– Патрикий Иоанн, покончив с архонтом Мистиславом под Гераклеей, направляется со своими сорока тысячами войска сюда, – продолжал Ермий. – Он может быть здесь не позднее чем через пять дней. И сколь хорошо ни были бы укреплены стены Никомедии, ты сам понимаешь, что у тебя с твоими двумя тысячами не много надежды выстоять против них. Со стороны моря же вас ожидает патрикий Феофан с его огненосными хеландиями – за эти три месяца они были починены, обрели легкий ход, и теперь им не составит труда догнать и уничтожить твои суда, как они уничтожили более сотни судов Ингера в июне. Это Хельги слушал с непроницаемым лицом, но его бояре переглядывались и делали друг другу знаки. Долетал негодующий и встревоженный шепот. Дружина Хельги и раньше подозревала, что, кроме них, русов в Романовом царстве не осталось, а теперь это подтвердили и сами греки. Сорок тысяч войска! Да, посланец прав – от такой силы стены Никомедии не спасут. А жители, до сих пор сидевшие смирно, немедленно поднимутся и ударят в спину чем придется, едва вдали запестреют стяги Иоанна. Оставалось одно – сесть на корабли и отступать. Но путь к отступлению один – через Босфор, а там – огненосные суда. Люди Хельги видели их в деле и не хотели увидеть вновь, став к тому же единственной целью сифонаторов. – И зачем ты рассказываешь мне об этом? – нетерпеливо спросил Хельги. У него было чувство, будто он стоит между мирами огня и льда, овеваемый жаром и холодом одновременно. Грек манил его надеждой стать единственным и признанным правителем Руси, одновременно запугивая неизбежной гибелью от греческого меча и огня. Честолюбивая мечта кружила голову, но осторожность требовала забыть об этом и немедленно искать пути к спасению своей жизни и своих людей. – Поскольку василевс желает одного – жить в мире и дружбе со всеми окружающими державу ромеев народами, то сейчас он предлагает тебе следующее. При соблюдении некоторых условий ты и твои люди получите свободный проход через Боспор Фракийский и невредимыми выйдете в море. – Что это за условия? – воскликнул Хельги, с силой сжимая мраморный подлокотник. – Первое: ты должен дать клятву за себя и своих людей больше не поднимать оружие на державу ромеев и, если тебе удастся утвердиться на троне Росии, на будущее лето прислать послов для обсуждения договора о мире и дружбе. Хельги кивнул: именно к этому, то есть к договору, стремился каждый, кто занимал княжий стол в Киеве. Собственно, Ингваром этот поход был затеян не только ради добычи и славы, но и для того, чтобы принудить греков к заключению такого союза. – Второе: ты и твои архонты должны принять святое крещение. А уж василевс не поскупится на доказательства того, что взыскующий царство Божие на небе получит всю мыслимую роскошь для жизни на земле. – Про что это он? – удивился Благожа. – Это значит, что за согласие принять крещение василевс пришлет нам богатые дары? – улыбнулся Хельги, уже знавший, как делаются такие дела. – Ты верно понял, – кивнул Ермий. – Вы сами убедитесь, что Бог дал избранному Им народу ромеев совершенную мудрость и наградил их превосходством в богатстве и роскоши, отвечающим их превосходству в добродетели. Помня об этом, вы не сочтете слишком трудным последнее условие: вернуть василевсу все захваченные вами богатства и пленных. Зная нравы варваров, Феофан четко предписал Ермию это условие выдвинуть самым последним. Сначала шли легкие условия, которые скифам нетрудно принять. Настроившись на соглашение, видя его уже совсем близко, почти в руках, они сами станут уговаривать себя и на последнее. – Отдать добычу? – Хельги вновь изменился в лице. – Василевс хочет, чтобы мы выдали все, что было нами захвачено в этой стране? Русы переглядывались, будто спрашивая друг друга, верно ли поняли. – Мы обсудим, что именно из захваченного Роман август согласится оставить вам в качестве даров. Но это условие обязательно: все имущество христиан, не говоря уж об их свободе, должно быть возвращено христианам. Впрочем, – Ермий посмотрел на Акилину, – вот эту женщину и ее товарок ты можешь оставить себе. На их возвращении василевс не настаивает. – Тебя не спросили, где мне оставаться! – возмущенно отозвалась Акилина. – Мне не требуется позволение василевса, чтобы быть там, где я хочу! Да я скорее умру, чем вернусь туда, откуда меня взял архонт Эльг! Ермий отвел глаза, не намереваясь унижаться до споров с гулящей девкой. И ни к чему ей видеть в его глазах неприкрытое пожелание как можно скорее отправиться в ад заодно со своим новым хозяином. – Не думаю, что это третье условие нам подойдет, – холодно сказал Хельги. – Насчет второго мы с дружиной еще могли бы подумать, но то, что нами однажды было взято, останется с нами, пока мы живы. – Вы можете подумать. Правда, времени до подхода войск патрикия Иоанна остается все меньше, но… если вы не примете второго условия, то ведь гибель в бою для вас будет считаться честью и счастьем? – улыбнулся Ермий. – Это одолжение василевс готов оказать вам без всяких условий, как велит ему Христова заповедь милосердия. – Больше тебе ничего не поручено передать? Ермий с поклоном развел руками. – Приезжай за ответом через три дня, – так же холодно ответил Хельги. Поклонившись еще раз, Ермий направился прочь из триклиния, к своим людям, ожидавшим у дверей. Дабы лицом не выдать своих чувств, он молился про себя, стараясь думать только о боге. Тонкий ум патрикия Феофана все рассчитал в точности. Какое бы решение ни приняли скифы – отвергнуть условия, частично принять, принять полностью, – протовестиарий останется в выигрыше. Здесь, в Никомедии, гордые собой скифы оказались в ловушке, откуда всего два выхода. И оба ведут прямо в ад. * * * Уже настала глубокая ночь, и огромный дворец почти затих. Полной тишины здесь не наступало никогда: от вечерних сумерек до утренних кто-то ложился, кто-то вставал – в дозор, по нужде или оттого, что не спалось. Кто-то храпел – самых отчаянных храпунов выселяли во внешние галереи, где они раскатывали свои кошмы среди мраморных колонн, – кто-то сопел, свистел, разговаривал во сне. В большие окна вливался запах цветущих белых кустов – Хельги уже раза три спрашивал у Акилины их название, но всякий раз забывал. Изредка долетали шаги, голоса очередных дозорных десятков, идущих на стражу или спать. Обычно до самого утра из триклиния доносились пьяные голоса и песни: у пары сотен из двухтысячного войска всегда находилось желание попировать. Долетали звуки флейты – когда для Агнулы нашли флейту слоновой кости, она вспомнила свое позабытое в монастыре искусство. Другие девушки пели. Русы не понимали слов, но радостно хлопали и даже пытались подпевать медвежьими голосами, отчего девушки сбивались на хохот. Бывшие монахини отсыпались днем, пока мужчины были заняты службой, зато очень украшали им вечерний и ночной отдых. Совсем не то что обычные пленницы – те если не рыдали непрерывно, уже хорошо. Где уж там смеяться и танцевать! Но сегодня и в триклинии было тихо. Бояре и оружники спорили и толковали до ночи, а потом разошлись спать – непривычно трезвые. Пора было приводить головы в порядок. Но мысль, что это одна из их последних ночей в этом дворце, долго не давала заснуть. Хельги все не спал, пытаясь в свете луны различить на верхней части стены знакомые фигурки нарисованных оленей и львов. Несмотря на близость осени – Акилина сказала, что скоро уже будут убирать виноград, – и ночью висела жаркая духота, так что он лежал, откинув покрывало из плотного шелка. За последние два месяца Хельги привык к этой роскоши, но теперь вдруг взглянул на нее свежим взглядом и не верил своим глазам. Покой со стенами из светлого мрамора, гладкого, как стекло, роспись на потолке, колонны цветного камня по углам, резьба, позолота, мозаичные узоры на полу. Широкая лежанка – Акилина называла ее «кревати» – на львиных лапах, пуховые перины и подушки, шелковые настилальники… Бойкая красивая девушка под боком. Акилину он не делил с хирдманами: как и этот китон, она принадлежала ему одному. Все это походило на сон. На приключение под горой у троллей… Настало время расплачиваться за три месяца удачи. Его люди невредимыми проскочили мимо огнеметов, прошли по Керасу и Пропонтиде, не встретив превосходящего противника, а из немногочисленных схваток вынесли новую славу. Добычи взяли столько, что всего не увезти: серебряные милиарисии и золотые номисмы, бронзовые и позолоченные кувшины, блюда, чаши, украшения, застежки, дорогие мечи, одеяния всех мыслимых и немыслимых цветов, которые даже назвать на родных языках не получается. Не говоря уж о шлемах, панцирях и поножах. А вино! А всякие пахучие порошки, от которых отчаянно чихаешь, стоит понюхать их сами по себе, но которые так украшают вкус мяса, рыбы или овоща. Три месяца они прожили, будто в Ирии, среди довольства и веселья. А те, кто за это все платил жизнью, со славой отправлялись в небеса – чтобы там жить такой же веселой жизнью уже вечно. И возможно, дней через пять-семь они окажутся там все. Когда царский посланец, Ермий, вышел, оба строя «царедворцев» смешались, все заговорили разом. Из трех больших русских дружин, разделенных и оторванных друг от друга струями «влажного огня» в Босфоре, люди Хельги Красного остались в Греческом царстве одни. Он и ранее не стремился к встрече с родичами-вождями, не желая делить с ними славу и добычу с берегов Пропонтиды, но теперь холодом отзывалась в груди мысль: все разбиты, кроме него. Судьба Ингвара неизвестна, и возможно, он погиб; Мистина разбит и тоже погиб… кажется, грек-посланец это сказал… Или дал понять, что греки сочли захватчика Гераклеи погибшим. Гордость за свою доблесть и удачу мешалась со страхом перед ближайшим будущим: разделавшись с остальными, греки всей силой навалятся на них, и тогда им не выстоять… Хельги понимал: выбор у него небогатый. Если он отвергнет предложенные условия, то выбирать сможет лишь между двумя видами смерти: от холодной стали или от жаркого огня. Но пока хоть какой-то выбор у человека есть, он свободен. Он молчал, краем уха ловя обрывки бурного обсуждения, а сам думая о своем. Потом кинул взгляд на Тови: тот пронзительно свистнул, и гул в триклинии унялся. Все стихли и посмотрели на своего конунга. – Что, братья мои и дружина? – проговорил он. – Какой выбор мы делаем: жизнь или честь? Все молчали, и он продолжал: – Оставаясь здесь, мы скоро дождемся греческих воевод с большим войском. Уйдя в море – пойдем через огнеметы. Греки предлагают нам сохранить жизнь, если мы оставим добычу. Хотите выкупить жизнь такой ценой? Раздался возмущенный ропот. Его люди уже привыкли к красивым одеждам, изобилию вина и доступным женщинам. Возвращение домой наполовину утрачивало цену в их глазах, если придется вернуться без всего этого и вновь стать как все – ходить в домотканых портах и хлебать овсяный кисель из самолепного глиняного горшка. И, сидя на дубовой лавке среди бревенчатых стен, повествовать о мраморных палатах, серебряных чашах и цветных паволоках, которых было столько, что все не увезти! Да кто поверит? – Засмеют нас бабы! – высказался Селимир, и дружина поддержала его согласным гулом. – Скажут, брешете вы, паволок и в руках не держали, а под кустом просидели все лето. – Да я свои старые портки еще на Боспоре бросил – только эти и есть! – Дивьян хлопнул себя по бедру, обтянутому желтым шелком, уже изрядно замаранным. – Голым я, что ли, поеду? – Они того и хотят! – загомонили вокруг сквозь смех. – Чтобы мы голыми ушли! – Такими же рохлями вернемся, как уехали! – Чего было ездить! Сидели бы дома, с девками на Купалье круги водили бы! – Зачем кровь проливали? – Людей зря теряли! – Не отдадим добычу! Лишиться добычи означало отказаться и от всей завоеванной славы. Бояре и оружники обступали возвышение, на котором сидел «царь Никомедийский», все более тесным кругом. Загорелые, обожженные солнцем лица пылали негодованием и решимостью. Однако сверху Хельги было видно, что у толпящихся в задних рядах на лицах скорее растерянность: они не были уверены в своем выборе. И тем не менее он будет один на всех. – Коли воеводы царские идут, то сидеть здесь больше нечего, – заговорил Хранимир, старший из двух ладожских бояр. – Раздавят нас, как орех. Да и то пора – едва до Киева к первозимью успеем добраться, а мы с Ведошей до дому и к Коляде едва добредем. Так и так нам уходить. – Но ты хочешь сказать – с добычей уходить? – подбодрил его Хельги. – А то как же? Меня зачем отправляли – за добычей и за докончанием. Моя доля, Хаконова доля, мужей ладожских доля. А я что привезу? Вот это мне позора кусок, это воеводе, а это вам, старичье? – Теперь или одно, или другое. – Хельги развел руками. – Ты сам слышал: грек сказал, первое их условие – договор, третье – отдать добычу. Не отдаем добычу – не будет договора. – Докончание будет! – сквозь общий шум возразил Невзгляд. – Зря мы, что ли, тут все лето воевали? А те другие – князь, Свенельдич? Свенельдича только в Гераклее разбили, грек сам сказал – оттуда конного пути дней пять! Далеко же он забрался! Полцарства разорили! Нам теперь только бы живыми уйти, чтобы греки знали: что не так, мы опять придем! – Да уйдем ли живыми? – осмелев, загомонили в задних рядах. – И нас погубят, как князя и Свенельдича погубили! Теперь уж греки на нас одних всей силой навалятся! – Хельги, ничего не выйдет! – К нему ближе пробился Ведомил, второй из ладожан. – Если сдадим добычу – то и докончания не будет. Потому что приезжать в Киев с пустыми руками… – он скривился и покачал головой, – пустое дело. Пусть даже ты остался один… из всех тех, кто поближе к Олегову наследству… для этого надо быть лучше остальных. И тех, кто погиб. Если князь погиб – он голову сложил в сражении, чести не утратил, славу заслужил. А мы приедем ни с чем! – А послушай меня, конунг! – вскинул руку Ульва, один из двоих бывших при Хельги хёвдингов-наемников. – Ты говоришь, мы не можем уйти обратно в Босфор. А почему туда? Мир не так уж тесен, послушай меня, я знаю! Я тут поговорил с людьми, – он кивнул на Николая, – мы ведь легко можем двинуться отсюда не на север, а на юг. Там хватит простора для отважных людей. Мы можем брать добычу, где захотим, сможем наняться на службу к сарацинам – у нас довольно сил, чтобы заставить кого угодно нас уважать! По южному морю можно дойти до Италии, потом до Испании. Оттуда есть морской путь к Стране Франков. А уж оттуда два гребка до нашей с тобой родины – Ютландии. – Вот удивятся в Хейдабьюре, если увидят, с чем мы вернулись! – засмеялся Раннульв, один из пяти хирдманов, кто приехал с Хельги из Дании. – Да всего через каких-то два года! – подхватил Ольвид. – Через три, – поправил Хельги. – Накинь еще годик на такую дорогу. – Здесь тепло – на зимовку не обязательно уходить с кораблей. Наемники обсуждали новый замысел, но лица славян были хмуры. Бесконечная война в южных морях, где правят сарацины, их не привлекала. Им нравилась роскошь Греческого царства, многим пришлась по сердцу и жизнь на удачной войне – воля и всякое изобилие. Но каждый в душе предвкушал тот день, когда вернется домой, выложит перед близкими такие подарки, что все ахнут и даже деды с уважительным удивлением покачают седыми головами. И потом можно до самой смерти рассказывать о походе и виденных чудесах, и эти рассказы еще не одно поколение будут передаваться как сказания, обрастая все более чудесными подробностями, и обеспечат роду прочную славу в веках. Очень мало кто готов был удовлетвориться славой и богатством только для себя, о чем никогда и не узнает оставшийся где-нибудь на Днепре или на Волхове род. – Греки думают, – начал Хельги, и люди снова стихли, – что если они погубили русского князя и разбили войско его побратима, то больше никто им сопротивляться не сможет. Они не учли одного. Ингвар не был потомком Олега Вещего – того, кому греки дали откуп от осады Царьграда и кому потом тридцать лет платили дань. Ему и его родному внуку платили, Олегу-младшему. В Ингваре сыне Ульва не было крови победителя Царьграда, и это оказалось важно! – Хельги усмехнулся, и отроки ответили ему тревожными смешками. – И уж тем более ее не было в Мистине Свенельдиче. Но она есть во мне! – Хельги подался вперед, обеими руками опираясь о подлокотники, будто открывая своим людям важную тайну. – Я – родной племянник Олега Вещего, я ношу его имя! И боги не случайно так распорядились. Пусть моя мать не знала, что за человек тот, в честь кого она дала мне это имя, – но боги знали! Судьба знала, что поведет меня той же дорогой, что его. А значит, его удача досталась мне. Олег-младший показал, что не получил ее. И Ингвар не получил. К нам же с вами боги были благосклонны с самого начала – тысяча людей погибла в один день. Остальные, может быть, десять, пятнадцать тысяч погибли за это лето. И лишь у нас с вами потери небольшие – чуть больше ста человек за все время. Скажите мне, русы, разве это не знак? Разве боги не говорят нам ясным голосом, что именно нам суждено победить и вырвать у греков право получать Олегову дань? – А правда! – первым крикнул здоровяк Селимир – человек простоватый, но смелый и преданный.