— Вот. — Как ты можешь быть таким наивным? — сказала она. — Ты называешь наивным меня после этого сверхупрощенческого антикапиталистического сравнения? — сказал он. — Когда политику заменяет заранее спланированный театр, — сказала она, — а нас загоняют в шоковый режим, приучая ждать каждого последующего шока, который подается круглосуточной лентой новостей, как будто мы грудные младенцы, живущие между титькой и подушкой… — Изредка пососать титьку было бы неплохо, — сказал он. (Она это проигнорировала.) — …от одного шока до другого и от одного хаоса до другого, как будто это кормление, — сказала она. — Но это не кормление. Это полная противоположность кормлению. Это липовая материнская забота. Липовая отцовская забота. — Но зачем гнать нас от одного шока к другому? — сказал он. — В чем смысл? — В отвлечении внимания, — сказала она. — От чего? — сказал он. — Чтобы дестабилизировать фондовые рынки, — сказала она. — Чтобы скакали курсы валют. — Теория заговора устарела еще в прошлом году, — сказал он. — Или в позапрошлом. Или в позапозапрошлом. Plus ca change[15]. — Change[16] уж точно происходит, — сказала она, произнеся это слово по-французски, как и он. — Не говоря уж о буквальном изменении климата, происходит полный сдвиг времен года. Мы как будто все время идем в снегопад, пытаясь докопаться до того, что в действительности происходит за всем этим шумом и шумихой. — О временах года я готов болтать круглые сутки, но у меня работа, — сказал он. Он открыл ноутбук и начал просматривать сайты, на которых еще могли остаться твердые дезодоранты определенной марки. Тот, которым он пользовался много лет, недавно был снят с производства. Она прошла через всю комнату и ударила по экрану ноутбука тыльной стороной ладони. Шарлотта ревновала его к ноутбуку. — Мне нужно написать в блог о солнцестоянии, — сказал он. — Солнцестояние, — сказала она. — Ты сам это сказал. Самые темные дни в истории. Никогда такого не было. — Нет, было, — сказал он. — Солнцестояния цикличны и случаются каждый год. Почему-то именно от этого Шарлотта взорвалась. Возможно, она всегда ненавидела его блог. В пылу спора она называла его никому не нужным реакционным аполитичным блогом. — Ты хоть раз упоминал об угрозе для мировых природных запасов? — сказала она. — О войнах за водные ресурсы? О шельфе размером с Уэльс, который скоро отколется от Антарктики? — О чем? — переспросил он. — О пластике в воде? — продолжала она. — О пластике в организмах морских птиц? О пластике во внутренностях почти всех рыб и водяных животных? В мире вообще осталась неиспорченная вода? При этом она подняла руки на головой и обхватила ими голову. — Ну, просто я не политик, — сказал он. — То, чем я занимаюсь, по природе своей аполитично. Политика — вещь эфемерная. А то, чем я занимаюсь, — полная противоположность эфемерности. Я наблюдаю за поступательным движением времени в полях, внимательно присматриваюсь к строению изгородей. Изгороди — это ведь изгороди. Просто они аполитичны. Она рассмеялась ему в лицо и заорала, что изгороди на самом деле очень даже политичны. Потом ее охватила бешеная ярость, и несколько раз у нее вырвалось слово «нарцисс». — «Арт на природе» — как бы не так! — сказала она. В эту минуту он вышел из комнаты, а затем из квартиры. Он немного постоял в коридоре. Она не вышла за ним. Поэтому он спустился на первый этаж, чтобы спасти остатки своих «снежных» записей. Вернувшись и войдя в квартиру, он обнаружил, что дверь шкафа в прихожей открыта, а все его содержимое рассыпано по полу и Шарлотта выбирает сверло из набора внутри распахнутого футляра для дрели. Его ноутбук был зажат вверх тормашками между двумя стульями. Она подняла дрель и нажала на пусковой рычаг. Дрель загудела и зажужжала в воздухе. Закадровый смех из комедийного шоу. — Какого хрена ты творишь? — заорал Арт сквозь жужжание. — Тебя же сейчас током убьет! Она подняла над собой широкую плоскую черную штуковину. — Умерла, — сказала она. — Как и твоя политическая душа. Шарлотта швырнула ее в него, закрутив, точно фрисби. «Это была батарея от ноутбука? Ух ты, какие потрясные батареи в новых ноутах», — мимоходом подумал он, пригнувшись. Батарея грохнулась об экран телевизора, и Арту еще повезло, что она не попала в него: судя по внешнему виду, под определенным углом эта штуковина могла и голову снести. (В эту минуту он начал подозревать, что Шарлотта, возможно, нашла черновики имейлов, которые он писал Эмили Брэй, предлагая встретиться в среду вечером между четырьмя и шестью. Он соскучился по сексу с Эмили и набросал письмо, в котором спрашивал, не соскучилась ли и она по сексу с ним и нельзя ли как-нибудь это устроить. Письмо он так и не отправил. Он даже сомневался, что вообще когда-нибудь его отправит. Он напишет Эмили новое сообщение. Когда купит новый ноут.) Политическая. Душа. Слово «политика» он уже пробовал. Она умерла. Душа у Выскакивает слово «умирает». Что ж, значит, есть надежда. Еще не умерла. Ноутбук у Выскакивает «умер». Его ноут однозначно умер, экран превратился в мозаику из сумасшедших плиток, Шарлотта ушла и забрала свои чемоданы. Поэтому Арт сидит здесь за общественным «пи-си»: от его клавиатуры пальцы кажутся деревянными, как тело во время занятий любовью, о которых не хочется вспоминать, да к тому же он не может найти клавишу @. Арт подумывает, не написать ли все-таки Эмили Брэй и не пригласить ли ее к матери на Рождество, ведь после того, как он поднял такой хай, грозясь привести Шарлотту, будет досадно и неловко, если он придет один. Но они с Эмили не разговаривали почти три года. После Шарлотты. Он достает телефон и пролистывает контакты. Нет. Не-а. Нет. Потом смеется над возмутительностью, над идиотизмом собственной затеи. Он перечитывает старую эсэмэску Айрис. Мы во власти… Нет. Брось. Он переживет это. А потом, да, потом напишет, как это пережил. Он напишет блестящий материал для «Арта на природе» о том, как выжить в этом лживом мире, и не просто выжить, а пробиться к истине сквозь едкие луковые кольца обмана (о, неплохо, запиши это, Арт), включая ложь, рассказанную о тебе самыми близкими и дорогими людьми, и ложь, которую ты рассказываешь себе о себе же самом и других, сам того не ведая. Он пробьется сквозь лживое повествование при помощи острого как бритва стиля. Он будет испепеляющим. Он будет честным. Он будет говорить о том, чего у тебя не отнять. Арт назовет его «Правды не утаишь». Эта фраза снова напоминает ему о Шарлотте. У него сжимается сердце. Телефон в руке начинает гудеть и жужжать. Может, это Шарлотта! Нет, незнакомый номер. Он его сбрасывает. Потом ему звонят с другого незнакомого номера. Потом с третьего. Он проверяет твиттер. Ну конечно, она запостила новый твит. Первым делом он замечает ссылку, а над ней: