– Да уж, более чем. А что у тебя за раскраска такая устрашающая? – Ритуальная. А у тебя? – Театральная. – Какая-какая? – Ну, это долго объяснять. Знаешь, я тебя как увидела, подумала, сама Смерть за мной явилась. – А-ха-ха! А я такую, как ты, вообще никогда не видала. – Представь себе, я тоже никогда не видала такую, как я. Они опять рассмеялись и принялись друг дружку оглядывать и трогать, будто повстречались на вечеринке, и будто ничего не случилось, и больше нечем было заняться и не о чем беспокоиться, кроме как вот обсуждать свою внешность, да хихикать. Но, наверно, это было нервное, после всего ими пережитого. А еще наверно, потому что обе были рады, что теперь не одиноки. – Посмотри, не помялся ли мой бантик? – спросила Матильда и повернулась спиной, словно стояла в примерочной. – Да нет, он в порядке. Твой бантик – это нечто. – О да! А я сначала капризничала и так не хотела его! А он, кажется, мне кое в чем помог. – В чем же? – Еще точно не поняла, потом расскажу. – А мое платье – оно почему-то совсем не испачкалось. – Да, удивительно, – сказала Матильда. – Здесь, похоже, ничто не мнется и не пачкается, – сказала Итфат. – И косметика не плывет. А может, нам пойти смыть ее? – Это вряд ли удастся. Я здешней водой даже напиться не смогла. – А, это видимо после того, как все остановилось. – После того как? А что было до? – Ой, я ничего не знаю, ничего не понимаю. Я даже не знаю где я и как здесь очутилась. А ты знаешь? – Нет, со мной все то же самое. В этот момент в реальности стали происходить какие-то изменения, как будто в напоминание подружкам, что пора бы подумать о вещах существенных. Невидимая клепсидра, до сих пор отмерявшая равные промежутки тишины, начала ускоряться. Звук падающих капель повторялся все быстрей, пока не раздался треск, как от лопнувшего стекла, отчего жрица и дива аж пригнулись. Вслед за этим клепсидра стихла, а небо раскололось на две полусферы. По одну сторону в воздухе наблюдалось колышущееся марево, а по другую небосклон был разлинован светящимися меридианами, уходящими к горизонту. – Надо валить отсюда! – воскликнула Матильда. – Что такое «валить»? – спросила Итфат. – Надо бежать! Бежать надо! – А куда? Кругом пустыня. – Что-то изменилось. Что-то происходит. Видишь, небо какое? Надо рвать когти! – Какие-какие когти? – Фáти, ты с луны упала? Ты будто не все слова понимаешь… О боже, я не спросила, а ты откуда вообще? – Я… ну, оттуда, откуда я. Но не с луны точно. Как ты меня назвала? – Фáти. Так можно? – По-моему, меня так еще никто не называл, но… звучит очень знакомо… странно. – Ладно, потом, сейчас некогда! Побежали! – Нет, стой, Тили, иди сюда! – крикнула ей вдогонку Итфат. Матильда остановилась как вкопанная, развернулась на своих платформах и застыла в удивлении. Слова жрицы ей напомнили то, что она уже не раз слышала: «Нет, стой, Тиличка, ляля, иди сюда!» – Что такое? – спросила Матильда. С некоторых пор у нее куда-то исчезла привычка тянуть гласные. Здешняя реальность не особо располагала к гламурррным замашкам. – Почему ты решила, что надо бежать? – спросила Итфат. – Может, там будет еще того хуже! – Хуже того, что со мной было, уже не будет. Меня тут чуть не съели. – А я чуть не умерла. Точнее, я умерла, а потом как бы отмерла. Но ведь мы живы! – Ты же видишь, что-то происходит! Здесь, если что-то и происходит, то ничего хорошего! – Ладно, тогда куда бежим, налево или направо? Там что-то колышется, а там какие-то линии. – Хороший вопрос. Давай лучше туда, где ничего не колыхается. Дива и жрица побежали в ту сторону, где сходились меридианы. Теперь в городском лабиринте было легко держать направление, глядя на небо. По дороге они еще успевали переговариваться. – Фати, скажи, а почему ты назвала себя жрицей? – Потому что я и есть жрица. – В смысле, настоящая, взаправдашняя? – А какая же? – Но ведь в нашей стране нет никаких жриц. – Я не из твоей страны, а ты не из моей, иначе бы ты меня знала, а я тебя. – А почему мы разговариваем на одном языке? Ой, какая же я ослица! Гламроки тоже говорили на моем языке почему-то! – Гламроки? – Да, это они хотели меня съесть. А потом я стала их богиней. А потом они все замерли почему-то. Вон, один из них, видишь! На пути им попалась серая статуя. – Вот эти манекены? И ты стала их богиней? Как? – Потом расскажу. Давай пока пешком пройдемся, на моих платформах не очень-то побегаешь. – В моих туфельках тоже. Только я не поняла, ты сказала, они говорили на твоем языке? – Ну да. – На каком твоем? Мы с тобой на моем языке разговариваем. – Нет, я на своем говорю. – И я на своем. Они с удивлением посмотрели друг на дружку. – Понятно. Но непонятно, – сказала Матильда. – Да, непонятно. Но понятно, – сказала Итфат, – это наверно из того ряда чудес, что одежда не мнется, не пачкается, и краска не течет. – Здесь вообще одни сплошные чудеса, только не чудесные, а чудовищные! – подытожила Матильда. Тем временем, они выбрались на окраину города. Пустынный пейзаж сильно изменился. По земле и по небу теперь тянулись флуоресцентные зеленые линии, уходящие вдаль. Изгибаясь, они образовывали форму туннеля, в конце которого виднелось черное пятно. – Фати, мне страшно, – сказала Матильда. – Мы можем туда и не ходить, – ответила Итфат. – А если там выход из этого мира?