– И какая же мне уготована судьба? Кете искоса взглянула на меня. – Ты прославишься как великий композитор. На меня словно дохнуло холодом; кровь в жилах заледенела, как будто сестра разверзла мою грудь и голыми руками вырвала оттуда еще трепещущее сердце. Время от времени я набрасывала на бумаге обрывки мелодий, вместо псалмов царапала на полях воскресного церковного блокнота коротенькие мотивчики, намереваясь в будущем сложить все это в сонаты и концерты, романсы и симфонии. Мои грезы и чаяния, такие нежные и растрепанные, так давно хранились в секрете, что явить их миру было для меня невыносимо. – Лизель, – Кете подергала меня за рукав, – Лизель, все хорошо? – Как… – хрипло прокаркала я. – Как ты… Сестра смутилась. – Однажды я случайно обнаружила под кроватью твою шкатулку с сочинениями. Клянусь, у меня и в мыслях ничего плохого не было! – поспешно добавила она. – Я просто уронила пуговицу и… – Взглянув мне в лицо, Кете осеклась. У меня тряслись руки. Да как она посмела? По какому праву влезла в мои самые сокровенные мысли и обнажила их перед своим любопытным взором? – Лизель? – Кете забеспокоилась не на шутку. – Что с тобой? Я не отвечала. Просто не находила в себе сил, ведь сестра все равно не поняла бы, насколько глубоко нарушила мои границы. Музыкальных способностей у Кете не было ни на гран – почти смертный грех в такой семье, как наша. Я развернулась и зашагала к рынку. – Что я такого сказала? – Сестра бросилась меня догонять. – Наоборот, думала, тебе будет приятно! После того, как Йозеф уедет, папа мог бы… Я имею в виду, мы все знаем, что ты почти так же талантлива… – Хватит уже! – Слова выстрелили в осеннем воздухе, а мой ледяной тон лишь усилил их резкость. – Хватит, Кете. Сестра залилась краской, будто от пощечины. – Я тебя не понимаю, – буркнула она. – Чего ты не понимаешь? – Зачем ты прячешься за спину Йозефа. – Зефферль тут ни при чем! – Во всем, что касается тебя, – еще как при чем! – Глаза Кете сузились. – Готова спорить, от нашего младшего братика ты свою музыку не скрывала. Помолчав, я ответила: – Он не такой, как остальные. – Конечно, не такой! – Кете раздраженно всплеснула руками. – Милый Йозеф, драгоценный Йозеф, талантливый Йозеф. В его крови – смесь музыки, страсти и магии, а бедняжке Катарине, которой на ухо наступил медведь, расслышать этого просто не дано! Я открыла рот, чтобы возразить, но тут же его захлопнула. – Зефферль нуждается во мне, – мягко промолвила я. Да, наш братишка действительно был хрупким созданием, и не только физически. – Я в тебе нуждаюсь, – тихо сказала Кете, и я различила в ее голосе боль. В памяти всплыли слова Констанцы: «Присмотр нужен не только Йозефу». – Ты во мне не нуждаешься, – покачала я головой. – Теперь у тебя есть Ганс. Кете оцепенела. Губы ее побелели, ноздри гневно раздулись. – Если ты так считаешь, – глухо проговорила она, – то ты еще более жестока, чем я думала. Жестока? Что моя сестра знает о жестокости? Жизнь всегда была к ней неизмеримо благосклонней, нежели ко мне. Впереди у Кете – сплошное счастье, ее будущее определено. Она станет женой первого парня в нашей деревне, тогда как мне отводится роль отвергнутой сестры, третьей лишней. А я… У меня есть Йозеф, хотя это ненадолго. Уехав, братишка заберет с собой последние отзвуки моего детства: наши веселые прогулки по лесу, истории о кобольдах и хёдекенах, танцующих при луне, наши музыкальные забавы и игры «понарошку». Когда он уедет, все, что мне останется, – это музыка. Музыка и Король гоблинов. – Цени, что имеешь, – пробурчала я. – У тебя есть молодость и красота, а скоро появится и муж, который сделает тебя счастливой. – Счастливой? – Кете негодующе сверкнула глазами. – Ты вправду думаешь, что Ганс меня осчастливит? Глупый зануда Ганс, чей куцый ум так же мал, как сонная, глухая деревня, где он вырос? Верный, надежный Ганс, благодаря которому я буду прикована к гостинице с кучей забот и младенцем на руках! Меня как громом поразило. Ганс был старинным другом нашей семьи, и, хотя в детские годы он не дружил с Кете так близко, как со мной, до этой минуты я не подозревала, что сестра не испытывает к нему любви. – Кете, – изумленно произнесла я, – почему ты… – Почему согласилась выйти за него? Почему ничего не говорила раньше? Я кивнула. – Говорила. – Ее глаза наполнились слезами. – Много раз. Но ты не слушала. Сегодня утром, когда я назвала его занудным, ты сказала, что он хороший человек. – Кете отвернулась. – Ты не слышишь меня, Лизель, потому что тебе не до этого. Ты слишком внимательно прислушиваешься к словам Йозефа. Выбирай с умом, дева. Горло сдавило чувство вины. – Ох, Кете, Кете, – прошептала я, – ты ведь могла отказаться. – Да неужели? – фыркнула сестра. – Можно подумать, ты и мама позволили бы мне ответить отказом. Разве был у меня иной выбор, кроме как принять предложение? Обвинения Кете повергли меня в шок, заставили злиться на саму себя. Я ни секунды не сомневалась, что все должно произойти именно так, что статный, привлекательный Ганс и красавица Кете предназначены друг другу судьбой. – Выбор есть, – нерешительно сказала я. – И у тебя он намного шире, чем у меня. – Вот как? – Кете горько усмехнулась. – Что ж, Лизель, ты свой выбор в пользу Йозефа сделала давно, так что не тебе упрекать меня в том, что я выбрала Ганса. Оставшийся путь до рынка мы с сестрой проделали в молчании. Подходи-покупай! Подходи-выбирай! Налетай-покупай! Рыночные прилавки на городской площади ломились от изобилия; продавцы во всю глотку расхваливали свой товар. Свежий хлеб! Парное молоко! Овечий сыр! Теплая шерсть, мягче не найти! Одни торговцы звонили в колокольчики, другие стрекотали деревянными трещотками, третьи выбивали нестройную дробь – тра-та-та! – на самодельных барабанах – все ради того, чтобы завлечь покупателей. Чем ближе мы подходили к рыночным рядам, тем светлее становилось лицо Кете. Я никогда не понимала, что за радость тратить деньги просто так, для удовольствия, а вот сестра моя обожала делать покупки. Она с нежностью перебирала в пальцах разнообразные ткани – шелка, бархат и атлас, привезенные из Англии, Италии и даже Восточной Азии. Кете с восторгом утыкалась носом в пучки сушеной лаванды и розмарина и, зажмурив глаза, смаковала острый вкус горчицы на купленном сдобном кренделе. Такой вот чувственный экстаз. Я плелась сзади, задерживаясь возле декоративных венков из сухих цветов и лент и раздумывая, не купить ли один из них сестре в качестве свадебного подарка – или извинения. Кете любила красивые вещи; нет, не любила, а скорее, упивалась ими. Я видела, как городские матроны с поджатыми губами и хмурые старики бросали на мою сестру осуждающие взгляды, как будто ее откровенное наслаждение маленькими радостями было чем-то неприличным и грязным. Особенно пристально следил за ней один мужчина – высокий, бледный, элегантный, с сумрачным взором. Посмотри он так на меня, я бы моментально вспыхнула от смущения. Подходи-покупай! Кучка торговцев фруктами на задних рядах зазывала покупателей высокими, чистыми голосами, перекрывавшими гомон толпы. Их серебристые мелодичные интонации дразнили слух и помимо воли притягивали внимание. Сезон свежих фруктов уже закончился, и я обратила внимание на необычайно привлекательный вид даров природы: крупные, зрелые, сочные, невероятно соблазнительные. – О-о, Лизель, гляди, – вытянула указательный палец Кете, тут же позабыв нашу размолвку. – Персики! Продавцы начали проворно размахивать руками, подзывая нас ближе, и крутить товар в пальцах, демонстрируя его со всех сторон. Воздух наполнился мучительно-манящим ароматом спелых плодов. Мой рот наполнился слюной, но я решительно развернулась, увлекая Кете за собой. Лишних денег у меня не было. Около двух недель назад я отправила смычки Йозефа в ремонт, чтобы archetier – мастер по ремонту – перетянул и привел их в порядок перед прослушиванием у маэстро Антониуса. Я старательно копила, во всем себе отказывая, так как починка обходилась недешево. Продавцы фруктов, однако, уже заметили нас и наши жадные взгляды. – Милые барышни, подходите! – нараспев выкрикивали они. – Не стесняйтесь, душеньки! Подходи-выбирай! Налетай-покупай! Один из них принялся выстукивать ритм на деревянных досках ящика, прочие запели: «Сливы, абрикосы, персики, черника! Ну-ка подходи-ка!» Я непроизвольно начала подпевать – без слов, просто «м-м-м», – стремясь уловить в мелодии гармонию и контрапункт. Терции, квинты, уменьшенные септимы – я тихонько интонировала и вместе с продавцами ткала мерцающую паутину звуков – странных, завораживающих и диковатых. Взгляды всех торговцев вдруг остановились на мне; черты их лиц начали заостряться, ухмылки – растягиваться. Волоски у меня на затылке встали дыбом, и я оборвала мелодию. Глаза-буравчики шарили по моей коже, почти физически щекоча ее, но за спиной я ощущала еще чей-то невидимый взгляд, столь же осязаемый, как если бы мою шею гладили рукой. Я обернулась. Высокий, бледный, элегантный незнакомец. Лицо его закрывал капюшон, но одежда, видневшаяся из-под плаща, явно была дорогой: на зеленой парче поблескивали золотые и серебряные нити. Заметив мой изучающий взгляд, незнакомец плотнее запахнул плащ, и все же я мельком успела разглядеть серовато-коричневые кожаные бриджи, обтягивающие стройные бедра. Я отвернулась в сторону, чувствуя, как жар моих пылающих щек нагревает воздух. Этот человек отчего-то казался мне знакомым. – Браво! Браво! – закричали торговцы, окончив петь. – Дева в красном, подойди, возьми награду за свой талант! Они снова принялись размахивать руками над фруктами, выложенными на прилавках. Пальцы у них были длинные и тонкие – мне даже почудилось, что в этих пальцах слишком много суставов, и я ощутила необъяснимый страх. Однако жутковатое впечатление быстро рассеялось, и почти сразу один из продавцов протянул мне на ладони персик. Густой и сладкий аромат разлился в холодном осеннем воздухе, но из-под его приторности пробивался слабый душок гнили, какого-то разложения. Я отпрянула, и физиономии торговцев вновь как будто изменились: кожа приобрела зеленоватый оттенок, кончики зубов заострились, вместо ногтей выросли когти. Бойся гоблинов и никогда не покупай их товаров. Кете потянулась за персиком обеими руками. – О, дайте мне его, пожалуйста!