на свою новую ману, готовые следовать любому ее приказу. Матильда на минуту задумалась. Она только что избежала страшной участи, выкрутившись из безвыходного, как ей казалось, положения. Ничего подобного она в своей жизни не испытывала, и конечно от себя не ожидала, что на такое способна. Но события развивались столь стремительно, что у нее не хватало времени успевать удивляться, или теперь уже радоваться. По-прежнему оставалась масса неразрешенных вопросов: чем была эта голова, что за сооружение, что за город, кем и зачем все это построено, что это был за мир, наконец, в котором она оказалась? Кем бы ни были те таинственные зодчие, но уж точно не сами гламроки. Голова, судя по всему, была электромеханической, и служила средством обуздания этого примитивного народца. Сейчас она вышла из строя, однако источник энергии все еще действовал, поскольку монолит продолжал светиться зеленым сиянием. Но главное: что теперь надлежало делать Матильде? Если народ примитивный, то мало ли что ему взбредет на ум. Значит, надо занять их умы, хотя бы чем-то вроде ритуалов, иначе они опять могут выйти из повиновения. Поразмыслив, умничка Матильда (а она несомненно была умничкой) решила для начала наладить с ними контакт. ЛЕТКА-ЕНЬКА – Слушайте, а почему бы вам не научиться произносить букву? – спросила Матильда. – Нам нельзя! – ответили гламроки. – Будет къаш! – А я говорю, что никакого краша не будет. Я ваша новая мана, я разрешаю. Понятно вам? Гламроки замялись в нерешительности. – Нам нельзя! Абу! – Нет можно! Скажите так: мы гламроки. Те еще долго переглядывались и перешептывались между собой, не решаясь на такой отчаянный шаг. Наконец, один из них выступил вперед и произнес: – Мы глам-ооки. – Мы глам-ооки! – подхватили остальные, уже не проглатывая букву, а пытаясь что-то выговорить. Однако у них пока плохо получалось. – Повторяйте за мной: крокодилы! – Коокодилы! Коокодилы! – Чебурашки! – Чебуаашки! Чебуаашки! – Барабашки! – Баабашки! Баабашки! – усердно старались гламроки. – Давайте-давайте, у вас получится! Ну-ка еще раз: ленинградский рок-н-ролл! При этих словах гламроки оживились и принялись стараться еще усерднее. Вряд ли они понимали, что говорят, но слова им явно пришлись по душе. И тут произошло чудо. У них получилось! – Ленинградский! Ленинградский! – с энтузиазмом закричали они. – Ленинградский рок-н-ролл! – Вот видите! – обрадовалась Матильда. – Вы молодцы! Повторяйте за мной: Пускай сегодня мелкий дождь идет с утррра, Но мы с тобой опять танцуем как вчеррра. От Москвы до Ленингрррада, и обррратно до Москвы, Пляшут линии, огрррады и мосты.[2] Гламроки были явно способными учениками. Они без труда повторяли незнакомые им слова. Но для них было неважно, что слова незнакомые – им очень нравилось, что теперь и они тоже могут, и никакого краша не происходит. – Аба! Аба! – в восторге кричали они. – Мы гламроки! Мы читаем бредни! И мы читаем букву! От открывшихся перед ними новых возможностей, дикари пришли в состояние крайнего возбуждения, и Матильда подумала, что их следует угомонить, а то они уже разошлись не на шутку. – Стойте, стойте! Послушайте меня! – ей едва удалось их перекричать. – Скажите, зачем вы читаете эти свои бредни? Гламроки немного успокоились, и один из них ответил: – Мы должны читать бредни, – и тут же опять завелся. – Аба! Я читаю букву! По-видимому, возглас «аба» у них служил способом выражения восторга. Но Матильда прервала энтузиаста: – Да, я поняла, вы читаете бредни. Но какой в них смысл? Вопрос озадачил гламрока. – Что такое смысл? – спросил он, и не дождавшись ответа, добавил. – Смысл не надо. Надо ошо! Матильде стало ясно, что отучить их от глупой привычки не удастся, да и не стоит наверно. Немного подумав, она обратилась к ним со словами: – Так, значит, смысла вам не надо. Тогда я расскажу вам новую, волшебную бредню. Если будете читать ее постоянно, непрестанно, вам будет не просто ошо, а хо-ро-шо. Это больше. Это лучше. Гламроки, похоже, были заинтригованы. Матильда собралась с мыслями, и начала говорить речитативом, не решаясь пока огорошивать их мелодией песни. – Слушайте: Мама-миа, хир а го эген, Ма-ма, ха кэн а резист ю. Мама-миа, даз ит шо эген, Ма-ма, даст ха мач а мист ю. Ес ав бин брокенхаре, Блю син зе дэй ви паре. Вай-вай, дид а эва лет ю го.[3] Гламроки слушали как завороженные, и после того как Матильда закончила, еще несколько мгновений молчали. А затем разразились восторженными возгласами: – Мана-миа! Мана-миа! У нас есть новая бредня! Хо-ро-шо! Это больше! Это лучше! Аба! Аба! – Да, это Абба, – сказала Матильда. – Ну успокойтесь вы! Слушайте, давайте я вам повторю, чтобы вы заучили! – Мана-миа! Мы помним! – отозвались гламроки, и тут же нестройным хором повторили все слово в слово, заменяя лишь «мама» на привычное им «мана». Как видно, их разум не был обременен излишней информацией, а потому любые слова и фразы они запоминали и воспроизводили с легкостью. – Ну вы даете! – удивилась Матильда. – Ладно, пойдемте отсюда, здесь душно. Пойдемте! Гламроки послушались и гурьбой высыпали вслед за Матильдой наружу. Но и там не могли угомониться. Переполненные впечатлениями, они выстроились по своему обычаю в вереницу и принялись топтаться, бормоча новую бредню: – Мана-миа, хир а го эген… Теперь они уже уверенно выговаривали букву, но веселая песенка в их исполнении превратилась в мрачный речитатив, как получается у солдат, когда они механически запевают надоевшую строевую песню. – Ма-на, даст ха мач а мист ю… Матильда, глядя на все это топтание и бормотание, подумала: «Нет, это опять какое-то исступление. Так не пойдет. Надо их зарядить чем-то более позитивным».